Камни храма были действительно старыми камнями. Ветер выветрил их. Он проникал в стены по тысячам невидимых каналов и звенел негромко и бесстрастно. Это была музыка развалин, и прислушиваясь к ней, Анна перестала слышать шум насосов, работавших за стеной, и долго стояла не двигаясь, прислонясь к стене.
Неожиданно шорох привел ее в себя. Она подняла голову. Чья-то рука протянулась из-за столба и бросила окурок, который ударился о стену и упал в плевательницу. Анна была не одна в храме. На жертвеннике в тени столбов сидел мальчик, черноволосый и загорелый, и удивленно разглядывал ее.
Он пришел в храм из-за отрады, от нефтяных насосов. Платье и руки у него были запачканы. Он сидел, свесив ноги и наклонившись вперед, чтобы лучше следить за Анной. Он дружелюбно улыбнулся ей и подвинулся на жертвеннике, чтобы очистить для нее место, но она посмотрела на него опасливо. Ей пришло в голову, что он еще настолько дик, что не имеет понятия о божестве. Иначе: почему бы он сидел на жертвеннике?
В школе, где училась Анна, кроме христианского катехизиса, преподавалась сравнительная история религий. Эта наука учила, что на заре истории была темная эпоха, когда даже самое грубое представление о божестве еще не появлялось в сознании людей. Следующая эпоха была не такой темной. Люди признали богов, но каждый создавал их сам для себя и поклонники одного божества считали нужным смеяться над чужими богами и грязнить их алтари.
Мальчик, сидевший на жертвеннике, принадлежал к одной из этих эпох. С ним надо было говорить на его собственном языке, простыми словами, вроде тех, из которых был составлен плакат на стене. Анна захотела прочесть плакат, однако запас фраз, сообщавшийся в путеводителе, был для этого недостаточным.
Ей помог тот самый дикий мальчик, ради которого она старалась. Он бегло перевел для нее содержание плаката на смесь европейских языков.
— Не трудись читать, — сказал он, улыбаясь Анне. — Ничего интересного. Разные правила насчет окурков и плевательниц. Воспрещается пачкать стены. Не разрешается играть в карты. Последний пункт: «Воспрещается сидеть на жертвенниках». Но он не соблюдается, потому что кроме жертвенника тут не на чем сидеть.
Мальчик оказался не совсем диким. Он знал европейские языки и должен был знать, что означает слово — бог. Он не плевал на пол и не бросал окурков. Анна была этому свидетельницей. Он не грязнил алтарей. Но он сидел на них. К какой же эпохе из истории религий его следовало отнести?
— Здесь люди молились богу, — сказала она ему с упреком, — а ты сидишь на жертвеннике, точно это тумба у ворот. Бог есть бог всюду, где бы ему ни поклоняться…
В школе, где поддерживалось благочестие, она была к нему равнодушна, хоть и не отрицала его целиком. Молитвенник был для нее первой вещью, которая выбрасывалась из чемодана, если требовалось очистить место для чего-нибудь другого. Но лишь только при ней была задета традиция внешнего уважения к святыне, у ней явились и красноречие и пыл и готовность отстаивать то, что она сама считала сомнительным.
Мальчик слушал ее с любопытством. Потом на его лице явилось недоумение, а еще позже Анна заметила, что дикий мальчик имеет наглость смотреть на нее с неловкой, чуть брезгливой снисходительностью, точно вдруг под ее нарядной внешностью он разглядел какой-нибудь дефект — грязь в ушах или нечистое белье — и старается не показать, что заметил это. Под его взглядом у Анны явилось желанье проверить свои уши и белье. Она сбилась с тона и замолчала.
— Милая девочка, — сказал ей мальчик, — ты понапрасну стараешься. У нас не Центральная Африка. Там тебя может быть станут слушать. Туда и отправляйся. Вместо этого ты являешься к нам и распускаешь слюни, оттого что кто-то сидит на чьем-то жертвеннике. Что в этом плохого? Три чудака сто лет тому назад жгли на этом месте огонь, а поэтому мы теперь должны ходить тут на цыпочках и говорить топотом! Бели около каждого разрушенного алтаря ты будешь плакать, то в нашей стране у тебя не хватит слез…
В голосе мальчика Анна уловила злость. С ее точки зрения злость была плохим качеством, но от нее у мальчика блестели глаза и выпрямлялась осанка. Она думала о его месте в учебнике истории религий. Оно было не в начале учебника и не в конце его, оно было после самой последней его страницы. Он не умещался в учебник. И от этого он неожиданно вырос в ее глазах, потому что шагнул дальше всех.
Мальчик посмотрел на часы.
— У меня есть двадцать свободных минут. Давай поговорим. Я — Тарт, из школы механиков. Мне пятнадцать лет. А кто ты? Имя, возраст, национальность? Отвечай коротко.
— Я Анна Даррель, тринадцати лет, англичанка.
— Откуда? Где учишься? Кто отец? Его социальное положение?
Анна ответила и на эти вопросы, и уж потом спохватилась, что ведет себя как девчонка, позволяя первому встречному выпытывать себя.
— Это допрос? — спросила она строптиво.
— Это здешний способ разговора, — ответил Тарт. — Анкетный метод. Он ускоряет дело.
Втайне он был озадачен. Анна была моложе его, но во многих вещах знала больше чем он. Он с удивлением разглядывал странное существо, прилетевшее из-за тысячи верст. Это существо было хорошо развито физически, знало математику и музыку, легко объяснялось на разных языках, свободно чувствовало себя в воздухе и под водой, в нем почти ничего не осталось от беспомощности первобытного человека, — и все-таки от него можно было ждать, что оно вдруг станет на колени и начнет славить бога!
— Твой отец — химик? — спросил он.
— Мой отец знаменитый химик, — поправила его Анна. — В культурных странах достаточно назвать его имя.
— Я его видел, — сказал Тарт. — Это тот чудак, который ковыряется у нас в пустых скважинах. Они ему нужны для каких-то опытов. Для кого он работает?
— Для человечества… — ответила Анна с важностью.
— Я хочу сказать: от кого он получает деньги?
— Какое значение имеет, от кого он получает деньги? Он культурный человек и работает для бога культуры.
Тарт махнул рукой.
— С его культурой не чисто. Хорош культурный человек, который до сих пор не догадался объяснить своей дочери, что никаких богов нет. И его дочь является к нам и устраивает сцены из-за старых жертвенников. Ты вела себя как дефективная. На тебя было жалко смотреть.
— Мой отец не мешается в мои дела.
— А должен был вмешаться. Почему он заставляет тебя делать то, чего не делает сам? Спроси его об этом напрямик, и ты увидишь, что он сразу покажется тебе не таким умным…
Когда двадцать минут кончились, Тарт слез с жертвенника и пошел к стене. Но прежде чем исчезнуть по другую ее сторону, он повернулся к Анне:
— Завтра я буду тут в это же время. Приходи и ты. Придешь?
Подождал ответа, не дождался, спрыгнул вниз.
Анна осталась у жертвенника одна. Перед ней были те же камни, обожженные древним огнем, но она не смотрела на них. Полчаса назад, когда она стояла у стены и была под обаянием ветра в развалинах, это место представлялось ей необыкновенным. Она видела на жертвеннике вечный огонь, воображала людей, протягивавших к нему руки.
Эта картина изменилась. Вечный огонь казался обыкновенным огнем, который можно было зажечь и потушить. На лицах людей она заметила тупость, которой не видела раньше, и сама она показалась себе неискренней, тщетно раздувающей маленький огонек.
Старые камни раздражали ее. Она потратила на них чувство, которого теперь стыдилась. И неожиданно, словно назло камням, она подошла к жертвеннику, поднялась на руках, села наверху и огляделась.
Она испытала волнение и неловкость. Мальчик чувствовал себя здесь свободнее. Он сидел и болтал ногами, и у него и в мыслях не было, что он кого-либо этим оскорбляет. Мальчик — спорная фигура. Он напрасно берет командирский тон. Его еще надо будет поставить на место. Но в одном пункте он действительно прав: никакого бога на свете нет.
Она ощутила эту мысль спокойно, как ясный факт. В тринадцать лет эти вопросы легко решаются под честное слово товарища.
Вечером Анна завела с отцом откровенный разговор, и действительно, химик Даррель, припертый к стене, был смущен.
— Твой мальчик не совсем неправ, — уклончиво сказал он. — Я до сих пор ничего тебе не говорил. Я ждал, когда это тебе самой станет понятно. Действительно, у очень многих людей существуют довольно веские возражения против веры в бога…
— Мне не надо рассказывать особенно много, — прервала его Анна. — Ответь мне на один вопрос: ты сам веришь в бога?
— Нет… — ответил Даррель.
— Значит, и не о чем говорить.
На другой день она снова была в храме.
— В старой литературе, — сказал Тарт, — я читал о девочках вроде тебя. Они были добрые и за ними ходили ангелы-хранители. Мне казалось, что их больше нет. Я помню рассказ про одну мисс, от которой ее собственный ангел-хранитель ушел, потому что около нее ему не было никакой работы: она и без него не совершала ничего греховного. Не с тобой ли это случилось?
— И о тебе я тоже читала достаточно, — ответила Анна. — Ты, конечно, тот самый маленький и злой фанатик, который из зависти, что другие лучше и богаче его, хочет перестрелять весь свет…
Оба взглянули друг на друга и засмеялись, ибо каждый выглядел лучше своего литературного трафарета.
— Если б за тебя взяться как следует, — сказал Тарт с уклончивым одобрением, — из тебя мог бы выйти толк.
— Если б тебя вымыть, причесать и подержать среди культурных людей, — ответила Анна, — тебя, пожалуй, можно было бы терпеть…
3. ИГРА В ГОРОДА
Когда Анне было шесть лет, отец однажды вел ее за руку по улице. Улицы были декорированы по случаю важного политического события. Произносились речи, велась агитация. С аэропланов разбрасывались листки. Даррель смотрел, как кипа листков падала с аэроплана сначала всей массой, затем повисала в воздухе и рассыпалась по ветру сотнями белых птиц.
Даррель был старый человек. В детстве он видел в воздухе больше птиц, чем прокламаций.