— Посмотри, как падают прокламации, — оказал он дочери. — Совершенно как стая белых голубей, когда они их бросают с аэроплана в солнечный день…
Они пошли дальше, сели в поезд и очутились за городом. На лугу стая белых голубей взлетела в воздух и рассыпалась в стороны.
— Посмотри на птиц, папа, — сказала Анна. — Как красиво они летают. Совершенно как прокламации, когда их бросают с аэроплана в солнечный день…
Когда ей было восемь лет, отец взял ее с собой в путешествие. Они вместе облетели свет по запутанным и малоизвестным маршрутам. Даррель редко останавливался в больших городах. Обыкновенно ему требовалось слезать в таких местах, где никто кроме него с дочерью не высаживался. Он охотился за танарием. Этот металл попадался редко и в ничтожных количествах. После обработки Даррель добывал из него крупицы гелидия, и иногда вся добыча путешествия сводилась у него к нескольким зернам гелидия, которые умещались в глубине его жилетного кармана. Для работы ему требовались несколько тысяч таких зерен, и оттого он нигде не засиживался долго, и его пути всегда лежали в стороне от больших дорог.
В Атлантическом океане, в том месте, где Гольфштром делает излучину в сторону Европы, они останавливались на устроенной посреди океана станции смотреть, как идет работа по отводу теплого течения в направлении к Бискайскому заливу и вдоль европейского материка. Давно задуманный план, который должен был изменить климат на всем европейском материке, приводился в исполнение. Этот план был рассчитан на долгий срок и требовал огромных количеств камня, подвозившегося на воздушных судах со всех концов мира. Война и изоляция Старого Света впоследствии помешали его исполнению.
Даррель и его дочь залетали также далеко вглубь Азии, наблюдая работы по прокладке всемирного центрального канала, который должен был прорезать Старый Свет во всю длину от океана до океана и заменить природные реки, не справлявшиеся с транспортом. У Дарреля был особый интерес к вновь прокладываемым каналам, ибо при работе пласты земли обнажались на значительную глубину, и это облегчало ему поиски танария.
Необыкновенные страны и явления открывались Анне во время путешествия, и она смотрела на них с спокойствием людей нового поколения. Люди в прошлом чаще удивлялись, чем люди второй половины двадцатого века. Ее отец рассказывал ей, что в детстве однажды он пережил сильное изумление при известии, что некий Блерио перелетел Ламанш. «Но, — прибавлял он потом, — я не помню, чтоб я удивлялся чему-нибудь еще с тех пор»…
Игру в горда можно было вести, находясь в разных концах света. Существовал список городов мира, и каждый участник игры вычеркивал из своего списка города, которые он посетил. Благодаря путешествиям с отцом, у Анны был большой запас городов.
Она принадлежала к поколению, которое не умело шептаться по углам. Звук и свет облетали землю. Расстояние не мешало людям видеть и слышать друг друга, и иногда, благодаря неправильно взятой волне, человек попадал не в ту часть света с такой же легкостью, с какой в былое время он ошибался дверью в коридоре гостиницы.
Первой партнершей Анны в этой игре была Гверра, девочка из Америки, одних с нею лет. Случайная порча радиоаппарата свела их.
Однажды Анна настраивала аппарат, чтобы издали прослушать уроки в своей школе. Аппарат дал осечку, и вместо учителя на экране появилась незнакомая девочка с темным цыганским профилем.
У девочки были грубоватые руки, стандартное платье, подкрашенное лицо. Она стояла одетая к выходу, с свертком в руках. Разговор с Анной задерживал ее.
Она назвала город, в котором она находилась, — маленький город с латинским названием в Средней Америке, — и длину своей волны, чтобы Анна могла высчитать величину ошибки. Это была обычная любезность при неправильных соединениях, после чего оставалось потушить экран и забыть друг о друге. Но девочка, кончив разговор, продолжала стоять у аппарата, разглядывая Анну. Неожиданно она улыбнулась, и Анна увидела, что грим был совершенно не нужен ей и только портил ее темный свежий румянец.
— Я задумала одну вещь, — сказала девочка выжидательно. — Но я еще не знаю, делать мне ее или нет. Будьте моей судьбой. Скажите: да или нет?
Она ожидала ответа с волнением, точно и в самом деле слова, сказанные наобум девочкой из-за океана, должны были решить ее судьбу. Анна ответила: да, — и этот ответ обрадовал ее.
— Я хочу бежать из дому, — сказала она потом. — Я буду путешествовать. У меня все готово.
Сверток в ее руках составлял ее багаж. Кроме того в кармане у нее лежала карта мира, — оба полушария на листке бумаги, — и несколько ассигнаций, взятых из материнского комода.
— В этом доме даже нечего украсть, — сказала она с юмором, который Анне показался жестким. — Но это ничего не значит. Можно путешествовать и без денег.
Анна не стала ее отговаривать. Отвага смуглой девочки казалась ей несерьезной и в то же время внушала ей зависть. Прощаясь, обе девочки условились не терять друг друга из виду.
Впоследствии Гверра не раз появлялась на экране Анны. Карта полушарий истлела во время ее скитаний. Ее сменила другая карта, побольше, и печатный список городов мира. Другой экземпляр списка был у Анны. По этим спискам девочки стали играть в города.
В Европе и Азии у Анны были преимущества, но Гверра забивала ее числом американских городов. Полиция, преследовавшая ее за бродяжничество, заботилась о том, чтобы названий у ней было больше. Ее спутником был Диркс, юноша, также имевший основания нигде не задерживаться подолгу.
В их географии большую роль играла спичка. Она служила им единицей длины. Города, до которых спичка укладывалась раз или два, оставлялись ими без внимания. Спичка была приспособлена для больших расстояний. Она шла через всю карту на другой конец материка, к городу, где железная дорога обрывалась и откуда начинались пунктиры океанских рейсов, водорослями уходившие в океан. Это был предельный пункт, и именно поэтому спичка выбирала его.
В действительности спичка редко попадала туда, куда хотела. Обстоятельства были против нее. Холод, полиция, неудачи сокращали ее размах, случайные встречи давали ей другое направление. Некоторые города были для нее заколдованными. Существовал город Барраган, портовой город на Тихом океане, куда Гверра и Диркс пускались не раз, но никак не могли доехать.
Этот город привлекал их, и когда, после вынужденной остановки в больнице или труддоме, они снова расстилали карту, выбирая направление для спички, они прежде всего смотрели в сторону Баррагана.
— Поедем в Барраган, — говорила Гверра. — Мы не были в Баррагане…
Диркс не возражал. Он был старше Гверры, но шел у ней на поводу. Он замечал только, что Гверра делалась мечтательной и нежной, когда говорила о городах, что в эти моменты в ней появлялась ласковость, которой у ней не хватало для людей, в том числе для него самого.
Третьим участником игры был Эгон Шардаль, сын архитектора из Берлина. Анна познакомилась с ним на купаньях, вытащив его из воды, когда он стал тонуть. Впоследствии ей было интересно следить за ним. Это был человек, спасенный ею от смерти, и вся его дальнейшая судьба казалась ей как бы сделанной ею, ибо иначе у него не было бы никакой судьбы. Между тем Эгон очень скоро забыл об этой услуге, но хорошо запомнил красивое лицо своей спасительницы.
Эгон имел возможность путешествовать и при желании мог нагнать любое количество городов. В его географии спичка не имела значения. На нее не имели влияния холод или полиция, которая во всем мире была любезна с Эгоном. Он копил города, глядя на них из окна вагона.
Его география не совпадала с географией Гверры и Диркса. Не совпадала и с географией Анны. Был город в Кордильерах, который каждый из них мог вычеркнуть в своем списке, и каждый дал ему различную характеристику.
— В этом городе находится самый большой телескоп в мире, — отметила Анна.
— Поганая дыра, — сказала Гверра. — Все жители в ней члены союза по борьбе с нищенством. Они платят налог и прибивают к дверям квитанции.
— Самого большого телескопа я там не видел, — сказал Эгон. — Но самая некрасивая женщина, какую я когда- либо встречал, действительно живет там и служит в буфете на вокзале.
Эгон вычеркнул у себя и Барраган, куда не удалось попасть Гверре и Дирксу. Он отметил его как третьестепенный порт, зараженный малярией, с несколькими тысячами жителей, оглохших от хины.
Эгон играл в города без страсти. Города были для него предлогом, чтобы чаще говорить с Анной. Он путешествовал, но конец путешествия неизменно приводил его в Лондон, в комнату Анны.
В доме, где жила Анна, в нескольких этажах помещалась школа. На лестницах Эгон встречал внимательных насмешливых молодых людей. От них на стенах оставались надписи карандашей, карикатуры, знаменитые истины из учебников, поразившие их воображение.
«Жизнь есть процесс горения!» — читал Эгон, подымаясь по лестнице. — «Дай мне точку опоры, и я переверну мир»…
Среди карикатур на незнакомых людей он находил фигуру, в которой узнавал Анну. Она была изображена в спортивном костюме, с преувеличенной мускулатурой.
А еще выше он видел рисунок, показывавший, что и его посещения также не остались незамеченными. Это был он сам: тонкий и щеголеватый, оглядывающийся, готовый бежать. Подпись: «немец» — не оставляла сомнений, что это был он.
Наверху он стучал в дверь условным стуком. Это была его привилегия. Никто другой не входил сюда таким образом. Он знал это, но это не удовлетворяло его. Он думал о том, как встретит его Анна.
— Это вы, Эгон? — дружелюбно говорила Анна, впуская его. — Вы приехали? Зачем вы приехали?
Эгон вслушивался в ее голос. Если б он уловил в нем хоть немного волнения, он счел бы себя удовлетворенным.
Но волнения не было. Он поникал, скрывая обиду.
Ему было семнадцать лет, и от любви он требовал справедливости. «Я люблю, — рассуждал он, — отчего же не любят меня?». В семнадцать лет он не мог понять, отчего это происходит.