— Я надоедаю вам не из простого любопытства, — сказал Тарт. — Вы знаете, чего я от вас хочу. Меня интересует: почему вы выбрали именно смерть под колесом?
— Я догадываюсь, какую схему вы себе построили, — ответил Синтроп, улыбаясь. — Синтроп — творец колеса, ему надо умереть, и он выбирает смерть под обломками своего творения, а в последний момент раскаивается и делает признания настойчивому молодому человеку. Я уже вам говорил, что мне не в чем признаваться. Я выбрал колесо только потому, что после него не остается следов, и значит, не будет ни трупа, ни могилы, ни сборища дураков, ни субъектов вроде вас. Никакого другого отношения к колесу я не имею.
— Но почему вы не хотите сказать, кого вы считаете творцом колеса? Это облегчило бы мне поиски.
— Я могу их вам облегчить, но только другим путем. Я могу вам сказать, к кому вам не надо ездить, чтобы не тратить времени понапрасну.
И он назвал Тарту целый ряд химиков, начиная с Родена и включая индусов и китайцев, которые, по его мнению, не могли быть авторами колеса. Он знал их работы. Их интересы лежали в другой области, а те работы, которые были ими выполнены, не оставляли им времени для колеса. Тарт припомнил свой список химиков. После слов Синтропа в нем почти не осталось имен.
— Человек, который пустил колесо, — сказал Синтроп, — новый человек. Он не успел проявить себя, потому что вся его жизнь ушла на колесо. Едва ли он жив. Иначе он не остался бы равнодушным к последствиям своей работы. Отправьтесь к истокам колеса. Пошарьте там. Это будет надежнее, чем мыкаться по свету от человека к человеку.
В «Стиксе» для Синтропа была приготовлена ванна. Он с удовольствием выкупался и потом долго сушился под воздушным душем. У него было волосатое налитое тело и привычка ощупывать себя пальцами сверху донизу. Присутствие посторонних людей не смущало его. Тарт воспользовался этим временем, чтобы обшарить его карманы. Он не нашел там ни клочка бумаги: зубочистка, бинт для усов и перочинный ножик составляли весь его багаж.
Неожиданно Синтроп засмеялся.
— Я вспомнил Эварта, — сказал он, придя в добродушное настроение. — Вы его видели, когда были у меня в Оклахоме. Сегодня я одержал над ним победу, которой добивался много лет. Эварт признал меня. Признал в последний момент, когда надо было вылезать из вагона. Он сказал: «Профессор Синтроп, вернитесь домой. Ведь вы же — гений! Гении должны беречь себя»… Бедняге стоило больших трудов выговорить это слово.
Одевшись и закрыв глаза очками, Синтроп спустился в общий зал. Для него был приготовлен отдельный столик. Флийс лично суетился около него, расспрашивая, какие блюда и какую музыку ему будет угодно заказать. Синтроп сказал, что он съест и выпьет все, что ему дадут, и выдержит любую музыку. Затем он попросил не беспокоить его больше вопросами и в молчании принялся за обед.
Когда он его окончил, черная точка была на расстоянии дюйма от Бетана. Приближался момент, когда клиенты «Стикса», к сожалению, должны были остаться без обслуживания. Кухонный и комнатный персонал, канцелярия и касса заблаговременно выехали, официанты редели, исчезая по одному и оставляя неубранную посуду. Оркестр из двадцати человек на некоторое время сменился концертным трио и снова заиграл, но уже на расстоянии, через громкоговорители.
Флийс, мудрый филантроп и капитан погибающего корабля, в последний раз обходил залы с красноречием на устах и тремя револьверами в карманах. Он отбирал жетоны у раздумавших умирать, торопил одних, пожимал руки другим, желая им добрых мыслей на оставшиеся короткие минуты. Он советовал им не губить последние минуты легкомыслием и сосредоточиться на прекрасном.
— Только значительное! — говорил он, с улыбкой доброго дяди, пробираясь к дверям. — Только глубокое! Только прекрасное!
Выйдя в подъезд, он переменил лицо и опустил руку в карман. Последний момент требовал от него распорядительности. В последний момент оказывалось слишком много раздумавших умирать. К последнему автомобилю надо было прокладывать дорогу, стреляя в воздух и в людей, и даже пробравшись в машину, можно было ждать, что оставшиеся от злости проколют шины у автомобиля, чтобы посмотреть, как Флийс в свои последние минуты будет вспоминать все самое прекрасное и самое глубокое.
Флийс был прав, когда говорил, что его клиенты на девяносто процентов не склонны умирать. Залы опустели, лишь только он уехал. Из всех щелей в темноту выбегали люди, шарили по ямам и кустам, выводили мотоциклы, суетились, не найдя машин, спасались пешком.
Синтроп сидел один в своем углу. Громкоговоритель гремел «Сионские высоты». Это был жанр, который Синтропу не нравился. Он морщился и оглядывался кругом, славно звал кого-нибудь помочь ему. Неотесанный субъект из третьего класса вошел в салон, увидел пустоту, свистнул и направился к столу Синтропа.
— В чем дело, дядя? — спросил он, наливая стакан себе и ему. — Что такой скучный?
Тарт, оставив в прикрытии мотоцикл, вошел в зал.
— Если у вас есть что сказать людям перед смертью, — проговорил он, наклоняясь к Синтропу, — скажите мне.
— Вы еще здесь? — поморщился Синтроп. — Проваливайте!
— Впрочем, — поправился он потом, — исполните сначала одну мою просьбу: прекратите музыку.
Он показал в сторону рупора.
— Не нравится? — ласково спросил неотесанный субъект. — Мне тоже. Такая музыка нам ни к чему. Сейчас мы прекратим ее.
Он швырнул в рупор табуретом, но не попал, задев матовый экран. Кусок стекла вместе с черной точкой упал на пол. Рассердившись, он в несколько приемов доконал и рупор и экран.
Какие-то люди прошли через салон, вглядываясь перед собой, точное боясь сбиться с направления. Неотесанный субъект звал их присоединиться к компании, но они не слышали его. Он взял одного из них за руку, и тот безропотно остановился и сел. Это был № 807. Он держался рукой за голову. Он был в печальном состоянии. Он едва ли помнил, где он находится и что привело его в «Стикс», но впервые в жизни начал ощущать свое темя, которое давило на разбухший мозг.
Неотесанный субъект вставил в руку Синтропа стакан.
— Пей, дурашка. Я расскажу тебе историю об одной кровати, которая стояла, стояла, да вдруг и…
— Оставьте меня в покое! — крикнул Синтроп, стукнув стаканом о стол. — Дайте мне умереть…
Тарт оглядел комнату в последний раз и выбежал на лестницу. Экран был разбит, и он не видел черной точки, но, судя по положению стрелки на секундомере, можно было высчитать, что колесо совсем близко. Какие-то люди попались ему на лестнице. У них были потные возбужденные лица. Он уловил обрывок фразы.
— Если дело обстоит так, — говорил кто-то со смехом, — то я завтра потребую деньги обратно…
У Тарта не было времени разбираться, что могла означать эта фраза. Он вывел из прикрытия мотоцикл и взял полный ход. Через несколько минут он был вне зоны разрушения.
Он поднялся на холм и посмотрел в ту сторону, откуда должно было прибыть колесо. Он увидел короткую линию огней среди мрака и определил, что это был Бетан и огни «Стикса». По точным данным, они должны были погаснуть в два часа семнадцать минут и никак не позже двух часов двадцати пяти минут. Часы показывали два часа тридцать минут, но огни продолжали гореть.
Он проверил направление по компасу; ошибки не было. И тем не менее, гул колеса, который одно время ясно слышался из отдаления, стал затихать, а зарево на небе переместилось к горизонту и потускнело.
Тарт помчался к ближайшему громкоговорителю.
— Неожиданное несчастье! Небывалая катастрофа! — кричал информатор. — Непредвиденный поворот колеса! Зигзаг у Миссисипи! Гибель Оберголя! Гибель Мажесты! Паника в Оклахоме. Сотни тысяч человеческих жизней.
К трем часам Тарт вернулся в Бетан. По салонам «Стикса» бродили усталые взволнованные люди. № 807 укладывался спать на диване в салоне. Он очень устал, и у него не хватало сил радоваться своему воскресению.
В первом классе в углу, навалившись на стол, сидел Синтроп. Голова его лежала на столе. Руки с вздернутыми рукавами кверху свешивались вниз. Стаканы и бутылки лежали опрокинутые на скатерти. Две темные лужи кругами стояли на полу под его повисшими руками.
Можно было бы думать, что это пролитое вино, если б не темные шероховатые потеки на его руках, начинавшиеся пониже вздернутых манжет и шедшие через всю ладонь. Маленький перочинный нож лежал в луже, выпав из правой руки.
Синтроп был мертв.
Это был единственный клиент «Стикса», покончивший с собой в эту ночь.
27. ЧЕЛОВЕК, ИЗ-ПОД КОТОРОГО ВЫШИБЛИ ДОСКУ
Эгон снова был частым посетителем Анны. Он входил к ней по условному стуку и сохранил замашки старого друга, но, сидя у ней, всегда был настороже, боясь проговориться о своей теперешней профессии.
Он не скрывал от нее, что остался при прежних взглядах и живет в Лондоне, ожидая переворота у себя на родине. Он даже намекал, что сам имеет отношение к подготовке переворота, но умалчивал о том, что подготовка эта пока заключается в скромных предательствах за небольшое вознаграждение и что на этой работе он стал циником и научился прибавлять к собственному имени поганые слова.
Когда он явился к Анне в первый раз, ему пришлось на несколько минут остаться в комнате одному. Это было в самом начале посещения, когда обида от ее безрадостного приветствия была в нем остра. За эти минуты он успел осмотреться в комнате, разглядеть ее нищету, испытать злорадство и жалость, поцеловать подушку на кровати Анны и удивиться тому, что в нем еще жива любовь к этой обыденной и грубой девушке. Это было повторением того, что он уже испытывал много раз, сидя в ее школьной комнате. И только одно чувство не возвращалось к нему: его уже не удивляло, что Анна смеет его не любить. Время усмирило Эгона.
Между тем Анна за стеной говорила Брисбену:
— Ко мне пришел человек, которому голоса в вашей комнате покажутся странными. Не лучше ли прекратить их, пока он у меня?
Длинный ряд металлических кружков висел у Брисбена по стене. Брисбен ходил вдоль ряда, прислушиваясь к тем из них, которые звучали, и иногда делал отметки на бумажных лентах. Каждому кружку соответствовал свой бумажный валик.