Через несколько дней он добрался до Гатчины. В Гатчине ночевал он в заброшенном сарае, где ночью его укусила за палец крыса и ужасно одолевали блохи. Он шел по дорогам на юг, побираясь по пути, везде протягивая к людям свою шершавую руку. И худо-бедно, но ему подавали: из деревенских домов больше хлебом, на городских улицах даже денежку… И однажды он за день нащелкал столько, что хватило даже на бутылку пшеничной сорокаградусной, которую он осушил на ночлеге в лесу. Однажды его приютили в монастыре преподобного Саввы Крыпецкого – монастыре бедном, но страннолюбивом. Отец кашевар наложил ему полную миску перловой каши, дал большой ломоть хлеба и кружку крепкого чая. Кузьма ел жадно, напираясь крутой кашей впрок, взахлеб пил чай и по-собачьи благодарно смотрел на отца кашевара.
Тот жалел его и говорил: «Ты, Кузьма, не забывай, что все же ты человек и носишь образ Божий, покайся и не греши. Неси свой крест терпеливо и безропотно, раз уж тебе выпала такая доля. На все воля Божия. Тяжек твой грех. Убил ты человека, аки Каин окаянный, вот и носи свой крест в покаянии и смирении. Прибейся к какому-нибудь делу, трудись, молись, и, может быть, Бог отпустит твой смертный грех. Сходи-ка к нашему игумену отцу Варахиилу, вдруг он оставит тебя здесь». Отец Варахиил, с большой апостольской бородой и добрыми синими глазами, пожалел Кузьму и дал ему червонец, но в приеме отказал, сказав, что у них уже своих бомжей под завязку. Выйдя из Крыпецкого монастыря, Кузьма дальше шел на юг, раздумывая о словах отца кашевара: кайся и неси крест свой! Трехдневное пребывание в монастыре как-то благотворно подействовало на него, и он даже перестал тайно ловить и скручивать шеи деревенским курам и снимать с веревок сохнущее белье.
Однажды, остановившись на ночлег в одной деревне, он взял лежащий на дворе топор, в лесу срубил молодой дубок толщиной в руку и соорудил из него большой крест от подбородка до чресел. На заброшенной колхозной МТС он нашел круглую скобу с кольцами на концах, раскалив толстый гвоздь, прожег в верхней части креста сквозную дырку, продел туда проволоку и привязал ко кресту железную скобу, окрутив ее тряпичной лентой. Выпросив у старухи-хозяйки ржавый амбарный замок, перекрестился и одел себе ошейник со крестом. Старуха продела в кольца скобы замок и ключом на два поворота замкнула его. Выходя на дорогу, Кузьма бросил ключ в деревенский пруд. И, по слову отца кашевара из Крыпецкого монастыря, отныне стал крестоносителем, удивляя народ и возбуждая в их сердцах жалость и сострадание. Он ходил с этим во всю грудь и живот деревянным крестом по городам и весям, повсюду рассказывая, что это покаянный крест за Каинов грех, который он совершил по пьяной лавочке по молодости, по глупости, и теперь этот крест он не снимет никогда и ляжет вместе с ним в могилу.
Принимали его хорошо даже в городах. Настоятели после окончания богослужения, во время которого Кузьма, стоящий всегда сзади всех, басом подпевал церковному хору, приглашали его к трапезе и кормили до отвала, да еще на прощание совали в руку небольшую толику денег. Но особенно и даже с почетом принимали его в деревнях. Бабы жалели и плакали, слушая его горемычный рассказ. Кормили его хорошо. Кузьма по привычке, когда кормят на халяву, ел жадно и много. И бабы, жалостливо качая головами, подкладывали ему на тарелку еще и еще, пока он, одуревший от еды, не валился на лавку и не начинал храпеть во всю мочь. Бабы подходили к нему на цыпочках, целовали крест и грязную руку святого странника-страдальца. Были даже случаи исцеления, особенно от беснования. От такой кормежки щеки у Кузьмы округлились, изрядно вырос живот, покаянный крест принял полугоризонтальное положение и торчал вперед как пулемет.
Однажды в одном украинском селе его приняла одинокая вдова. Она приложилась ко кресту, плакала и просила Кузьму помолиться за умершего хозяина. На стол была выставлена уйма всякой снеди. Тут были и галушки, и вареники, и паляница, вареная свинина и большая бутыль с самогоном-первачом. Кузьма наелся как барабан, опрокинул стакан первача и завалился спать, предварительно не забыв помолиться. Кровать, предоставленная вдовою, была богато уснащена перинами, подушками и пружинным матрасом, блохи и клопы изгнаны, и Кузьма сразу уснул, оглашая весь дом лошадиным храпом. Ночью пришла вдова и разбудила его. Кузьма сел на кровати, спустил на пол обросшие шерстью ноги, протер кулаком глаза и, сообразив, в чем дело, разгневался до невозможности. Он кричал так, что, наверное, было слышно на улице:
– Ах ты блудня! Куда ты притащилась?! Ты что, слепая? Не видишь разве, что я за грехи свои распят на кресте! Ты что, хочешь, чтобы нас разразил Господь и черти утащили меня и тебя вместе со крестом в преисподню?!
– Да шо ты, Кузьма, я ж тильки так… хотила тоби перину поправить.
– Вот прокляну твой дом, тогда будешь знать, как поправлять перину у Божьего странника.
– Ой, лышенько, нэ проклинай, голубчику. Я тоби богато грошив дам, та всякой ижи для дорози.
– Ну, ладно, денег мне твоих не надо. От них только грех, да и убьют еще за них на дороге. А вот завтра иди в церковь и покайся батюшке, что бес тебя надоумил соблазнить Божиего странника, с покаянным крестом ходящего. Да пусть на тебя какую покрепче епитимию наложит.
– Прости, ради Бога, Кузьма. Это я вид тоски и одиночества. Детей у менэ нема, а в народе кажуть, ню вид Божиих странников святи диточки нарождаются.
– Брысь отсюда, дьяволица! Я сейчас возьму свой посох и покажу тебе святые ребеночки.
Утром рано Кузьма ушел из хаты, где ему было такое великое искушение, и был рад и благодарил Господа, что удержался и не согрешил.
Однажды ночь застала его на дороге. До следующего села было еще далеко, и он решил заночевать в ближайшей роще, где росли дубки, ракиты и тополя. Войдя в рощу, он увидел в отдалении горящий костер, пошел на огонек и, подойдя, увидел трех бродяг, сидящих у костра. Они были изрядно пьяны и о чем-то злобно спорили. Увидев Кузьму, они замолкли и хмуро уставились на него.
– Мир вам, люди добрые, – сказал Кузьма.
– Садись, садись, погрейся с нами, – сказал один из них, – У тебя водка есть?
– Нет.
– А табак?
– И табака нет.
– А деньги?
– Тоже нет.
– Пустой, значит, ты мужик.
– Крест зачем такой прицепил?
– А грешник я и ношу его для искупления грехов и другим в назидание.
– А ну-ка, Петро, ошмонай грешника, может, что и найдем.
– Не трогай меня, человече, Бог даже Каина запретил всем обижать, а я тоже вроде Каина.
– Сивый, да у него ничего нет. Вот кусок хлеба да книжка какая-то церковная.
– Кидай ее в костер, – приказал мрачный бродяга.
– Бог вас побьет, нечестивцы, – сказал Кузьма.
– Ах, ты нам еще угрожаешь! Хватай его, хлопцы, раздевай догола и привязывай к дереву, – приказал бородач.
– Толян, сымай крест и в костер.
– Да крест не сымается, Сивый, разве только башку ему отрезать.
– Ну-ка, я посмотрю. Да он у него на замке.
– Пока привязывайте, а я пойду лозы наломаю. Постегаем, поучим его, чтобы он знал, как шататься по ночам с таким крестом.
Кузьму привязали к дереву. Пламя костра освещало обнаженного страдальца, обмотанного веревкой с торчащим крестом.
Бородач, шатаясь, подошел к нему с целым пучком сломанной лозы.
– Ну, дядя, молись! Сейчас стегать тебя буду.
– Господи, прости им, не ведают, что творят, – взмолился Кузьма.
Утром, весь в багровых полосах от экзекуции, он обвис на веревках, все еще привязанный к стволу. А бродяг и след простыл. Днем сильно припекало солнце, и он кричал, призывая на помощь, но никого не было. Он поднимал глаза к небу, но и оно молчало. На следующее утро к нему вышло стадо коров. Одна корова подошла к нему и, жуя жвачку и пуская нити густой слюны, меланхолично уставилась на него. Кузьма, очнувшись от забытья, посмотрел на корову и, едва ворочая пересохшим языком, сказал ей: «Коровушка, матушка, видишь, я помираю, позови кого-нибудь».
Из рощи на поляну вышел старый пастух, волоча по траве длинный кнут. Внезапно он увидел Кузьму и остолбенел.
– Свят, свят, свят. 3 нами хрестная сила! Ты чоловик чи хто?
Кузьма не мог говорить и что-то шептал. Пастух потихоньку подошел к нему, тщательно разглядывая.
– Видный, бидный чоловиче, як же тэбэ змордувалы.
Он разрезал веревки и опустил Кузьму на траву.
– Воды, воды, – прохрипел Кузьма.
Пастух отвязал баклажку и напоил страдальца. Хотел снять с него крест, но понял, что это невозможно. Он накрыл его своим ватником и сказал: «Ты, добрий чоловик, мало почекай здесь. Зараз приду с конем, та якись одяг принэсу».
Целую неделю приходил в себя Кузьма в доме добросердечного пастуха. Уходя, он благословил его дом. На нем была грубая рубаха и штаны, на боку холщовая торба с хлебом. Шел он босой и отныне стал так ходить всегда.
В начале восьмидесятых годов я встретил Кузьму в Симферопольском кафедральном соборе. Он стоял среди прихожан – лохматый, с большой бородой, в холщовой рубахе и таких же штанах, из-под которых виднелись босые заскорузлые ступни. Он стоял и самозабвенно подпевал басом церковному хору. Крест был в таком же полугоризонтальном положении – почерневший и засаленный от супов и жирных подливок, однако очень чтимый народом. Между лопаток Кузьмы висел ржавый амбарный замок, закрытый на веки вечные. После службы он сидел в церковном дворе на скамейке и блаженно улыбался. Женщины подходили к нему и благоговейно прикладывались ко кресту и совали ему в руку рублевки, которые он сразу раздавал нищим. Дети не боялись его и, подойдя, охотно щупали крест и дергали Кузьму за бороду. Он не бранил их и только кротко улыбался. Я с ним заговорил, и он, не чинясь, охотно отвечал. Из церковного дома вышел псаломщик и скричал Кузьму, чтобы шел на обеденную трапезу. Кузьма встал, перекрестился и вынул из холщовой торбы деревянную крестовую ложку с монастырской надписью: «На трапезе благословенной кушать братии почтенной», и направился к дому.