голос, которым он хорошо владел, делали их лучше.
В камере было тесно. Места на койках занимались в порядке прибытия. Тарт лежал на полу на соломе. Он прибыл последним, и ему досталось самое холодное место — на цементном квадрате посреди камеры. Квадрат этот отличался цветом от остального пола, выложенного кирпичом. Тарт, просыпаясь от холода, иногда раздумывал, что означал этот квадрат и почему он приходился как раз посреди камеры? Холод он объяснял свойствами цемента.
Его соседом в первые дни был однорукий старик. Потом освободилось место на койке, и старик перебрался туда. Тарт мог передвинуться с цементного квадрата на его место, но когда он перестилал солому, он услышал около себя шепот:
— Оставайтесь на старом месте. Закройте квадрат соломой. Я лягу вместо однорукого.
Это был Гренада. Он говорил в тоне приказания. Тарт отодвинулся на старое место. Гренада устроился рядом, и хотя он сейчас же отвернулся и закрыл глаза, Тарт понял, что они теперь союзники.
Утром он шепнул Гренаде:
— Вы знаете, что до прохода колеса осталось только два дня?
Гренада, не разжимая губ, ответил:
— Знаю. Все в порядке. Не разговаривайте со мной. Не смотрите в окна. Следите за людьми. Ищите шпиона…
15. ВЫХОДНАЯ ДВЕРЬ
Наступил шестой день, последний перед колесом, — а дело оставалось на прежней точке. Гренада молчал и отворачивался, если видел, что Тарт хочет с ним заговорить. Он был спокоен, и это значило, что какой-то план побега у него существует. Другой вопрос: что это был за план? Люди в подземельях годами долбят стены, подготавливая побег, а он как будто собирался выполнить всю работу в полчаса. Не был ли его план обычной бредовой идеей, которым подвержены заключенные, а его спокойствие — блаженным состоянием, когда человека уже нельзя переубедить.
Однако, Гренада не только ходил из угла в угол, ожидая чудес. Он работал для побега, и Тарт это видел. Гренада искал шпионов. Они оба кружили около одних и тех же людей. Гренада смягчил свой неласковый взгляд, обшаривая им людей, симулировал дружелюбие и хорошее настроение. По-видимому, он испытывал те же сомнения, что и Тарт. Шпионы были ему неизвестны.
Между тем предстояло вынести приговор строгий и безошибочный. Ошибка в ту или другую сторону была бы или ненужной жестокостью или гибелью для дела. Они должны были судить, не опрашивая подсудимых, не давая им понять, что их судят, основываться лишь на чутье, недомолвках, кривых улыбках. В обстановке, где все, боясь шпионов, кривили друг с другом, ошибки были неизбежны.
Колесо облегчило им их задачу. Последний пришедший с воли арестант рассказал о панике, охватившей город. Колесо ожидалось на следующее утро. Его зона была точно вычислена и проходила в трех километрах к югу от города, но жители не верили точным вычислениям и массами выбирались на север.
Крепость целиком лежала в зоне разрушения. Местность около нее очищалась принудительным порядком. Арестант встретил по дороге десятки грузовиков с имуществом. Такие же грузовики с имуществом тюремщиков он встретил в воротах крепости.
Людям в камере не надо было объяснять, что такое колесо. Все они были недавно с воли и имели о нем понятие. Но лишь немногие предполагали, что им придется столкнуться с ним вплотную.
— Нас эвакуируют, — предполагали одни. — Они могли бы перебить нас всех и без колеса. И если они нас до сих пор щадили, это значит, что мы им для чего-то нужны.
— Нас оставят погибать вместе с крепостью, — говорили другие. — Прекрасный повод отделаться от всех нас сразу.
Гренада и Тарт могли сделать во время этих разговоров ценные наблюдения. Однорукий старик допускал обе перспективы, но был спокоен. Раболепный — лишний раз вспомнил, что он по недоразумению попал к политическим и было бы лучше, если б он сидел среди уголовных. Певец покусывал губы и был озабочен. Грядущая общая гибель могла бы вдохновить его на новую импровизацию, но сейчас ему было не до песен. Террорист предлагал немедленный бунт, но не был поддержан большинством, которое решило ждать событий.
Странно, что помешанный арестант, просивший у тюремщиков смерти, совсем не был обрадован, когда узнал, что его желание будет скоро выполнено. Колесо было для него неожиданностью, которая скорее пугала его. В этот день он ни разу не стонал и не просил, чтобы его убили, но лежал, присмирев, и с беспокойством на лице прислушивался к разговорам.
Он успокоился только к вечеру, когда судьба заключенных выяснилась окончательно. На вечерней поверке его и еще двоих арестантов вызвали из строя и поставили отдельно, и так как все трое обрадовались, было ясно, что их вызвали не для расстрела. Вторым в этой шеренге был певец, третьим — один малозаметный арестант, из тех, для кого Тарт в решительный момент считал достаточными веревку и кляп в рот.
Это были шпионы, которых тюремщики хотели сохранить. Певец избегал смотреть людям в глаза, но помешанный с удовольствием следил за впечатлением, которое он произвел. Он был в здравом уме, и этот ум никогда не оставлял его, особенно в тот момент, когда, по уговору с канцелярией, он становился к окну и кричал свои проклятия.
Старик, забывший дату восстания, и взломщик, испорченный тюремной муштрой, стояли вместе со всеми, и старик смотрел перед собой с тем же безразличием, с каким ночью просыпался при вызовах на расстрел.
Тарт смотрел, как слетали с людей маски, и думал об ошибках, которые были бы совершены, если б колесо одним ударом не сделало тайное явным.
Шпионов увели, во дворе к ним присоединились такие же группы шпионов из других камер, а вслед за их отрядом в ворота вышли и сами тюремщики, вся внутренняя стража и остальное свободное население крепости. Все двери были заперты. Ночная смена часовых за рвом явилась, приведя с собой мотоциклы: они должны были охранять крепость до последнего момента, чтобы затем бежать из зоны разрушения.
Тюрьма была предоставлена самой себе. Она могла сколько угодно бурлить и отчаиваться внутри запертых стен, в ограде кольца, рва и часовых. Это были четыре мышеловки, поставленные одна в другую, но людям казалось, что они чего-нибудь добьются, если начнут ломать двери. Им удалось вырваться из камер в коридор и начать штурм выходной двери. Но проникнуть во двор им не удалось, ибо и самая маленькая из мышеловок оказалась захлопнутой так крепко, что даже людям, охваченным паникой, стало ясно их бессилие. Другие работали у окон, выламывая под выстрелами часовых железные прутья, и также должны были отступить, оставив у окон убитых.
Штурм был отбит, но никто не хотел возвращаться в камеры. Арестанты толпились в коридоре. Ораторы говорили все сразу. Были ораторы, уверявшие, что еще не все потеряно: дверь будет взломана, если не силой, то искусством. Подача тока в кольцо благодаря колесу в известный момент должна будет прекратиться. А если этого не случится, среди заключенных найдутся специалисты, которые сумеют испортить кольцо. Кроме того, возможны переговоры с часовыми. Их настроение неизвестно и может повернуться в сторону заключенных.
Тарт обошел толпу, разыскивая Гренаду. В толпе его не было. Он заглянул в камеру. Там было пусто и темно, но из угла шел лязг ломаемого железа. Он нашел там Гренаду, занятого выламыванием ножек у железной кровати. Гренада был единственным, кто все время оставался в камере.
— Я потушил свет, чтобы часовой не увидел ничего через окно, — сказал Гренада, показывая Тарту, где взяться за кровать с другой стороны. — А шум его не должен смущать. Сегодня здесь было достаточно шума.
Тарт взвесил в руке выломанную ножку. Она была не тяжела.
— Вы думаете, этой штукой можно взломать выходную дверь? — спросил он с сомнением.
Гренада молчал, собирая куски железа.
— Я и не собираюсь ее взламывать, — ответил он потом с усмешкой, которой Тарт не понял.
— Но как же нам тогда попасть во двор? Как подобраться к кольцу?
— О кольце я тоже не беспокоюсь…
Гренада бросил железо на пол около того места, где спал Тарт, стал на колени, раздвинул солому и показал на цементный квадрат.
— Вот наша выходная дверь. Вы спали на ней и жаловались на холод. Между тем, холод обозначал, что под ней пустота и спуск в подземелье. Нет надобности выламывать ее целиком, достаточно отколоть угол на среднюю человеческую толщину.
Ножка от кровати, тупая и хрупкая, мало годилась для ломки цемента, но, передвигая ее вдоль шва, где цемент сходился с кирпичом, и ударяя сверху камнем, можно было по кусочкам пробиваться вглубь.
Гренада работал нетерпеливо, страдая от медленности работы, забыв, что рядом с ним Тарт, которому следовало бы объяснить подробности. Но Тарт, казалось, и не нуждался в них. Он бил по цементу, оглушая себя лязгом, плохо понимая, что он делает, но уже чувствуя в теле силу, мгновенно явившуюся от прикосновения к реальной почве.
— Я когда-то изучал военное дело, — сказал Гренада во время паузы. — Я проходил фортификацию и видал в учебниках чертежи старых крепостей. Они приводились там как курьезы, на них не задерживались, но они остались у меня в памяти. Когда я пришел сюда, мне также показали на тройную цепь: кольца, ров, часовые. Мне они показались убедительными, но случайно я взглянул вдоль рва и заметил одну мелочь, которая напомнила мне старый чертеж. Обратили ли вы внимание, что в облицовке рва есть отверстия?
— Я заметил их только потому, что вы смотрели на них, — признался Тарт. — Но я не мог понять, что они означают.
— Они означают, что там идет подземная галерея. Сначала по внутренней стороне рва, потом по наружной, а для сообщения между ними должен быть ход подо рвом. Эти галереи одинаковы во всех чертежах. Спускались туда из самой нижней камеры в центре крепости — именно там, где мы сейчас находимся. Недаром здесь весь пол кирпичный, а посредине — цементный квадрат. Я не удивлюсь, если под ним окажется винтовая лестница. Галереи устроены для сообщения с пороховым колодцем. Туда ведет особый ход в сторону, не менее чем в двести метров длиной, ибо порох хранился в отдалении от крепости. Предположите, что мы добрались до этого кольца и прокопались вверх до уровня земли — где мы окажемся?