Призывающая Божия Благодать помогала ему. Люди задумывались над своей жизнью, некоторые оставили пьянство. Понемногу народ стал приходить в храм на службу. Матушка Сонька подобрала и составила клиросный хор и теперь в богослужение вливались гармоничные распевы.
Однажды батюшка Климентий решил осмотреть подвалы храма. Спустившись с Сонькой по крутой лесенке, они обнаружили сводчатый, совершенно сухой подвал со склепом, сооруженным под алтарем. В нем покоились родители великого полководца и строителя этого храма, почившие еще в восемнадцатом веке в царствование императрицы Екатерины Великой. Съеденный ржавчиной замок рассыпался в мощных ладонях батюшки.
Со скрипом отворили массивные створчатые двери. Дрожащая от страха Сонька светила фонариком. Пыль и паутина свисали с потолка серыми гирляндами. На каменном постаменте, покрытые толстым слоем пыли и обложенные тусклыми серебряными венками стояли два старинных гроба на дубовых ножках – балясинках, с массивными кистями по углам, покрытые истлевшей парчой. Батюшка поддел стамеской крышку гроба и снял истлевшую пелену. Перед ним открылся труп старика в парике с коричневым высохшим лицом, тонким носом и запавшим беззубым ртом. Покойник был в мундире генерал-аншефа екатерининских времен. Высохшая коричневая кисть руки сжимала позолоченный эфес шпаги, грудь опоясывала красная муаровая лента с орденской звездой на боку.
Когда батюшка открыл второй гроб, то увидел покойную хозяйку усадьбы – старую барыню с коричневым усохшим лицом, в большом парике, когда-то белом, теперь пожелтевшем, с брюссельскими кружевами и шарфом фрейлины на плече. Из гробов поднимался запах плесени и каких-то восточных ароматов.
– Ну, ладно, отец, отслужи литию по покойным, и уйдем отсюда.
С приходом лета, когда не стало надобности топить печи в храме, батюшка Климентий принялся за реставрацию иконостаса. Потускневшая позолота ажурной резьбы по дереву и чудные иконы фряжского письма лучших мастеров кисти восемнадцатого века требовали профессионального мастерства высокого класса, и батюшка себе в помощь пригласил своего знакомого живописца из Ленинграда. Ему отвели отдельную комнату в просторном поповском доме, и они с батюшкой, не торопясь, приступили к реставрации, проводя в храме целые дни от утра до вечера. Прерывались только на обед, степенно шли в трапезную, где матушка их потчевала чем Бог послал. Хотя в деревне не очень-то разбежишься с деликатесами, но хорошие наваристые щи, гречневая каша, жареная рыба и клюквенный кисель всегда были на столе. Приохотившиеся ко храму прихожане иногда приносили и мяса, и кур, и гусей. Батюшка Климентий еще больше раздобрел и был гора горою, а хлопотливая Сонька – все была такая же маленькая мышь.
Перед началом реставрации в храм приезжали какие-то фотографы и тщательно снимали интерьер и особенно – иконостас. Говорили, что для какого-то журнала. Сонька потом ругала батюшку, что документов не спросил у этих фотографов. Ох и прозорливая эта Сонька!
Тем ненастным утром Сонька месила опару на хлебы, а ребенчишка ее стоял рядом и, держась за юбку, клянчил булку со сгущенкой. Как вдруг через мутные стекла кухни она увидела подъехавший серый джип, из которого вышли трое мужчин в рабочей одежде и направились в храм.
– Какие-то помощники из города к батюшке, – подумала она.
Однако вскоре она услышала хлопки выстрелов, из храма выбежал живописец и, обливаясь кровью, упал на траву. Когда Сонька вбежала в храм, батюшка, вооруженный короткой толстой доской, отбивался от грабителей. Одному он переломил руку, и пистолет полетел куда-то в угол. Двоих успел оглушить, и они лежали на полу. Бандит с переломанной рукой бросился в угол к пистолету, но Сонька, как кошка, прыгнула и, вцепившись мертвой хваткой, повисла на нем и не давала двинуться с места. Мощный кулак батюшки опустился на голову бандита, и он мешком свалился на пол. Сонька от строительных лесов притащила веревку и моток электропроводов, и они вдвоем связали оглушенных бандитов по рукам и ногам. Тут батюшка захрипел, закашлял, выплевывая кровь, и опустился на солею. У него свистело в боку, и кровавая пена пузырилась на губах. «Они мне прострелили легкое», – сказал он и потерял сознание.
– Ой, не умирай, Климушка, не умирай, негодный мальчишка! А то я тебе задам! – завопила Сонька и, опомнившись, побежала к телефону. Через полчаса прибыли милиция и скорая помощь. Батюшка был еще жив, но тяжело дышал и порывался сам идти в машину, но его понесли на носилках. Края рясы волочились по траве, и он иерейским благословением благословил храм, Соньку и младенца. Живописец был уже мертв. Бандитов сволокли в милицейскую машину, и набрав скорость, обе машины скрылись из вида.
Батюшка пролежал в районной больнице целый месяц, его удачно прооперировали, и все опять было благополучно.
Следователь прокуратуры, навестивший его в больнице, говорил ему:
– Не надо было оказывать сопротивление вооруженным бандитам. Ну, выломали бы они иконы, ограбили ризницу и уехали.
– Э, нет, – сказал ему батюшка, – во-первых, они сразу открыли стрельбу и убили моего товарища. Жаль его, бедного. И еще, уважаемый следователь, в мире есть такие высокие ценности духовного плана, когда их любой ценой надо защищать и отстаивать. И я за Мать свою Церковь и впредь жизни не пожалею. Она мне новую жизнь подарила и открыла такие горизонты духовных возможностей, о которых я даже не подозревал. Ну а пуля, вот она, я положу ее в киот под стекло к иконе Спасителя на молитвенную память.
Бесогон из Ольховки
Зима в этом году в Закарпатской Руси стояла необыкновенно суровая. По утрам, когда заиндевевшие ветви деревьев искрились и сверкали на солнце, столбик термометра зашкаливал за минус двадцать. Горы, лес, ущелье – все завалило снегом, а крестьянские хаты в Ольховке как будто наполовину осели в сугробы, накрывшись большими снежными шапками, да над каждой хатой в морозном безветрии поднимался синий печной дымок. И над всей этой застывшей зимней красой на малой горе возвышался православный храм Божий, трудами и грошами поселян возведенный из камня на века. Около храма в больших деревянных решетчатых клетях, совсем приземленно, была устроена звонница с двумя огромными, покрытыми зеленой патиной колоколами и дюжиной подголосков мал мала меньше. Колокола были украшены орнаментом, барельефами святых и славянской надписью, гласившей, что колокола были отлиты в Австрии во славу Пресвятой Троицы.
Мы с приятелем Юрием Юрьевичем – коренным гуцулом – ехали в Ольховку по делам на его вездеходной «Ниве» по горной дороге, стуча одетыми на колеса цепями. С нами ехала приятельница Юрия Юрьевича – молодая красивая вдова Магда, которая везла своего бесноватого сына, мальчишку лет девяти, на которого не было никакой управы. У Магды в Ольховке был родственник, которого она по-гуцульски называла «вуйко», что означало, что он ей – дядя. Этот вуйко был иеромонахом и целых сорок пять лет служил священником в Ольховской церкви. Когда мы вышли из машины, щурясь от яркого горного солнца, звонарь раскачивал колесо, прикрепленное к железной балке, на которой висели колокола. Здесь раскачивают сами колокола, а не железный язык, как у нас в России. Вскоре тяжелый медный гул валом прокатился по земле и, отразившись от гор, эхом прошелся по ущелью. По тропинкам в снежных сугробах ко храму потянулись прихожане в овчинных шубах и валенках. День был воскресный, и народ спешил на Божественную литургию. В храме специального хора не было, как, впрочем, и по всему Закарпатью, и народ пел всю службу от начала и до конца, как в древние времена.
Надо сказать, что зимой здесь храмы не отапливаются, и прихожане в своих овчинных шубах и валенках на холод не жалуются, но когда я из теплой машины вошел во храм в своем легком пальтишке, холод пронизал меня буквально до костей. Народ пел, и пар, клубами вырываясь из глоток, поднимался к потолку. Царские Врата были открыты, и я хорошо видел, как священнодействовал иеромонах. Он был стар сухой здоровой старостью, быстр и точен в движениях и легок на ногу. В отличие от закутанных в шубы прихожан, батюшка был одет очень легко, судя по развевающемуся при быстрых движениях облачению и летящей походке с кадилом в руке вокруг престола. Стопы ног его так и мелькали из-под стихаря, обутые в новенькие резиновые галоши. Меня от холода стала колотить дрожь, и я сказал Юрию Юрьевичу, что замерзаю и пойду сяду в машину. В машине я включил отопление и немного согрелся. Я сидел и раздумывал о батюшке, который слыл по всему Закарпатью как решительный и удачливый экзорцист, или по-русски – бесогон.
Заклинание и изгнание нечистой силы из бесноватых – дело трудное и небезопасное для здоровья и даже для жизни. Я знал несколько таких воителей с нечистью, но все они как-то ослабевали телесно, теряли силы, заболевали и умирали преждевременно в преполовении дней своих. Только один дожил до старческого возраста, но это уже был не человек, а руина. Они все говорили, что на отчитку во время чина бесоизгнания уходит много энергии, и после этого действа они каждый раз чувствовали упадок сил, как после тяжелой болезни. Так что демоны тоже не дремали, подтачивая их здоровье. Но отец Мефодий, о котором наш рассказ, как я потом узнал, на это не жаловался, потому что крепкой верой, праведной жизнью и особенно смирением он, как бронежилетом, был надежно защищен от смертоносных стрел врага рода человеческого – дьявола. Между прочим, «бронежилет» особого свойства у него был, когда-то во дни его первых лет иеромонашества пожалованный ему в Киево-Печерской Лавре ветхим святым схимником отцом Пахомием, который также благословил его и черной бархатной скуфьей, сняв ее с собственной головы. Старец Пахомий своим проницательным и прозорливым глазом углядел в молодом смиренном иеромонахе великого воителя с гибельным бесовским племенем. И скуфья, и жилет имели сокровенную тайну, видимую только нечистым духам, ведьмам, колдунам и прочей болотной нежити. Эта тайна заключалась в том, что в жилет и скуфью было вшито множество кусочков святых мощей от Киево-Печерских угодников, почивающих в Богом зданных пещерах Киево-Печерской Лавры, которым, как гласит Киево-Печерский Патерик, была дана Божия благодать наступать и поражать невидимую силу вражию. Батюшка надевал эти святые доспехи только в особых случаях, когда чувствовал, что в бесноватом сидит не простой демон, а князь бесовский.