Подобие одушевления появилось на его лице, пока он произносил старинные слова, и его сбитый голос зазвучал воинственно.
— Большое спасибо, что вы объяснили нам это, — сказал Фейт.
— Это дворник дома, оставшийся от старых времен, — сказал он Анне на обратном пути. — В его голосе сохранились интонации, которых вы уже нигде не услышите. Я записал его слова на пластинку, но не упускаю случая еще раз прослушать их в его собственном исполнении. Редкий случай сервилизма, въевшегося в кровь. Он не может забыть то, чему его научили в молодости. Между тем только немногие специалисты помнят сейчас, кто такой был Сергий Иоаннович…
На берегу Анна огляделась. Город был огромен. Его границы намечались кольцом надземной дороги, которая в нескольких местах высокими мостами пересекала реку. Центр этого кольца лежал далеко к югу от того места, где стояли она и Фейт. Путешествуя в автомобиле, они не выходили из района, близкого к северной границе круга.
Анна захотела взглянуть на город сверху. Они поднялись на площадку аэропристани, и здесь с стометровой высоты перед ними открылись центральная и южная часть города. Они отличались от северной широтой плана, правильностью линий, обилием зелени, белизной домов. Фейт смотрел в эту сторону без особого интереса.
— Довольно красиво, — сказал он уклончиво, — и безусловно, более рационально. Но это стиль, оторванный от исторических традиций. Все эти дома построены за последние сорок лет. Для археолога здесь нет работы…
Он скучал, глядя на новый город, и снова одушевился, откатившись от современности на полтораста лет назад и предложив Анне показать Пушкина и его эпоху.
Он привел Анну в квартиру в унылом многоэтажном доме, подвел к окну, откуда, кроме стен и кусочка мутной реки, ничего не было видно, и здесь, силой своей эрудиции, раздвинул горизонт, убрал все лишнее, снова воздвиг то, что было уничтожено временем, и показал картины, которые должен был видеть Пушкин из дома, стоявшего на этом месте полтораста лет назад. Он описывал людей и предметы, цитировал стихи и документы. Спорный вопрос: курил ли при этом Пушкин, курил ли трубку, или сигары, курил ли он вообще? — также не был им обойден. Но по этому поводу Фейт оказал, что многим загадочным местам в исторической науке суждено навсегда остаться неразрешенными.
В комнату вошел Костя и прервал его рассуждения.
— Я знал, что он вас привезет именно сюда и прочтет лекцию о загадочных местах в исторической науке…
Костя наводил справки о Тарте, и ему были нужны добавочные сведения.
— Я соединился с Кавказом, но узнал только, что человек с именем Тарт три месяца назад выехал с места работы неизвестно куда. Зато я наткнулся на его имя в другом месте. Правительство только что выпустило объявление с вызовом желающих ехать на Гималаи. Предстоит борьба с колесом. Объявлена мобилизация людей и машин. Отправка немедленная. Наш город должен дать сорок тысяч человек. Вы, конечно, знаете, что такое колесо?
— Знаю, — ответила Анна. — Но мне не пришлось его видеть. Его первый оборот прошел к югу от того места, где я жила, а затем оно все дальше отходило на юг.
— Среди лиц, подписавших воззвание, есть имя Тарта. Все имена широко известны, за исключением этого имени. О нем никто ничего не мог мне сказать. Между тем он стоит одним из первых. Ему отводится большая роль.
— По-видимому, это другой Тарт, — сказала Анна. — Не тот, которого я знаю. Тому всего двадцать два года. Он не может быть руководителем в большом: деле.
— Молодость не препятствие, — ответил Костя. — У нас на это не смотрят. Поедем на вербовочный пункт. Там мы узнаем, кто такой Тарт.
Анна простилась с Фейтом и пересела к Косте. Автомобиль поехал по широкой улице, нарядной, но мало оживленной, с зданиями, по своему типу не выходящими за пределы начала двадцатого века. Люди, которые проходили здесь, казалось, никуда не торопились, в то время как трамваи с пассажирами проезжали улицу, не останавливаясь на перекрестках.
— Прежде это была главная улица, — сказал Костя. — Весь остальной город был ее дополнением. Здесь был деловой центр. Когда человек старился и выходил из строя, он переселялся за Неву и на окраины, чтобы доживать жизнь на покое. Сейчас обстоит иначе: дела переместились на окраины, а именно здесь место покоя и воспоминаний. Это улица старых людей. Она сама превратилась в окраину. Она сохранила транзитное значение, но ее собственная притягательная сила невелика.
Он свернул на Фонтанку и погнал машину вдоль реки. Дома здесь были старой стройки. Некоторые из них были брошены жителями.
— Эти дома непригодны к нашим условиям, — сказал Костя. — Они рассчитаны на замкнутый быт. Их задворки отвратительны, а фасады оставляют тупое впечатление. Был проект совершенно забросить этот район и сломать дома, но из-за тесноты их приходится терпеть. Кроме того находятся люди, которым нравится жить в них. Сквозной свет и шумная жизнь в новых домах пугают их, и они чувствуют себя лучше на третьих дворах за несколькими дверьми.
— Это дома переходного времени, — показал Костя на дома более нового вида. — Они еще далеки от новой архитектуры, но в них нет и прежнего торгашеского духа. Народ строил их для себя и на своей земле, без мрамора спереди и без задворков сзади. Торгаш на этом же участке нагородил бы втрое больше стен и набил бы вдесятеро больше людей.
В новом городе на широких улицах была зелень и бегущая вода. Здания, раскинутые на огромном пространстве, намечали единый план, не все звенья которого были осуществлены. Анна видела высокие сквозные здания, отделанные с архитектурной изысканностью, и только по звуку из окон догадывалась, что это были фабрики. Фабрики старого типа, с трубами и сарайными корпусами, остались за чертой нового города.
В доме, где происходила запись уезжающих на Гималаи, толпились люди. Одни приходили, чтобы узнать подробности, и убедившись, что предприятие связано с большими лишениями, задумывались и уходили. Другие становились в очередь, давали подписку, что они предупреждены о тяжелых условиях работы, получали ордер на теплое платье для перелета и билет на отправку.
Были люди, которые прежде всего интересовались платой, и, узнав, что никаких приплат не будет, уходили. Плакаты извещали, что на работу требуются люди всех специальностей, включая поваров, врачей, прачек, портных. Продолжительность работы — не более тридцати восьми дней, которые остались до прохода колеса.
Костя пошел узнать подробности о Тарте и вернулся с фотографией в руках.
— Тут никто не знает, сколько лет Тарту. Сам он уже на Гималаях. Но вот фотография президиума комитета. Отыщите его тут.
Он выбрал самого молодого из шести человек на фотографии и показал на него Анне:
— Не этот ли?
— Этот, — подтвердила Анна, разглядев знакомое лицо.
Она обрадовалась и оживилась, и Костя, по молодости, испытал неудовольствие, что ее радость относится не к нему.
Однако, когда Анна захотела теперь же переговорить с Тартом по радио, он добросовестно пошел хлопотать об этом, и не его вина, если разговор не состоялся: связь поддерживалась через главный штаб в Москве и только по деловым вопросам.
— Можно говорить только о колесе, — сказал Костя. — А о нем вы как раз ничего не можете сказать…
— Если хотите, — прибавил он потом, разглядывая таблички с перечислением профессий, — скажите мне все что надо, и я лично передам Тарту, когда увижу его на Гималаях. Потому что я тоже поеду на Гималаи. Я по профессии рисовальщик, но могу быть и землекопом.
— Ваше посредничество не нужно, — засмеялась Анна. — Я сама могу стать в очередь. Я уже присмотрела себе профессию. В Лондоне я была землекопом, но на Гималаях мне пожалуй лучше быть судомойкой…
Люди, стоявшие в очереди, были понятны Анне только снаружи. Она не знала их языка. Она отметила разное состояние их одежды. Они не боялись, что голая грудь или заплата на башмаке лишат их чьего-либо уважения. Фигуры забитые или с завистливым взглядом отсутствовали. Девушки не были похожи на мадонн и не отличались ни хрупкостью, ни наивностью. Анну удивляло, что запись на работы происходила как ординарное явление, не было ни агитаторов с речами, ни широких жестов.
— Все-таки, — сказала она Косте, — первое впечатление от здешних людей не очень яркое. Я ожидала большего.
— Не вы первая говорите мне это, — ответил Костя. — Это обычное разочарование иностранцев. Но одни признаются в этом с злорадством, другие с сожалением. Они столько наслышались о нашей стране, что вообразили, будто это земной рай, где люди ходят не прикасаясь к земле, блаженно улыбаются и почти не говорят друг с другом, ибо все уже сказано…
Анна засмеялась, ибо в ее собственных представлениях также было некоторое ожидание рая.
— На самом деле, — продолжал Костя, — сказано пока немногое, у людей озабоченный вид и они ступают по земле тверже, чем когда-нибудь. Борьба продолжается. Настоящих врагов, врагов чистой крови, уже нет. Осталась полукровка, но ее достаточно. Вы может быть заметили, что и тут появились люди с кривыми улыбками и с желанием нажить деньгу. Эти люди — продукт всевозможных посторонних скрещений, метисы и квартероны контрреволюции. Для них у нас существуют сложные подразделения. Когда вы у нас поживете, вы увидите, как точно научились у нас классифицировать всякую постороннюю примесь. Их уточняют, именно для того, чтоб потом уничтожить.
Анна получила билет на отправку в тот же вечер. Костя должен был вылететь на следующее утро. Поездка на вербовочный пункт и возвращение заняли два часа. Когда они вернулись в бюро иностранцев, коллега Фейт все еще сидел там, отбывая дежурство, и был не прочь снова взять Анну в работу и продолжать лекцию о Пушкине и его эпохе.
— Оставьте ее в покое, — сказал Костя. — Она уезжает на Гималаи на тридцать восемь дней, после чего снова будет к вашим услугам. Я тоже покину вас на этот срок. Вас мучат некоторые нерешенные вопросы истории. Постарайтесь решить их до нашего возвращения…