Скруб освоился с ней скорее других. Он шел с видом исследователя, принюхивался, сравнивал. В его памяти сохранялись запахи таких же домов в Кантоне, Вильне, Марселе и в сотне городов. Он вызывал их в себе и убеждался, что «Шарлотта» не выходила из общего ряда.
— Насколько я могу судить, — сказал он своим спутникам, — нищета всюду пахнет одинаково…
Это была старая истина, но Скруб умел ставить свой штамп на старых истинах.
Две женщины стояли в пятом этаже у перил и смотрели в пролет. У них были утомленные выжидающие лица. Брисбен и Скруб не заинтересовали их, но Анну они оглядели внимательно и недружелюбно.
— Смотри, Маб, — вполголоса сказала одна из них, пропуская Анну: — еще одна честная…
Она хотела вложить в это слово побольше презрения, но в ее презрении не было уверенности. Ее интонация ослабла и смялась, она сама рассердилась на себя и, чтобы поправить дело, громко добавила вдогонку:
— Зачем честные лезут в «Шарлотту»? Тут не для них…
Вторая женщина, Маб, молчала. Она была высокомерна и не вмешивалась в разговор, но неожиданная злость ее подруги забавляла ее.
В темном углу на площадке шестого этажа над мусорным ящиком стоял пьяный и, дергаясь, выдавливал из себя рвоту. Двое мужчин, спускавшихся сверху, вдруг повернули в его сторону, взяли его под мышки, посадили на пол и сняли с него сапоги. Они работали весело, с военным счетом, каждый на своей половине, а убедившись, что сапоги драные, оба разом бросили их на пол и продолжали путь, точно ничего не случилось. Между тем пьяный, считая себя ограбленным, захныкал.
Еще выше им попался немолодой опрятно одетый человек. Он посмотрел на их походные мешки и сделал знак, что хочет говорить с ними.
— Вы только что прибыли в Лондон? — спросил он благожелательно. — Вам, конечно, понадобится работа. Вы можете достать ее через контору Денни и Смелт, в этом же доме, во втором этаже. Меня зовут Рохус Смелт. Будем знакомы.
Он предложил им рекламу, мгновенно явившуюся из его кармана, но из всех троих только Анна протянула за ней руку. И может быть поэтому, прощаясь, он улыбнулся ей длительнее, чем остальным.
Анна заняла среднюю из трех комнат. Комнаты были совершенно одинаковые. К их обстановке требовалось привыкать постепенно, как к воздуху «Шарлотты». Тут были матрасы с расстроенными пружинами, комоды с выломанными замками, умывальные тазы с облезшей краской и кислым запахом. Ни один предмет не выполнял своего назначения. Все скрипело и валилось набок, всюду чудились грязные следы. Зеркало отражало лицо как через вуаль. Окно пропускало холод. В кувшине вместо воды была пыль.
Скруб довольно скоро устроился в своей комнате и уснул. Брисбен также затих. Но Анна долго приглядывалась к комнате, не решаясь лечь в постель. Ночью ей снился плохой сон.
Иногда человек видит во сне, что все вещи, за которые он берется, ломаются. Он хочет открыть дверь, но дверная ручка остается в его руках. Он садится в кресло, но кресло падает, потому что оно было о трех ножках. Он берется за спинку кресла, чтобы поднять его, и подымает только спинку, которая ничем не была связана с остальным. Он выходит на балкон и прислоняется к перилам, но перила подаются вперед. Он отскакивает назад и в страхе кричит, и сам не слышит своего крика, потому что его горло также не работает. Он застывает на месте, боится сделать шаг, чувствуя себя среди вещей как среди врагов.
Утром вещи оказались не такими страшными. Они были очень грязны. Их надо было мыть, перетирать, заливать формалином, вышибать из них чужой запах и закрывать бумагой то, чего нельзя было ни вымыть, ни вытереть.
Брисбен также начал день с уборки и вымыл в своей комнате пол, но Скруб для себя не считал этого нужным. Он чувствовал себя гостем и не путался в эти дела.
— Я отвык от этих штук, — говорил он, наблюдая работу Брисбена. — Я редко где ночую больше одной ночи. И если б я всюду мыл полы, у меня бы не хватило времени на мои прямые обязанности.
Вскоре он ушел в город, захватив с собой путевую книгу. Он хотел сам разыскать географическое общество, раз оно не догадалось выслать делегацию ему навстречу.
Ушел и Брисбен, и вернулся только вечером подстриженный, без бороды, в другом платье. Он перестал быть сон-горским бродячим лудильщиком и превратился в обыкновенного лондонского жителя.
Он был в хорошем настроении. Он нашел друзей, которые обещали позаботиться о нем. Он некоторое время возился в комнате, переставляя мебель, вколачивая гвозди, выстукивая стены. Он зашел к Анне, чтобы узнать, насколько шум из его комнаты проходит к ней. Комната по другую его сторону стояла незанятая, и он мог стучать не боясь, что кого-нибудь обеспокоит.
А еще позже Анна услышала в его комнате голоса, хотя Брисбен был там один. Голоса слышались редко и из разных углов и звучали глухо как телефон, накрытый колпаком. Ни один из них не принадлежал Брисбену. Брисбен был в комнате, слышал голоса и не отвечал на них.
Сама Анна в первый день выходила не дальше конторы Рохуса Смелта во втором этаже «Шарлотты». Смелт не мог ничем обнадежить ее.
— Вы хотите давать уроки иностранных языков, — сказал он. — Не могу одобрить вашего выбора. Когда-то на эти вещи был спрос. Сейчас богатые люди еще не настолько богаты, чтобы позволить себе изучать иностранные языки. Кроме того среди них все больше распространяется мнение, что лучше не знать никаких иностранных языков. Вы умеете считать, писать, составлять бумаги, с двух слов понимать патрона — но сейчас все обладают этими качествами: служащие, которым приходилось повторять приказание два раза, давно вымерли от голода или переменили профессию. Будет лучше, если вы перейдете на черную работу. Заполните анкету подсобного труда, уплатите вступительный взнос и ждите. Перспективы безотрадны, но не безнадежны.
И пока Анна заполняла анкету, Смелт говорил о плохом состоянии рынка труда, о малом спросе и большом предложении.
— Никто не закрывает глаз на общее печальное положение. И я меньше, чем кто-нибудь. Но таков естественный ход вещей, и надо признать, что сейчас он не на пользу бедноты. Я делаю для своих клиентов все что могу. Я особенно выделяю одиноких женщин, потому что им тяжелее, чем другим. Но смешно думать, что усилия отдельного человека могут что-нибудь изменить в общей грустной картине. Разве можно бороться с огромной машиной, которая работает по своим естественным законам?..
У себя в конторе Рохус Смелт мог заставить слушать себя. И возможно, что этот естественный ход вещей действительно печалил его, но посреди фразы о тяжелом положении одиноких женщин он должен был сделать паузу и проглотить слюну, которая накопилась у него во рту, пока он разглядывал Анну.
— В крайнем случае я пошлю вас за проволоку, — сказал он, — на газ, в разрушенные кварталы. Только сегодня я отправил на газ большую партию рабочих. У этой работы плохая репутация. Надо работать в зараженных местах, ворочать камни и натыкаться на неприглядные сцены. На самом деле каждый может работать по силам, а опасность заражения ничтожна…
После уплаты вступительного взноса у Анны остались гроши. Их можно было проесть в несколько дней, но надо было растянуть на две недели. В ее положении даже «Шарлотта» была ей не по средствам, и подымаясь по лестницам, она думала, что не далек день, когда контролер отберет у нее ключ и «Шарлотта» будет представляться ей уютным недоступным местом.
Скруб в первый день вернулся ни с чем. Он не нашел в Лондоне королевского географического общества. Оно еще не успело вновь сорганизоваться. Существовали лишь отдельные географы, о которых надо было наводить справки. Скруб полагал, что ему придется задержаться в Лондоне.
Утром всех троих вызвали в контору. Им вернули документы и выдали продуктовые карточки. Это значило, что город Лондон принял их и зачислил на довольствие.
Одной рукой секретарь возвращал жильцам документы, а другой копии тех же документов отсылал на специальную проверку в секретную полицию.
В этом учреждении копии прошли через много рук. Фамилией Брисбен заинтересовался агент, которому она напомнила какую-то недавнюю публикацию об утерянных документах.
Документ Анны шел без задержек, пока не попал к специалисту по немецким красным эмиссарам. Этот человек долго и с интересом разглядывал документ. Он поставил на нем свою разрешительную визу и передал его дальше, но записал отдельно адрес Анны и номер ее комнаты.
19. ЕСТЕСТВЕННЫЙ ХОД ВЕЩЕЙ
Оседлая жизнь не кормила Скруба. Он жил субсидиями, получаемыми от ученых обществ, любителей географии и первых встречных. Это был налог, разложенный им на все население земного шара, и он брал его с легким сердцем.
В Лондоне ему не повезло. Академики были бедны и отсылали его в президиум. Президиум мог вынести решение, только собравшись на заседание. Заседание должно было состояться в неопределенном будущем.
У консула и соотечественников Скруб также не нашел сочувствия. Он казался им чудаком, одержимым страстью к хождениям, байноманией, болезнью аналогичной графомании, но только в другой области. Являясь к ним, Скруб встречал ироническое отношение и ему не везде предлагали сесть.
Он предъявлял им свою книгу и получал небольшие суммы, вместе с замечанием, что, судя по данным его книги, он еще ни в одном пункте земного шара не задерживался так долго, как в Лондоне, и что ему лучше продолжать путешествие.
Скруб прошел девяносто восемь сотых своего пути, и все обстоятельства были за то, чтобы не сидеть на месте, закончить круг и вручить стокгольмской академии знаменитую путевую книгу. Между тем он жил в «Шарлотте» и не собирался из нее уходить. Какие-то письма до востребования не были получены в почтамте на его имя и справки по поводу этих писем также остались неотвеченными. Какая-то сводка расстояний по географическим картам не была подсчитана им до конца. Кроме того ему захотелось написать мемуары.
Он вымыл комнату, купил чернил, вступил в отношения с прачкой. Им овладел рецидив оседлости, которым он время от времени был подвержен. Он в короткое время оброс привычками, обзавелся привязанностями, сделался педантом: приучил собаку с улицы приходить к себе в определенные часы, завел расписание дня, капризничал, если к кофе ему давали не ту чашку, из которой он пил вчера.