Антон Григорьевич обидчиво развел руками и дал честное слово, что за обмен не взял и копейки.
— Меня удивляет, что кто-то не хочет пустить меня жить рядом с заводом, с которым я связан вот уже больше года, — с заводом, где меня знает не менее пятисот человек.
— Очень приятно и интересно, — сказали на это Ульянскому, — но мы имеем в виду вполне естественный поступок: вам дают гнилое яблоко, вы же за него платите сто рублей десятью золотыми монетами. Не дадим ордера, тут налицо самое откровенное жульничество, неприкрытая спекуляция. Будьте здоровы!
Пришлось вмешаться Союзу писателей и Совету Московско-Нарвского района. Ордер все же был выдан. Меня и моих родных Ульянский пригласил на новоселье.
О том, насколько популярен был Антон Григорьевич в районе своего нового места жительства, свидетельствует такой случай. Как-то мы с Антоном Григорьевичем вышли из ворот его дома и направились в сторону Нарвских ворот. Каждые двадцать-тридцать секунд кто-нибудь из идущих навстречу окликал моего друга:
— Товарищу Ульянскому почтение!
— Товарищу писателю привет!
— Друг Антоша, — доносилось с противоположной стороны, — что не заходишь?
— Жди во вторник! — отзывался Ульянский. — Ровно и семь! Как из пушки!
— Антоше привет и почтение! — слышалось где-то сбоку. — Завтра у меня именины, помнишь? Приходи, и чтобы непременно! Не то смертельно обидишь!
Его знала и любила вся Нарвская застава. Ульянский ходил на именины, крестины, свадьбы, похороны, его приглашали к больным, советовались с ним по самым пустяшным поводам, он был посвящаем в тайны семейств — тех именно, о которых он повествовал в истории завода.
В 1934 году в помещении Союза писателей состоялся вечер, посвященный истории фабрик и заводов. Главы из своих рукописей читали Шкапская, Щеглов и пишущий эти строки (мне была поручена часть работы по истории завода имени Карла Маркса, что на Выборгской стороне). Антон Григорьевич тоже должен был читать, но ввиду крайней его стеснительности написанные им главы читала Шкапская.
Аудитория была немногочисленна, человек тридцать — тридцать пять. Рядом с Марией Михайловной Шкапской, читавшей душевно и просто, сидел Ульянский. Аудитория слушала, что называется, раскрыв рты: написанное было великолепно во всех отношениях, это была высокая проза большого художника. Среди слушателей было несколько старых путиловцев, они прерывали чтение восхищенными репликами.
Шкапская читала два часа, а когда закончила, мы встали и принялись аплодировать. Ульянский обеими руками отмахивался:
— Спасибо, нехорошо, да что вы, чего вы в самом деле!
Хорошо помню, каким счастливым чувствовал он себя в тот вечер.
— Ну а ты что скажешь? — спросил он меня на пути к дому. — По-твоему как? Ну что с того, что аплодировали! Из вежливости! Путиловцы— народ хороший, щедрый…
Я не сумел убедить его, что написанное им представляет настоящее талантливое произведение, каких у нас немного. Антон Григорьевич даже рассердился, упрекая меня в том, что я, его друг, вру ему столь беззастенчиво.
— И почему-то допустили бестактность, — бубнил он, — говорили больше обо мне, а ведь историю завода пишут еще и Мительмая, и Глебов, и сами старики рабочие.
Антон Григорьевич не дождался выхода книги. Он умер внезапно, до слез нелепо и страшно: он натер себе ногу, но, не обращая на это особого внимания, ходил в ботинках значительно большего, чем было надобно, размера. Спустя два дня я получил от него телеграмму: «Немедленно приходи мне плохо Антон».
Он лежал в постели, накрытый одеялом, пальто и пиджаком. Его знобило…
— Что делать? Ума не приложу, — сказал он. — Температура под сорок одни. Наверное, в больницу меня… А там умру.
Его отправили в больницу имени Мечникова. Там он умер от общего заражения крови.
Восемь книг оставил Антон Григорьевич, и все они весомы. Но ни одна не переиздавалась ни при жизни, ни после. Будучи взыскательным к себе, он очень невысоко оценивал свои повести и рассказы.
— Нельзя быть таким скромным, — сказал я ему однажды. — Да это даже и не скромность, это что-то патологическое. Ты лучше очень и очень многих написал о русских пленных в немецкой неволе. Твои рассказы хочется читать и перечитывать.
— Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя! — насмешливо оборвал Ульянский. — Большое спасибо за ласку, как говорят украинцы, но, если хочешь знать, в жизни я сделал только одно настоящее дело — это история Путиловского завода. Да и то не я одни, а вместе со мною и хорошие товарищи, и тоже не без дарования. Вот за это поднимай меня на щит сколько хочешь и можешь, хвали и рекомендуй читателям.
— Да, я рекомендую, чтобы они читали отрывки, которые кое-где идут. А вот выйдет книга, так…
— И еще горжусь тем, — оборвал меня Ульянский, — что рабочие люди считают меня своим, доверяют, ценят. И, кажется, даже любят…
И. Халымбаджа. Достоверность невероятного
Если бы у писателей-фантастов существовало «патентное бюро», уверен, одно из авторских свидетельств принадлежало бы А. Г. Ульянскому, автору романа «Путь колеса». Между тем, получить подобный документ было бы не так просто, как кажется: большинство предметов фантастического антуража современных писателей, самих «идей» придумано давно и кочует из книги в книгу.
Книга А. Ульянского вышла в 1930 году в Ленинграде тиражом в четыре тысячи экземпляров и с тех пор ни разу не издавалась. Это одно из самых оригинальных произведений советской довоенной фантастики. Написанное ясным и точным языком профессионального писателя-реалиста, населенное живыми, «ощутимыми» героями, оно удивляет замысловатостью фантастического сюжета. Магнус Даррель, гениальный химик, ожесточившийся во время разрушительной войны в Европе, чтобы скорее покончить со старым миром, сооружает и запускает в океан «колесо» из открытого им вещества. Соприкасаясь с материей, оно вступает с ней в реакцию с выделением колоссального количества энергии. При этом масса «колеса» возрастает, а ход — убыстряется. Ученый трагически погибает, а «колесо», пропахивая гигантские канавы, начинает опустошать земной шар, совершая виток за витком. Остановить его долго не удается. Старый мир рушится, и только советскому механику Тарту, разгадавшему секрет Дарреля, удается «поймать» колесо в ловушку. Отныне оно будет служить источником дешевой энергии…
Герои книги совершают немало фантастических событий <изобретений?>: это и газовая стена Магада, пролетев которую, снаряды теряют способность взрываться; и лампочка темноты Синтропа, и перманентная бомба Родена, заставляющая вспомнить современные вакуумные бомбы… Тема ответственности ученого за свои открытия красной нитью проходит через всю книгу.
Странная книга, написанная человеком странной и причудливой судьбы. Антон Григорьевич Ульянский (подлинное имя — Владимир Николаевич Свинцов) родился в Петербурге в 1887 году. Окончил там же историко-филологический факультет университета. В мировую войну оказался на фронте в чине прапорщика. В 1915 году попал в плен. Дважды бежал, но был схвачен. Наконец, побег удался. Свинцов пробирается через занятую белыми Украину, к красным. Не раз находится под угрозой расстрела. Во время скитаний он и воспользовался именем Антона Ульянского. Вступив в Красную Армию, проходит с нею нелегкие дороги гражданской войны. После изгнания белых сменил множество профессий — от конюха до журналиста. К. Г. Паустовский вспоминает, что в 1922 году Ульянский работает в Петроградском фонетическом институте, а в 1924 году выходит его первая книга. За ней — несколько сатирических сборников, роман «Путь колеса». В картинах странствий героев книги по охваченной смутой и паникой земле нашли отражение нелегкие скитания автора, и, очевидно, эта «осязаемость» в описании невероятного и делает книгу увлекательной. Последние годы А. Ульянский писал историю Путиловского завода. Но не завершил: здоровье его было подорвано, 5 августа 1935 года Ульянского не стало.
Об авторе
Антон Григорьевич Ульянский (наст. имя — Владимир Николаевич Свинцов) родился в 1887 г. в семье офицера Гатчнского гарнизона. Окончил историко-филологический факультет Петербургского университета. После начала Первой мировой войны был призван в армию, в 1915 г. в чине прапорщика попал в германский плен, откуда дважды пытался бежать.
В 1918 г. был освобожден немцами из плена, оказался на Украине, побывал в рядах «белых» и «красных», неоднократно приговаривался к расстрелу. Раненый белыми во время расстрела, перешел на сторону красных с документами погибшего А. Г. Ульянского, чьим именем назывался до смерти. В рядах Красной армии служил кашеваром, писарем, санитаром, переводчиком.
После демобилизации скитался по стране, работал конюхом, полотером, служил санитаром и писарем в военном госпитале, добывал нефть на промыслах в Баку и в Закавказье. Первые рассказы и очерки опубликовал в 1922 г. Батуми в газете «Маяк», выходившей под редакцией К. Паустовского.
В 1923 г. поселился в Петрограде, работал делопроизводителем в Фонетическом институте иностранных языков. В 1924 г. вышла первая книга рассказов «В плену (1915–1918)», посвященная русским пленным в Австро-Венгрии. За ней последовали сборники рассказов «Пришедшие издалека» (1927), «Мохнатый пиджачок» (1928), «Четыре немца» (1933), выдвинувшие Ульянского в число наиболее заметных авторов, писавших о Первой мировой войне. Единственной пробой пера Ульянского в драматургии стала комедия «Облигация» (1926?).
«Художественные средства Ульянского очень значительны и серьезны, — писал К. Федин в 1936 году. — Он интересный рассказчик, язык его прост, отбор слов обнаруживает незаурядность, строгость его литературного вкуса. Все это создает своеобразный стиль, без экзальтации и фальши, так странно напоминающий облик самого автора — скудного на слова, простого, изящного по душевным качествам».
Единственный фантастический роман Ульянского «Путь колеса» (1930) подвергся резкой критике. Его следующая книга рассказов «Ночной рейд» (1931) попала под цензурный запрет. Как пишет А. Блюм, «восемь рассказов, вошедших в книгу, посвящены главным образом жизни редакций газет: заводских „многотиражек“ в Ленинграде 20-х гг. и киевских газет во время калейдоскопической смены властей в городе в 1918–1919 гг. „Криминальных“ имен в них нет, однако автор, во-первых, описывает бунт голодных женщин в Ленинграде и разногласия в рабочей среде по важным политическим вопросам; во-вторых, позволяет своим персонажам — сотрудникам и корреспондентам газет — в ироническом тоне высказываться по поводу ГПУ и своей деятельности. Например: „Написал, как умел. Чего вы от меня, от беспартийной сволочи, хотите?“ — „Ну-с, куда мы сегодня направим ярость масс?“».