Бури озаряютДАЛИНАР · КАЛАДИН · АДОЛИН · НАВА
52Прямая дорога к солнцу
«Я стою над телом брата. Я плачу. Его ли это кровь или моя? Что же мы наделали?»
— Отец, — горячился Адолин, меря шагами гостиную, — это безумие!
— Точно подмечено, — сухо отозвался Далинар. — Ведь я, как мы знаем, безумен.
— Я такого никогда не говорил.
— Вообще-то, — встрял Ренарин, — я припоминаю что-то в этом духе.
Адолин бросил сердитый взгляд на брата. Тот стоял возле очага, изучая новый фабриаль, который там установили всего несколько дней назад. Заряженный рубин в металлическом корпусе излучал неяркое свечение и уютное тепло. Удобно, хотя отсутствие потрескивающего пламени все же казалось Адолину неправильным.
В гостиной Далинара они ждали дневную Великую бурю. Прошла неделя с того дня, как Далинар сообщил сыновьям о своем намерении отречься от титула великого князя.
Отец Адолина сидел в одном из больших кресел с высокой спинкой, сцепив руки перед собой; вид у него был мужественный. Военные лагеря еще не знали о решении — слава Вестникам! — но он собирался вскоре сделать официальное объявление. Вероятно, на пиру, который состоится вечером.
— Ну ладно, хорошо, — согласился Адолин. — Возможно, говорил. Но не всерьез. По крайней мере, я не хотел, чтобы все так закончилось.
— Мы все обсудили неделю назад, — негромко заметил Далинар.
— Да, и ты обещал обдумать свое решение!
— Я обдумал. Мои намерения тверды.
Адолин продолжал ходить из угла в угол; Ренарин выпрямился, наблюдая, как тот шагает мимо. «Я дурак, — подумал Адолин. — Ну конечно, именно это отец и должен был сделать. Я мог бы предположить».
— Послушай, не нужно отрекаться из-за каких-то там проблем.
— Адолин, враги воспользуются моей слабостью нам во вред. В общем-то, ты сам убежден, что они уже приступили. Если я сейчас не отдам княжество в другие руки, все станет намного хуже.
— Но я не хочу становиться великим князем! — жалобно воскликнул Адолин. — По крайней мере, не сейчас.
— Сын, в вопросах правления наши желания играют роль чрезвычайно редко. Думаю, мало кто из алетийской знати это осознает.
— А что же будет с тобой? — с болью в голосе спросил Адолин. Он остановился и устремил взгляд на отца.
Даже сидя в кресле и размышляя о собственном безумии, Далинар выглядел непоколебимым. Сцепленные перед собой руки, синий и жесткий холинский мундир, припорошенные серебром виски. Ладони большие и мозолистые, лицо решительное. Далинар определился и теперь стоял на своем, не сомневаясь и не колеблясь.
Безумный или нет, он был именно тем, в ком нуждался Алеткар. А Адолин из-за юношеской горячности умудрился сделать то, чего не удалось сотворить ни одному воину на поле боя: сбил Далинара Холина с ног и заставил признать свое поражение.
«О Буреотец… — мысленно взмолился Адолин, и внутри у него все скрутилось от муки. — Йезерезе, Келек и Иши, Вестники Всевышние. Позвольте мне все исправить. Прошу вас».
— Я вернусь в Алеткар, — сказал Далинар. — Хотя мне совсем не хочется лишать наше войско одного осколочника. Возможно, я… нет-нет, я не могу отказаться от осколков.
— Разумеется, нет! — в ужасе воскликнул Адолин. Чтобы осколочник отказался от осколков? Такого почти не бывало, за исключением случаев, когда воин был слишком слаб или болен и не мог ими пользоваться.
Далинар кивнул:
— Я давно беспокоюсь о том, что наш родной край в опасности, поскольку все до единого осколочники сражаются на Равнинах. Что ж, возможно, ветер переменился к лучшему. Я вернусь в Холинар и буду помогать королеве сражаться с теми, кто посягает на наши границы. Глядишь, реши и веденцы поумерят пыл, узнав, что придется биться с полным осколочником.
— Не исключено, — согласился Адолин. — Но они также могут удвоить усилия и начать посылать в рейды собственных осколочников.
Это как будто встревожило отца. Йа-Кевед — единственное королевство в Рошаре, где имелось достаточное количество осколков — почти столько же, сколько в Алеткаре. По-настоящему они не воевали уже много веков. Алеткар был слишком раздроблен, да и в Йа-Кеведе дела шли немногим лучше. Но если два королевства столкнутся, начнется война, какой не видели со времен Иерократии.
Снаружи раздался далекий гром, и Адолин резко повернулся к Далинару. Его отец по-прежнему сидел в кресле и смотрел на запад, в противоположную от бури сторону.
— Продолжим потом, — сказал Далинар. — А сейчас вы должны привязать мои руки к креслу.
Адолин поморщился, но выполнил просьбу без возражений.
Далинар моргнул, оглядываясь по сторонам. Он находился на крепостной стене, сложенной из больших блоков темно-красного камня, отвесной и прямой. Она, словно мокрый лист, прилипший к трещине на валуне, пересекала расщелину с подветренной стороны высокого нагромождения скал, вздымавшегося над открытой каменистой равниной.
«Эти видения кажутся такими реальными», — подумал Далинар, глядя на копье, которое сжимал в руках, а потом — на свою несовременную форму, тканевую юбку и кожаный колет. Было нелегко удерживать в памяти, что на самом деле он сидит в кресле с привязанными к подлокотникам руками. Князь не чувствовал веревок и не слышал Великой бури.
Он поразмыслил над тем, не стоит ли переждать видение, ничего не делая. Если все это не настоящее, зачем принимать участие в спектакле? Но все-таки Далинар не верил до конца — не мог поверить, — что происходящее является лишь плодом его больного воображения. Решение отречься в пользу Адолина было продиктовано сомнениями. Он сошел с ума? Или все неправильно понял? По крайней мере, уж точно не мог доверять самому себе. Далинар не знал, что реально, а что — нет. В такой ситуации мужчине следует отказаться от власти и разобраться в том, что творится вокруг.
Как бы то ни было, князь чувствовал, что должен пережить и это видение, а не игнорировать. Где-то внутри его еще таилась надежда, что решение проблемы найдется до того, как надо будет официально объявить об отречении. Далинар не позволял этой надежде чересчур усилиться — мужчине следовало поступать правильно. Но по крайней мере, он и впрямь мог вести себя так, словно это видение — реальная жизнь, пока был его частью. Если где-то здесь спрятаны некие секреты, единственный способ их отыскать — сыграть предписанную роль.
Далинар огляделся по сторонам. Что же ему покажут на этот раз и зачем? Наконечник копья из хорошей стали, но шлем, похоже, бронзовый. На одном из шести солдат, что стояли рядом на стене, был бронзовый нагрудник; еще двое носили плохо залатанную кожаную форму, прорехи на которой были зашиты грубыми стежками.
Они бездельничали, рассеянно глядя на открывавшийся со стены пейзаж. «Дозорные», — подумал Далинар и шагнул вперед, чтобы рассмотреть окрестности. Скала, на которой стояла крепость, располагалась на краю огромной равнины — идеальное место для укрепленного замка. Отсюда задолго можно увидеть любую армию.
Воздух оказался достаточно холодным — в затененных углах камни покрылись ледяной коркой. Солнечный свет был слишком слабым, чтобы разогнать холод, и погода объясняла отсутствие травы: травинки должны были спрятаться в норках в ожидании прихода весны.
Далинар поплотнее завернулся в плащ, и один из его напарников невольно сделал то же самое.
— Буря, ну что за погода, — пробормотал этот человек. — Как долго она еще продлится? Уже целых восемь недель…
Восемь недель? Сорок дней зимы подряд? Такое случалось редко. Несмотря на холод, еще три солдата явно не собирались выполнять обязанности дозорных. Один даже задремал.
— Будьте начеку, — с упреком сказал Далинар.
Они посмотрели на него; тот, что дремал, заморгал и проснулся.
У всех троих на лице отразилось недоверчивое удивление. Один, высокий и рыжеволосый, сердито проворчал:
— Лиф, не тебе нас упрекать.
Далинар едва сдержал ответную колкость. Кто знает, кто он такой в этой реальности…
От холодного воздуха его дыхание вырывалось облачками пара, а позади он слышал звон металла — там работали у печей и наковален. Крепостные ворота были закрыты, на башнях слева и справа виднелись лучники. Шла война, но дозор во все времена был скучным делом. Только очень хорошо подготовленные солдаты могли сохранять бдительность на протяжении многих часов. Возможно, потому их здесь было так много; кто-то пытался количеством возместить качество.
Однако у Далинара было преимущество. Видения никогда не показывали ему мирные, спокойные сцены, они погружали его во времена сражений и перемен. Поворотные моменты. Потому-то из десятков глаз, что следили за происходящим вокруг, именно он первым заметил неладное.
— Смотрите! — крикнул Далинар, перегнувшись через зубчатую стену из грубого камня. — Что это?
Рыжеволосый приложил ладонь козырьком ко лбу:
— Ничего. Просто тень.
— Нет, она движется, — возразил другой солдат. — Похоже на людей. Они маршируют.
Сердце Далинара подпрыгнуло от предчувствия, когда рыжеволосый забил тревогу. Новые лучники поспешили занять места на укреплениях и принялись натягивать луки. В красноватом внутреннем дворе собирались солдаты. Все вокруг было построено из одинакового красного камня, и Далинар разобрал, как один из солдат назвал эту крепость Жарокамнем. Он никогда о такой не слышал.
Из ворот галопом выехали верховые разведчики. Почему их не послали раньше?
— Это, наверное, наш арьергард, — пробормотал один из воинов. — Противник не мог прорваться сквозь наше войско. Там ведь сражаются Сияющие…
Сияющие? Далинар шагнул ближе, навострив уши, но солдат одарил его мрачным взглядом и отвернулся. Кем бы ни был этот Лиф, чью роль играл Далинар, он явно не нравился остальным.
Похоже, крепость располагалась где-то поблизости от линии фронта и предназначалась на случай отступления. Значит, приближавшееся войско могло оказаться дружественным, или же враг прорвал ряды защитников и выслал авангард, чтобы осадить крепость. Выходит, в Жарокамне располагались резервные войска. И потому-то им оставили всего несколько лошадей. Но все равно надо было послать разведчиков заранее.
Разведчики возвращались тем же галопом, под белыми флагами. Далинар бросил взгляд на соратников — они расслабились, и его предположения подтвердились. Белый цвет означал друзей. Но будь все так просто, разве он оказался бы здесь? А если все дело в его больном разуме, выдумал бы тот простое, скучное видение?
— Нам следует опасаться ловушки, — сказал Далинар. — Кто-нибудь, узнайте, что видели разведчики. Они лишь опознали знамена или подобрались по-настоящему близко?
Другие солдаты — включая нескольких лучников, которые теперь заполняли верх крепостной стены, — как-то странно на него посмотрели. Далинар негромко выругался и снова взглянул на войско, что издалека казалось похожим на тень. От дурных предчувствий у него зашевелились волосы на затылке. Не обращая внимания на странные взгляды, он схватил копье и пробежал к лестнице. Та шла вниз крутым зигзагом и не имела перил. Он уже бывал на таких укреплениях и знал, что надо смотреть только на ступеньки, чтобы не закружилась голова.
Далинар спустился, положил копье на плечо и отправился на поиски командира. Постройки в Жарокамне были приземистыми и практичными, они теснились вдоль скальных стен естественной расщелины. На многих крышах виднелись квадратные дожделовцы. С хорошими запасами еды или, если повезет, с духозаклинателем такая крепость могла выдерживать осаду годами.
Далинар не мог разобрать знаки отличия, но, едва увидев человека в кроваво-красном плаще, окруженного личной стражей, тотчас же признал в нем офицера. На нем не было кольчуги, только блестящий бронзовый нагрудник поверх кожаной куртки, и он совещался с одним из разведчиков. Далинар ускорил шаг.
Лишь в последний момент он понял, что у офицера темно-карие глаза, и вздрогнул от неожиданности. Все вокруг вели себя так, будто этот человек был светлордом.
— …Орден камнестражей, мой господин, — говорил разведчик, все еще верхом. — И много ветробегунов. Все пешие.
— Но почему? — требовательно спросил темноглазый офицер. — Почему Сияющие идут сюда? Они должны сражаться с демонами на передовой!
— Мой господин, нам приказали вернуться, как только мы их опознаем.
— Так ступайте обратно и разберитесь, почему они здесь! — прорычал офицер.
Разведчик, вздрогнув, развернул коня и ускакал.
Сияющие. Каждое из видений Далинара так или иначе было связано с ними. Офицер начал отдавать приказы адъютантам, веля им подготовить пустующие казармы для рыцарей, а Далинар последовал за разведчиком к стене. Там у бойниц толпились солдаты, выглядывая наружу. Как и те, что наверху, они были одеты пестро, кто во что горазд. Не банда оборванцев, но их форма явно представляла собой кое-как починенные обноски.
Разведчик выехал через тайные ворота, а Далинар, оказавшись в тени громадной стены, подошел к столпившейся группе солдат.
— Что там? — спросил он.
— Сияющие, — ответил один. — Они обратились в бегство.
— Такое впечатление, что они собираются атаковать, — прибавил другой и хихикнул над собственным нелепым заявлением, но что-то в его голосе свидетельствовало о сомнениях.
«Что?» — встревоженно подумал Далинар.
— Пропустите меня.
К его удивлению, солдаты послушались. Проталкиваясь сквозь них, Далинар чувствовал, что они растеряны. Он отдал приказ как великий князь и светлоглазый, и солдаты подчинились инстинктивно. Теперь, увидев его поближе, ощутили неуверенность. С чего вдруг простой стражник раскомандовался?
Он не дал им возможности опомниться. Вскарабкался на платформу возле стены, где была прямоугольная бойница, смотревшая на равнину, — слишком узкая, чтобы протиснуться, но в самый раз для лучника, чтобы вести огонь. Через нее Далинар увидел, что приближающиеся солдаты держат четкий строй. Мужчины и женщины в блестящих осколочных доспехах мчались вперед. Разведчик остановил коня, глядя на надвигающихся осколочников. Они бежали плечом к плечу, каждый на своем месте. Точно хрустальная волна. Когда они приблизились, Далинар увидел, что их доспехи не окрашены, но стыки и глифы спереди светятся синим или янтарным, как и у других Сияющих из его видений.
— Они не призвали осколочные клинки, — проговорил Далинар. — Это добрый знак.
Верховой разведчик попятился. Воинов на равнине собралось не меньше двух сотен. Алеткару принадлежали примерно двадцать клинков, столько же было в Йа-Кеведе. Сложив все, чем владел остальной мир, с трудом удалось бы наскрести достаточно для противостояния двум могущественным воринским королевствам. То есть, по сведениям Далинара, во всем Рошаре не набралось бы и ста осколочных клинков. А сейчас он видел двести в одном войске. Уму непостижимо.
Сияющие замедлили бег, потом перешли на шаг. Солдаты вокруг Далинара притихли. Передняя шеренга Сияющих застыла. Внезапно с неба начали падать новые рыцари. Они ударялись о камень с треском, окутываясь облачками буресвета. Их доспехи излучали синее свечение.
Вскоре на поле собралось около трех сотен Сияющих. Они начали призывать клинки. Оружия появлялись в их руках из тумана, что обретал форму и вес. Все происходило в тишине. Их забрала были опущены.
— Если то, что они бежали без мечей, добрый знак, — прошептал один из солдат рядом с Далинаром, — то как это понимать?
Далинар ощутил растущее подозрение и ужас оттого, что он, возможно, догадался о смысле этого видения. Разведчик утратил присутствие духа, повернул коня и галопом помчался назад в крепость, крича, чтобы ему открыли ворота. Как будто хлипкая преграда из дерева и камня могла защитить от сотен осколочников. Один человек в осколочном доспехе и с осколочным клинком был почти что сам себе армия, а если учесть странную силу, которой обладали эти люди…
Солдаты отворили тайные ворота для разведчика. Повинуясь внезапному порыву, Далинар спрыгнул с платформы и бросился к ним. Позади него давешний офицер расчищал себе путь наверх, к бойнице.
Далинар достиг открытых ворот и выскочил наружу тотчас же после того, как разведчик ворвался обратно во внутренний двор. Вслед Далинару раздались крики ужаса. Он не обратил внимания и выбежал на открытую равнину. Широкая отвесная стена у него за спиной походила на прямую дорогу к солнцу. Сияющие были все еще далеко, на расстоянии выстрела из лука. Зачарованный их красотой, Далинар замедлил бег, а потом остановился в сотне футов.
Один рыцарь в блестящем плаще глубокого синего цвета вышел вперед. Извилистое стальное лезвие осколочного клинка по центру украшала замысловатая гравировка. Он на миг указал этим мечом на крепость.
А потом вонзил острием в каменистую землю. Далинар моргнул. Осколочник снял шлем, обнажив красивую голову с русыми волосами и бледной кожей, как у уроженца Шиновара. Бросил шлем на землю рядом с клинком. Тот еще катился, а осколочник, опустив руки, сжал кулаки в латных рукавицах. Когда разжал кисти, рукавицы тоже упали на камни.
Воин повернулся, и осколочный доспех начал рассыпаться — отвалился нагрудник, соскользнули поножи. Под доспехом на рыцаре оказалась помятая синяя форма. Он снял латные ботинки и пошел прочь, а осколочный доспех и осколочный клинок — самые ценные сокровища, о каких только может мечтать человек, — остались лежать на земле, брошенные, точно мусор.
Остальные один за другим последовали его примеру. Сотни мужчин и женщин вонзали клинки в камень и снимали доспехи. Удары металла по камню поначалу звучали словно дождь, а потом — словно раскаты грома.
Далинар снова побежал, не помня себя. Дверь позади него отворилась, и несколько любопытных солдат покинули крепость. Князь достиг клинков. Они торчали из земли, словно блестящие серебряные деревья, и мягко светились в отличие от собственного клинка Далинара, но, пока он пробирался сквозь настоящий лес оружия, свечение начало тускнеть.
Им вдруг овладело ужасное чувство. Ощущение невероятной трагедии, боли и предательства. Он замер как вкопанный и прижал руку к груди, задыхаясь. Что произошло? Что вызвало такие кошмарные ощущения, что за крики — он мог поклясться — раздаются вокруг?
Сияющие. Они уходили прочь, бросив оружие. Теперь каждый был сам по себе, хотя воины по-прежнему шли толпой. Далинар погнался следом, спотыкаясь о брошенные нагрудники и горы оружия. Наконец он миновал эти залежи и крикнул:
— Подождите!
Никто не обернулся.
Теперь он видел других впереди, довольно далеко. Толпа солдат без осколочных доспехов поджидала Сияющих. Кем они были и почему не приближались? Он догнал Сияющих — те шли не очень быстро — и схватил одного за руку. Бывший рыцарь повернулся; у него была смуглая кожа и темные волосы, как у алети. Глаза светло-голубые. Неестественно светлые — радужки казались почти белыми.
— Прошу, — взмолился Далинар. — Скажи мне, почему вы это делаете?
Бывший осколочник выдернул руку и пошел дальше. Далинар выругался и ворвался в толпу. Они были всех рас и национальностей, с темной кожей и светлой, с белыми тайленскими бровями и рябой селайской кожей. Они шли, глядя вперед, не говоря друг другу ни слова, медленно, но уверенно.
— Мне кто-нибудь объяснит, что происходит? — заорал Далинар. — Это ведь он и есть, да? День Отступничества, день, когда вы предали человечество. Но почему?
Они молчали. Его словно не было рядом с ними.
Люди рассказывали о предательстве — о том дне, когда Сияющие рыцари повернулись спиной к тем, кого должны были защищать. С кем они сражались и почему перестали? «В крепости упомянули два рыцарских ордена, — подумал Далинар. — Но их было десять. Что же с остальными восемью?»
Далинар упал на колени посреди моря людей, идущих вперед с мрачной торжественностью:
— Пожалуйста. Я должен узнать…
Неподалеку солдаты из крепости достигли леса осколочных клинков и, вместо того чтобы погнаться следом за Сияющими, начали осторожно вытаскивать мечи из камня. Несколько офицеров поспешно выбежали из ворот, приказывая не трогать оружие. Вскоре на равнину хлынула толпа простых воинов и понеслась к брошенным осколкам.
— Они были первыми, — сказал кто-то.
Далинар вскинул голову и увидел, что один из рыцарей остановился рядом с ним. По виду это был алети. Он обернулся и бросил взгляд на толпу, что собиралась возле мечей. Люди начали кричать друг на друга, и каждый хотел завладеть клинком, пока еще была такая возможность.
— Первыми, — продолжил Сияющий, снова поворачиваясь к Далинару. Низкий голос рыцаря был именно тем голосом, который всякий раз во время видений что-то говорил Далинару. — Они были первыми, но также и последними.
— Это и есть День Отступничества? — спросил Далинар.
— События эти останутся в истории. У них будет дурная слава… Вы придумаете много названий для того, что здесь случилось.
— Но почему? Прошу тебя, скажи. Почему они пренебрегли своим долгом?
Рыцарь словно изучал его:
— Я уже сказал, что мало чем могу тебе помочь. Грядет Ночь скорбей, а вместе с ней Истинное опустошение. Буря бурь.
— Тогда ответь на мои вопросы! — крикнул Далинар.
— Прочти книгу. Объедини их.
— Книгу? «Путь королей»?
Рыцарь повернулся и пошел прочь, догоняя других Сияющих, которые, пересекая каменистую равнину, направлялись в какие-то неизведанные края.
Далинар обернулся и увидел, что солдаты устроили свару из-за клинков. Многие уже обзавелись оружием. Мечей на всех не хватало, и некоторым пришлось пустить свои в дело, чтобы отогнать слишком ярых претендентов. У него на глазах рассерженного офицера с клинком со спины атаковали двое.
Свечение, что лилось изнутри оружия, совсем погасло.
Убийство офицера придало остальным смелости. Начались новые стычки, солдаты объединялись, нападая на тех, у кого были клинки, и каждый надеялся заполучить трофей. Выжженные глаза. Крики, вопли, смерть. Далинар смотрел, пока не осознал, что находится в своих покоях, привязанный к креслу. Ренарин и Адолин сидели рядом, напряженно наблюдая.
Далинар моргнул, прислушиваясь к перестуку дождевых капель по крыше, — Великая буря заканчивалась.
— Я вернулся, — сказал он сыновьям. — Можете расслабиться.
Адолин принялся развязывать веревки, а Ренарин встал и отправился за кубком оранжевого вина для отца.
Когда Далинара освободили, Адолин отступил и скрестил руки на груди. Вернулся бледный Ренарин. Юношу, похоже, настиг очередной приступ слабости; в самом деле, у него дрожали ноги. Как только Далинар взял кубок, его младший сын рухнул в кресло и уронил голову на руки.
Великий князь глотнул сладкого вина. Видения уже показывали ему войны, смерти и чудовищ, большепанцирников и ночные кошмары. И все-таки по какой-то причине последнее встревожило его больше предыдущих. Снова поднося к губам чашу, он вдруг понял, что его рука дрожит.
Адолин все еще не сводил с него взгляда.
— Неужели на меня так страшно смотреть? — спросил князь.
— Отец, ты произносил пугающую тарабарщину, — сказал Ренарин. — Она словно неземной, странный язык. Исковерканная, точно остов деревянного дома, который ветер тащит вниз по склону.
— Ты бился в конвульсиях, — прибавил Адолин. — Чуть не перевернул кресло. Мне пришлось его держать, пока ты не успокоился.
Далинар со вздохом встал и пошел налить себе еще вина.
— И ты по-прежнему думаешь, что мне не следует отречься?
— С приступами можно справиться, — взволнованно проговорил Адолин. — Я и не собирался принуждать тебя к отречению. Я просто не хотел, чтобы ты принимал решения, от которых зависит будущее нашего Дома, опираясь на галлюцинации. Пока ты согласен с тем, что увиденное нереально, мы можем двигаться дальше. Нет никакого смысла в том, чтобы ты уступал свое место.
Далинар налил себе вина. Он смотрел на восток, в стену, мимо сыновей:
— Я не согласен с тем, что увиденное мною нереально.
— Что? — изумился Адолин. — Я думал, мне удалось убедить…
— Я считаю, что на меня больше нельзя полагаться, — продолжил Далинар. — И есть вероятность, что я схожу с ума. Понимаю, что со мной что-то происходит. — Он повернулся к сыновьям. — Когда эти видения посетили меня впервые, я решил, что они от Всемогущего. Ты убедил меня, что мои выводы, вероятно, поспешны. Я слишком мало знаю, чтобы им доверять. Может, я безумен. Или они имеют сверхъестественную природу, но не связаны со Всемогущим.
— Разве такое возможно? — Адолин нахмурился.
— Старая магия, — негромко заметил Ренарин, все еще сидящий в кресле.
Далинар кивнул.
— Что? — недоверчиво переспросил Адолин. — Старая магия — миф.
— К несчастью, нет. — Далинар глотнул холодного вина. — Я это точно знаю.
— Отец, — сказал Ренарин, — если бы Старая магия как-то на тебя влияла, это означало бы, что ты побывал в западных землях и отыскал ее. Ты ведь там не был?
— Был, — со стыдом признался Далинар.
Пустота в воспоминаниях, где когда-то существовала его жена, еще ни разу не казалась ему столь заметной, как в тот момент. Он пытался ее игнорировать, и не без причины. Она исчезла целиком и полностью, и время от времени князь даже не помнил, что вообще когда-нибудь был женат.
— Эти видения совсем не похожи на то, что я знаю о Ночехранительнице, — произнес Ренарин. — Большинство считают ее просто чем-то вроде могущественного спрена. Как только ты ее отыскал и получил награду и проклятие, она, предположительно, оставляет тебя в покое. Когда ты искал ее?
— Много лет назад.
— Тогда, скорее всего, она тут ни при чем.
— Согласен, — сказал Далинар.
— Но зачем же она тебе понадобилась? — спросил Адолин.
— Сын, мое проклятие и мое вознаграждение касаются только меня. Детали не важны.
— Но…
— Я согласен с Ренарином, — перебил Далинар. — Это, скорее всего, не Ночехранительница.
— Ну ладно, хорошо. Зачем ты вообще о ней вспомнил?
— Потому что, — раздраженно проговорил князь, — я понятия не имею, что со мной происходит. Эти видения слишком детальны, чтобы оказаться плодом моего воображения. Но твои доводы вынудили меня задуматься. Я могу ошибаться. Или же ты ошибаешься, и за ними стоит Всемогущий. Или дело в чем-то совершенно ином. Мы не знаем, и потому опасно оставлять власть в моих руках.
— Я не отказываюсь от своих слов, — упрямился Адолин. — Мы можем справиться с твоими приступами.
— Нет, не можем, — парировал Далинар. — То, что до сих пор они случаются только во время Великой бури, не означает, что в будущем не будет приступа в какой-нибудь напряженный момент. А если меня накроет на поле боя?
По этой же причине они не разрешали Ренарину там появляться.
— Если такое случится, мы что-то придумаем. А пока что мы можем просто не обращать внима…
Далинар вскинул руку:
— Не обращать внимания?! Я не имею права так поступать! Видения, книга, то, что я чувствую… во мне происходят глубинные перемены. Разве я могу править, не опираясь на то, что говорит мне со весть? Оставшись великим князем, я буду обманывать самого себя. Или я доверяю самому себе, или ухожу. Мне невыносима даже мысль о компромиссе между тем и другим.
В комнате стало тихо.
— И что же мы будем делать? — спросил Адолин.
— Мы сделаем выбор. Я сделаю выбор.
— Отказаться от власти или следовать галлюцинациям, — проворчал Адолин. — Так или иначе, мы все равно позволяем собой вертеть.
— А у тебя есть идея получше? Адолин, ты в последнее время только и делаешь, что жалуешься. Но я что-то не припомню, чтобы ты предложил толковую альтернативу.
— Я предложил, — возразил юноша, — не обращать внимания на видения и двигаться дальше!
— Я сказал — толковую альтернативу!
Далинар с трудом сдержал гнев. Они с Адолином во многих смыслах были слишком похожи. Они понимали друг друга, и это позволяло им безошибочно тыкать туда, где больней.
— Хорошо, — вступил Ренарин, — а если мы разберемся в том, реальны видения или нет?
Далинар удивленно посмотрел на него:
— Что?
— Ты говоришь, они очень подробные, — пояснил Ренарин, сцепив руки перед собой и подавшись вперед. — А что конкретно ты видишь?
Далинар помедлил, потом залпом проглотил остатки вина. Это был тот редкий случай, когда ему хотелось пьянящего фиолетового, а не оранжевого.
— Видения часто касаются Сияющих рыцарей. В конце каждого приступа кто-то — полагаю, один из Вестников — приходит ко мне и приказывает объединить всех великих князей Алеткара.
Наступила тишина. Адолин выглядел обеспокоенным, Ренарин просто слушал и молчал.
— Сегодня я видел День Отступничества, — продолжил Далинар. — Сияющие бросили свои осколки и ушли. Доспехи и клинки… каким-то образом потускнели, когда их бросили. Эта деталь почему-то кажется мне странной. — Он посмотрел на Адолина. — Если это все фантазии, значит я гораздо умнее, чем когда-то думал о себе.
— Ты помнишь что-нибудь особенное, что можно проверить? — спросил Ренарин. — Имена? Местности? События, которые можно отследить в хрониках?
— Это последнее происходило в крепости под названием Жарокамень.
— Никогда о такой не слышал, — сказал Адолин.
— Жарокамень, — повторил Далинар. — В моем видении неподалеку оттуда шла война. Сияющие сражались на передовой. Они отступили к крепости и там бросили осколки.
— Возможно, мы сумеем что-нибудь найти в хрониках, — предположил Ренарин. — Доказательство того, что эта крепость существовала или что Сияющие не делали того, что ты там видел. Тогда мы поймем, верно? Поймем, иллюзии это или правда.
Далинар кивнул против собственной воли. Он и не задумывался о том, чтобы доказать видения, — отчасти потому, что изначально считал их реальными. Начав задаваться вопросами, он предпочел держать природу видений в секрете. Но если бы знал, что видит реальные события… что ж, это бы, по крайней мере, исключило версию с безумием. Ничего бы не решилось, но так было бы гораздо лучше.
— Я даже не знаю… — скептически проговорил Адолин. — Отец, ты говоришь о временах до Иерократии. Разве в хрониках что-то осталось?
— Сохранились хроники тех времен, когда Сияющие еще существовали, — напомнил Ренарин. — Это не такая древность, как темные дни или Эпоха Вестников. Мы можем попросить о помощи Ясну. Разве она не этим занимается как вериститалианка?
Далинар посмотрел на сына:
— Кажется, стоит попробовать.
— Возможно, — согласился Адолин. — Но мы не можем принять за доказательство сам факт существования этого места. Может, ты слышал про Жарокамень, и потому он появился в видении.
— Да, — предположил Ренарин. — Могло быть и так. Но если отец видит просто иллюзии, то мы, безусловно, сумеем доказать, что какие-то их части ложны. Не может быть так, чтобы каждая из привидевшихся ему деталей была из какой-нибудь истории или хроники. Хоть что-то в видениях должно оказаться чистой выдумкой.
Адолин медленно кивнул:
— Я… Ты прав, Ренарин. Да, это хороший план.
— Надо вызвать кого-то из моих письмоводительниц, — сказал Далинар. — Я продиктую видение, пока детали еще свежи в памяти.
— Да, — поддержал Ренарин. — Чем больше деталей, тем легче будет доказать — или опровергнуть — реальность видений.
Далинар поморщился, поставил кубок и подошел к сыновьям. Сел рядом.
— Хорошо, но кто может нам помочь с записями?
— У тебя множество клерков, — сказал Ренарин.
— И каждая из них если не жена, то дочь одного из моих офицеров.
Как им объяснить? Он с трудом мог говорить о своей слабости даже с сыновьями. Если новость о том, что князь видит, достигнет офицеров, это может ослабить боевой дух. Придет момент, когда надо будет обо всем им рассказать, но Далинар хотел это сделать осторожно. И для начала следовало самому разобраться, безумен он или нет, а уж потом посвящать в это дело других.
— Да. — Адолин кивнул; Ренарин по-прежнему выглядел сбитым с толку. — Я понимаю. Но, отец, ждать возвращения Ясны — непозволительная роскошь. До него, возможно, еще много месяцев.
— Согласен. — Далинар вздохнул. Был еще один вариант. — Ренарин, пошли гонца к тете Навани.
Адолин посмотрел на отца, вскинув бровь:
— Это хорошая идея. Но я думал, ты ей не доверяешь.
— Она держит слово, — сказал Далинар, смирившись. — И ей можно верить. Она знала о моих планах отречься, но не сказала ни одной живой душе.
Навани отлично умела хранить секреты. Куда лучше его придворных дам. Князь доверял им, но не до конца, а секрет вроде этого можно было поручить лишь человеку, который придерживался строгих правил в том, что касается слов и мыслей.
Значит, только Навани. Она, скорее всего, использует эту тайну, чтобы получить от него какую-нибудь выгоду, но по крайней мере офицеры ничего не узнают.
— Вперед, Ренарин.
Юноша кивнул и встал. Он, похоже, пришел в себя после приступа и к дверям направился уверенным шагом. Когда он вышел, Адолин подошел к Далинару:
— Отец, что ты сделаешь, если окажется, что я прав и это всего лишь твое воображение?
— Часть меня хочет, чтобы именно это и произошло. — Далинар смотрел на дверь, закрывшуюся за Ренарином. — Я страшусь безумия, но оно, по крайней мере, знакомая вещь, с которой можно как-то справиться. Я передам тебе княжество, а сам отправлюсь искать помощь в Харбранте. Но если эти видения не галлюцинации, то я попаду в трудное положение. Должен ли я принять то, что они мне диктуют, или нет? Может, для Алеткара лучше, если я окажусь безумцем. По крайней мере, так будет проще.
Адолин поразмыслил над этим, нахмурившись и стиснув зубы:
— А Садеас? Кажется, он приближается к завершению расследования. Как мы поступим?
Это был закономерный вопрос. То, насколько Далинар доверял видениям, и вызвало спор между ним и Адолином.
«Объедини их». Это был не просто приказ из видений. Это была мечта Гавилара. Объединенный Алеткар. Неужели Далинар позволил этой мечте — в сочетании с чувством вины за то, что подвел брата, — породить в своем разуме сверхъестественный повод взяться за исполнение воли Гавилара?
Он ни в чем не был уверен. Он ненавидел неуверенность.
— Ну ладно. Разрешаю тебе приготовиться к худшему на случай, если Садеас сделает ход против нас. Подготовь наших офицеров и вызови назад роты, которые патрулируют дороги, отгоняя разбойников. Если Садеас заявит, что я пытался убить Элокара, мы закроемся в лагере и объявим общую тревогу. Я не позволю ему привести себя на эшафот.
Адолина это явно обрадовало.
— Спасибо, отец.
— Надеюсь, до этого не дойдет. В тот момент, когда мы с Садеасом начнем воевать по-настоящему, Алеткар как государство расколется. Два наших княжества поддерживают короля, и, если мы перейдем к вражде, другие будут выбирать стороны или сами примутся затевать свары.
Адолин кивнул. Далинар откинулся на спинку кресла, взволнованный. «Прости, — подумал он, обращаясь к той неведомой силе, что насылала видения. — Но я должен вести себя мудро».
В каком-то смысле это казалось ему вторым испытанием. Видения приказали доверять Садеасу. Что ж, посмотрим, что из этого получится.
— …а потом все исчезло, — закончил Далинар. — И я оказался здесь.
Навани задумчиво подняла перо. Ему не понадобилось много времени, чтобы рассказать о видении. Она записывала со знанием дела, не упуская деталей и задавая уточняющие вопросы в нужный момент. Вдовствующая королева ничего не сказала по поводу необычности просьбы, ее как будто не удивило желание Далинара записать одну из своих галлюцинаций. Она была деловитой и внимательной. Навани сидела за его письменным столом. Ее волосы были завиты и уложены в высокую прическу, заколотую четырьмя шпильками; платье было красным, помада на губах — в тон, а красивые фиолетовые глаза смотрели с любопытством.
«Буреотец, — подумал Далинар, — до чего же она красива…»
— Итак? — спросил Адолин.
Он стоял, прислонившись к двери. Ренарин ушел, чтобы раздобыть отчет о повреждениях во время Великой бури. Мальчику необходимо было попрактиковаться в таких вещах.
Навани вскинула бровь:
— Что, Адолин?
— Каково твое мнение, тетушка? — уточнил юноша.
— Эти места и события мне незнакомы. Но, думаю, вы и не ждали этого. Ты ведь сам просил меня обратиться к Ясне?
— Верно, — подтвердил Адолин. — Но ты, безусловно, пришла к каким-то выводам сама.
— Пока что я воздержусь от выводов, дорогой. — Навани встала и принялась складывать записи — она прижимала бумагу защищенной рукой, а свободной приглаживала сгиб. Потом с улыбкой подошла к Адолину и похлопала его по плечу. — Давай дождемся мнения Ясны, а после перейдем к выводам, хорошо?
— Хорошо… — разочарованно ответил Адолин.
— Я вчера немного поговорила с твоей дамой, — заметила Навани. — Как же ее зовут… Данлан? По-моему, правильный выбор. Эта девушка наделена живым умом.
Адолин встрепенулся:
— Она тебе нравится?
— Весьма. Я также узнала, что она любит аврадыни. Тебе это известно?
— Вообще-то, нет.
— Хорошо. Было бы жаль узнать, что ты в курсе, после того как я столько сил потратила, выведывая способ понравиться ей. Я взяла на себя смелость приобрести корзину дынь по дороге сюда. Они в приемной, под охраной скучающего солдата, который явно не был занят ничем полезным. Если ты навестишь ее сегодня, прихватив их с собой, думаю, тебя примут очень хорошо.
Адолин колебался. Он догадывался, что Навани пытается отвлечь его от волнений по поводу Далинара. Однако все же расслабился, потом заулыбался:
— Что ж, это будет приятная перемена обстановки, учитывая последние события.
— Я тоже так решила. Предлагаю не тянуть: дыни совсем спелые. Кроме того, я хочу поговорить с твоим отцом.
Адолин с нежностью поцеловал тетушку в щеку:
— Спасибо, машала.
Юноша позволял ей то, чего другие не имели права делать; рядом со своей любимой тетушкой он сам как будто опять становился ребенком. Когда Адолин выходил из комнаты, его улыбка сделалась еще шире.
Далинар против собственной воли тоже улыбнулся. Навани хорошо знала его сына. Но улыбка увяла, как только он понял, что после ухода Адолина остался с ней наедине. Он встал:
— О чем ты хотела меня спросить?
— Я не сказала, что собираюсь тебя о чем-то спрашивать. Я просто хотела поговорить. Мы же все-таки семья. Нам надо больше времени проводить друг с другом.
— Если ты желаешь побеседовать, я вызову какого-нибудь солдата, чтобы он побыл рядом с нами. — Далинар бросил взгляд в сторону приемной.
Адолин запер вторую дверь в конце коридора, и теперь ему не были видны стражи, что стояли там… Он им тоже не был виден.
— Далинар, — произнесла Навани, приблизившись, — если ты так сделаешь, окажется, что я зря старалась, отсылая Адолина. Я желала побыть с тобой вдвоем.
Он напрягся:
— Ты должна уйти.
— Неужели?
— Да. Люди сочтут это неприличным. Пойдут сплетни.
— То есть ты считаешь, сейчас может случиться что-то неприличное? — спросила Навани с почти детской непосредственностью.
— Навани, ты моя сестра!
— Не по крови, — парировала она. — В иных королевствах союз между нами сделался бы обязательным после смерти твоего брата.
— Мы не в иных королевствах. Мы в Алеткаре. Существуют правила.
— Понимаю. — Она шагнула ближе. — А что ты станешь делать, если я не уйду? Позовешь на помощь? Прикажешь, чтобы меня уволокли прочь?
— Навани… — Он страдальчески поморщился. — Прошу тебя, не начинай. Я устал.
— Отлично. Тем проще мне будет добиться желаемого.
Он зажмурился. «Только этого мне сейчас и не хватало». Видение, противостояние с Адолином, его собственная неуверенность… Князь уже не понимал, что к чему.
Проверка видений была хорошей идеей, но Далинар не знал, что делать дальше, и был очень растерян. Он предпочитал принимать решения и придерживаться их. Однако сейчас это оказалось невозможным.
Это действовало ему на нервы.
— Благодарю за помощь с записями и за готовность сохранить все в тайне, — сказал он, открывая глаза. — Но я вынужден просить, чтобы ты ушла прямо сейчас, Навани.
— Ох, Далинар… — негромко пробормотала она.
Вдова короля стояла достаточно близко, чтобы он мог ощутить запах ее духов. Буреотец, до чего же она красива. Глядя на нее, Далинар вспоминал давно минувшие дни, когда он так сильно жаждал заполучить эту женщину, что чуть было не возненавидел Гавилара, которого она предпочла ему.
— Неужели ты не можешь расслабиться хоть самую малость?
— Правила…
— Все остальные…
— Я не «все остальные»! — перебил Далинар резче, чем намеревался. — Навани, если я забуду о Заповедях и этике, кем я стану? Я дал понять другим великим князьям и светлоглазым, что за свое поведение они заслуживают порицания. Нарушив собственные принципы, я совершу куда более серьезный проступок, чем они. Я стану лицемером!
Она застыла.
— Прошу тебя, — взмолился он, дрожа от напряжения, — просто уйди. Не дразни меня сегодня.
Поколебавшись, Навани вышла, не сказав ни слова.
Она так и не узнала, как сильно Далинар желал услышать еще одно возражение. В его состоянии дальнейшее сопротивление оказалось бы невозможным. Как только закрылась дверь, он рухнул в кресло и шумно выдохнул. Закрыл глаза.
«Всемогущий Всевышний, прошу Тебя. Просто дай знать, что я должен делать…»
53Данни
«Пусть он подберет упавший титул! Башню, корону и копье!»
Острая как бритва стрела вонзилась в дерево рядом с лицом. Каладин почувствовал, как теплая кровь тонкой струйкой потекла из пореза на щеке и смешалась с потом, капавшим с подбородка.
— Держитесь! — заорал он, не переставая бежать по неровной земле со знакомой тяжестью моста на плечах.
Неподалеку — чуть вперед и влево — едва не рухнул Двадцатый мост, когда четверо в первом ряду пали жертвами стрел и их трупы оказались под ногами у остальных.
На другой стороне ущелья лучники-паршенди опустились на одно колено, негромко напевая, словно на них не сыпались градом стрелы Садеаса. Их черные глаза походили на осколки обсидиана. Без белков. Только бесстрастная чернота. В такие моменты — слушая, как люди кричат, вопят, завывают от боли и ярости, — Каладин ненавидел паршенди с той же силой, что и Садеаса с Амарамом. Как они могли петь, пока их убивали?
Паршенди перед их отрядом натянули тетивы и выстрелили. Каладин закричал на них и в тот момент, когда стрелы полетели в его сторону, почувствовал странный прилив сил.
Дротики плотной волной просвистели по воздуху. Десять ударились о дерево возле головы Каладина с такой силой, что мост содрогнулся и во все стороны полетели щепки. Но ни одна стрела не попала в цель.
На другой стороне ущелья несколько паршенди опустили луки, перестали петь. На их демонических лицах читалось изумление.
— Опускай! — заорал Каладин, когда отряд достиг ущелья.
Земля здесь была неровная, покрытая луковицами камнепочек. Каладин наступил на одну лозу, и растение втянуло ее. Мостовики подняли мост, разошлись и опустили его на землю. Шестнадцать других мостовых отрядов достигли ущелья вслед за ними и установили свои мосты. Позади раздался грохот — по плато к ним направлялась тяжелая кавалерия Садеаса.
Паршенди снова натянули тетивы.
Каладин, стиснув зубы, всем телом навалился на боковой деревянный брус, помогая толкать массивную конструкцию поперек расщелины. Он ненавидел эту часть работы, потому что сейчас мостовики оказались совершенно беззащитны.
Лучники Садеаса продолжали стрелять, ведя целенаправленный огонь по силам паршенди, чтобы их отогнать. Как обычно, лучники не тревожились о том, что могут попасть в мостовиков, и несколько стрел пролетели в опасной близости от Каладина. Тот продолжал толкать, истекая потом и кровью, и внутри его родилась гордость за Четвертый мост. Они уже начали вести себя как воины — легконогие, непредсказуемые, взять таких на прицел мог не каждый. Интересно, Газ или люди Садеаса заметят?
Мост с глухим ударом встал на место, и Каладин прокричал отступать. Мостовики бросились прочь, заметались под черными толстыми стрелами паршенди и стрелами лучников Садеаса — полегче и с зелеными перьями. Моаш и Камень вскочили на мост и, перебежав на другую сторону, залегли рядом с Каладином. Остальные спрятались около задней части моста, стараясь не попасться под копыта приближающейся кавалерии.
Каладин выжидал, подгоняя своих людей. Когда все оказались в безопасности, бросил взгляд на мост, утыканный стрелами. Ни одного погибшего. Чудо. Он повернулся, чтобы убежать…
Кто-то, спотыкаясь, поднялся на ноги по другую сторону моста. Данни. Из плеча у молодого мостовика торчала белая стрела с зеленым оперением. Его глаза широко распахнулись и затуманились от боли.
Выругавшись, Каладин бросился назад. Не успел он сделать и двух шагов, как стрела с черным древком угодила юноше в другое плечо. Он упал на мост, кровь брызнула на темные доски.
Лошади не замедлили бег. Каладин неистово рванулся к мосту, но что-то потянуло его назад. Руки на его плечах. Он споткнулся, повернулся и увидел Моаша. Зарычал, попытался оттолкнуть, но Моаш — использовав прием, которому Каладин его сам научил, — повалил его на землю и бросился сверху, прижимая, пока тяжелая кавалерия грохотала по мосту и стрелы со звоном ударялись в серебристые латы.
Землю засыпало щепками от расколотых стрел. Каладин дернулся и затих.
— Он мертв, — жестко сказал Моаш. — Ты ничего не смог бы сделать. Прости.
Ты ничего не смог бы сделать…
«Я постоянно ничего не могу сделать. Буреотец, почему я не могу им помочь?»
Мост прекратил содрогаться, кавалерия врезалась в ряды паршенди и принялась расчищать место для пехотинцев, которые, звеня оружием, побежали следом. Кавалерия должна была отступить после того, как пехота закрепится, потому что лошади были слишком ценными для рискованной затяжной битвы.
«Да. Думай о тактике. Думай о сражении. Не думай о Данни».
Он оттолкнул Моаша и встал. Труп Данни был изувечен до неузнаваемости. Каладин стиснул зубы и отвернулся, ушел прочь, не оглядываясь. Растолкал наблюдавших мостовиков и подошел к краю расщелины, сцепив руки за спиной и расставив ноги. Это было неопасно, если не приближаться к мосту. Паршенди спрятали луки и отступали. Куколка казалась огромным каменным яйцом в дальней левой части плато.
Каладин хотел наблюдать. Это помогало ему мыслить как солдат, а это в свою очередь позволяло справиться со смертями тех, кто его окружал. Мостовики, поколебавшись, подошли к нему и встали рядом по-парадному. Присоединился даже Шен-паршун, молчаливо подражая остальным. Пока что он без возражений выходил с ними в каждую вылазку с мостом. Он не отказывался быть частью войска, убивавшего его родичей, не пытался мешать штурму. Газ был разочарован, но Каладина это не удивило. Такими уж были паршуны.
Не считая тех, что по другую сторону расщелины. Каладин смотрел на битву не отрываясь, но сосредоточиться на тактике было непросто. Смерть Данни слишком сильно его ранила. Парнишка был другом, одним из первых, кто его поддержал, одним из лучших среди мостовиков.
Каждая смерть приближала катастрофу. Чтобы натренировать всех как следует, нужно несколько недель. Они скорее потеряют половину состава — или даже больше, — чем окажутся готовыми к сражению. Это никуда не годилось.
«Что ж, придется что-то придумать», — сказал себе Каладин. Он принял решение и теперь не имел права отчаиваться. Отчаяние — роскошь.
Он развернулся и решительным шагом направился прочь от расщелины. Мостовики изумленно уставились ему вслед. У Каладина вошло в обыкновение наблюдать за битвами до самого конца. Даже солдаты Садеаса это заметили. Кое-кто считал, что мостовики много о себе возомнили. Некоторые, однако, зауважали Четвертый мост. О Каладине и так все болтали из-за истории с Великой бурей, теперь прибавилось и это.
Четвертый мост последовал за Каладином, и он повел их через каменистое плато. Он намеренно не взглянул на сломанное, изувеченное тело на мосту. Данни был единственным мостовиком, кому удалось сохранить хотя бы тень невинности. И теперь он мертв — затоптан Садеасом, пронзен стрелами, что прилетели с двух сторон. Его не заметили, забыли, бросили.
И ничего здесь не изменить. Взамен Каладин направился туда, где на открытой каменной площадке лежали измученные мостовики из Восьмого моста. Он помнил, как точно так же лежал после первых вылазок с мостом. Теперь же лишь слегка запыхался.
Как обычно, остальные мостовые расчеты бросали своих раненых, отступая. Один бедолага из Восьмого полз к своим со стрелой в бедре. Каладин подошел к нему. У мостовика была темно-коричневая кожа и карие глаза, густые черные волосы заплетены в длинную косу. Вокруг него копошились спрены боли. Он испуганно воззрился на подошедшего Каладина и мостовиков из Четвертого моста.
— Не шевелись, — тихо проговорил Каладин и, присев, аккуратно перевернул раненого, чтобы лучше рассмотреть его бедро. Задумчиво потрогал края раны. — Тефт, нам понадобится огонь. Доставай трут. Камень, моя иголка с ниткой все еще у тебя? Они понадобятся. А где Лопен с водой?
Четвертый мост молчал. Парень оторвал взгляд от растерянного раненого и посмотрел на своих людей.
— Каладин, — проговорил рогоед, — ты знать, как другие расчеты относиться к нам.
— Наплевать.
— У нас больше нет денег, — сказал Дрехи. — Сложив все жалованье, мы с трудом набираем достаточно на бинты для собственных раненых.
— Наплевать.
— Если мы начнем заботиться о раненых из других расчетов… — Дрехи тряхнул русой головой. — Нам придется их кормить, выхаживать…
— Я что-нибудь придумаю.
— Я… — начал Камень.
— Бурю на ваши головы! — крикнул Каладин и, вскочив, махнул рукой в сторону плато. Повсюду лежали тела мостовиков, всеми покинутые. — Только посмотрите на это! Кому до них есть дело? Не Садеасу. Не их товарищам. Я сомневаюсь, что даже сами Вестники о них подумали хоть немного. Я не буду стоять и смотреть, как умирают оставшиеся позади. Такое поведение недостойно нас! Мы не можем глядеть в сторону, точно светлоглазые, и притворяться, что не видим. Этот человек — один из нас. Он такой же, каким был Данни. Светлоглазые говорят о чести. Они сыплют заявлениями о своем благородстве. Что ж, я за всю свою жизнь знал лишь одного по-настоящему честного человека. Он был лекарем, который помогал даже тем, кто его ненавидел. В особенности тем, кто его ненавидел. Ну так вот, мы покажем Газу, Садеасу, Хашаль и любому тупому дурню, у которого есть глаза, чему этот человек меня научил. А теперь за работу… И хватит жаловаться!
Пристыженные мостовики пришли в движение. Тефт организовал сортировку раненых, отправив несколько человек на поиски мостовиков, нуждавшихся в помощи, а другим поручив набрать коры камнепочек для костра. Лопен и Даббид бросились за своими носилками.
Каладин присел и ощупал ногу раненого — хотел проверить, насколько сильным было кровотечение, и решил, что прижигать не нужно. Он сломал древко и смазал рану слизью шишкопанцирника, чтобы снять боль. Потом вытащил наконечник, вызвав у раненого стон, и перевязал рану бинтами, которые держал при себе.
— Прижми руками вот здесь, — велел он мостовику. — И не вставай. Я вернусь за тобой перед тем, как мы отправимся обратно в лагерь.
— Как… — начал тот. Из-за темной кожи Каладин предположил, что он азирец, но в речи не было ни намека на акцент. — Как же я доберусь до лагеря, если мне нельзя ходить?
— Мы тебя понесем.
Потрясенный мостовик уставился на него заблестевшими от слез глазами:
— Я… Спасибо тебе.
Каладин резко кивнул и повернулся к новому раненому, которого принесли Камень и Моаш. Тефт разжег костер; остро запахло отсыревшей камнепочкой. У мостовика была шишка на голове и длинный порез на руке. Каладин протянул руку за иглой с нитью.
— Каладин, мальчик мой… — мягко проговорил Тефт, передавая ему иглу и присаживаясь рядом. — Послушай, только не прими это за жалобу, потому что я не жалуюсь. Но скольких мы действительно сможем забрать с собой?
— Мы уже брали троих, — сказал Каладин. — Привязав к верхней части моста. Держу пари, туда поместятся еще трое, а в носилки для воды положим одного.
— А если их будет больше семи?
— Если как следует перевяжем, кто-то сможет идти сам.
— И все-таки, если их будет больше?
— Буря с тобой! — Каладин начал зашивать. — Если так случится, мы перенесем тех, кого сможем, а потом снова придем сюда с мостом за остальными. Возьмем Газа, если солдаты решат, что мы хотим сбежать.
Тефт молчал, и Каладин мысленно приготовился к очередному недоверчивому возражению. Но седой мостовик вдруг заулыбался. У него даже как-то подозрительно заблестели глаза.
— Дыхание Келека, так это правда. Я и не думал…
Каладин нахмурился и посмотрел на Тефта, сжимая края раны, чтобы остановить кровотечение.
— Ты о чем?
— Ни о чем. — Тефт ухмыльнулся. — Работай, не останавливайся! Только ты можешь ему помочь.
Каладин снова принялся шить.
— Ты все еще носишь с собой полный кошель сфер, как я и просил? — поинтересовался Тефт.
— Я и впрямь не могу оставлять его в бараке. Но скоро нам придется все потратить.
— Ничего подобного, — тотчас же возразил Тефт. — Это сферы на удачу, понял? Держи их при себе и следи, чтобы они всегда были заряжены.
Каладин вздохнул:
— По-моему, с этой партией что-то не так. Они не держат буресвет. Всякий раз тускнеют через несколько дней. Может, это как-то связано с Расколотыми равнинами. У остальных такое тоже случалось.
— Странно, да, — пробормотал Тефт, потирая бороду. — Плохой вышел штурм. Три моста не дошли. Много погибших мостовиков. Удивительно, что мы никого не потеряли.
— Мы потеряли Данни.
— Но не во время штурма. Ты всегда бежишь прямо, но стрелы в нас не попадают. Странно, да?
Каладин снова устремил на него сердитый взгляд:
— Тефт, ты на что намекаешь?
— Ни на что. Шей давай! Я что, должен тебя все время подгонять?
Каладин вскинул бровь, но вернулся к работе. Тефт в последнее время вел себя очень странно. Слишком устал? Многие цеплялись за суеверия о сферах и буресвете.
Рогоед и его помощники принесли еще троих раненых и сказали, что больше никого не нашли. Павших мостовиков нередко ждала та же судьба, что и Данни, — их затаптывали лошади. Что ж, по крайней мере, Четвертому мосту не придется возвращаться на плато.
У всех троих были тяжелые раны от стрел, так что Каладин оставил человека с порезом на руке, велев Шраму прижать не до конца зашитую рану. Тефт разогрел кинжал для прижигания; эти новенькие явно потеряли много крови. Один, скорее всего, был не жилец.
«В мире столько войн», — подумал Каладин, работая. Его сон высветил то, о чем говорили остальные. Мальчишка Кэл и не догадывался, насколько повезло провинциальному Поду, ни разу не испытавшему на себе ужасы войны.
В мире каждый с кем-то воевал, а он отчаянно сражался, спасая нескольких бедолаг-мостовиков. Какой от этого прок? И все-таки Каладин продолжал прижигать плоть, шить, спасать жизни, как учил отец. Он начал понимать ту безысходность, что сквозила во взгляде отца в редкие темные ночи, когда Лирин уединялся и пил вино.
«Пытаешься расквитаться за Данни, — подумал Каладин. — Но, помогая другим, его не вернешь».
Он потерял одного раненого, как и предполагал, но спас четверых. Тот, что ушиб голову, начал приходить в себя. Каладин сидел на корточках, усталый, с окровавленными руками. Наконец сполоснул водой из мехов Лопена, а потом вспомнил о собственной ране и кончиками пальцев ощупал щеку, рассеченную стрелой.
И застыл. Кожа была гладкая, никаких порезов. Но ведь он чувствовал, как кровь течет по щеке и подбородку. Чувствовал, как ударила стрела, верно?
Он встал, дрожа, как в ознобе, и поднял руку ко лбу. Что происходит?..
Кто-то появился рядом. На чисто выбритом подбородке Моаша теперь был виден длинный бледный шрам. Мостовик внимательно глядел на Каладина:
— По поводу Данни…
— Ты все сделал правильно, — перебил его Каладин. — Возможно, ты спас мне жизнь. Благодарю.
Моаш медленно кивнул. Он повернулся и посмотрел на четверых раненых; Лопен и Даббид поили их, спрашивали имена.
— Я был не прав, осуждая тебя, — вдруг сказал Моаш и протянул Каладину руку.
Тот, поколебавшись, пожал ее:
— Спасибо.
— Ты дурак и подстрекатель. Но честный. — Моаш ухмыльнулся. — Мы можем погибнуть из-за тебя, но не по твоей вине. Не могу сказать того же о некоторых из тех, кому мне приходилось служить. Как бы то ни было, давай подготовим ребят — нам пора собираться в путь.
54Чепухотребуха
«Бремя девятерых становится моим. Почему же я должен нести и их безумие? О Всемогущий, освободи меня».
Холодный ночной воздух грозно намекал, что новый зимний сезон не за горами. Далинар надел длинный плотный мундир поверх рубашки и брюк. Он застегивался на груди, до самой шеи, и достигал лодыжек, ниспадая от талии как плащ. В былые годы его носили с такамой, но князю никогда не нравилась одежда, в которой было что-то от юбки.
Мундир вовсе не дань моде или традиции — свита должна легко отличить своего великого князя. Сам Далинар не имел бы такой проблемы с остальными светлоглазыми, следуй они своим цветам.
Он ступил на пиршественный остров короля. По обеим сторонам, где обычно стояли жаровни, появились помосты с новыми фабриалями, излучавшими тепло. Поток между островами едва тек; лед в предгорьях больше не таял.
На пир явилось маловато гостей, хотя это сильнее ощущалось на четырех других островах, а не на королевском. Зная о возможности пообщаться с Элокаром и князьями, люди пришли бы на праздник даже в разгар Великой бури. Далинар направлялся по центральному проходу. Сидевшая за женским столом Навани встретилась с ним взглядом. И тут же отвернулась — вероятно, все еще помнила его резкие слова во время их последней встречи.
Шута, оскорблявшего гостей, на обычном месте у входа на королевский остров не оказалось; вообще-то, его просто нигде не было. «Неудивительно», — подумал Далинар. Шуту не нравилось быть предсказуемым, а последние несколько пиров он провел на своем пьедестале, оскорбляя всех подряд. Скорее всего, это ему наскучило.
Присутствовали все остальные великие князья. После череды отказов сражаться вместе их отношения с Далинаром сделались натянутыми и холодными. Словно само предложение их оскорбило. Светлоглазые рангом пониже заключали союзы, но великие князья вели себя как короли. Они относились к себе подобным как к противникам, которых следовало держать на расстоянии вытянутой руки.
Далинар послал слугу за едой и сел за стол. Он опоздал, потому что выслушивал донесения командующих ротами, отозванными в лагерь, и почти все гости уже успели поесть. Большинство приступили к светской болтовне. Справа от него дочь офицера играла на флейте спокойную мелодию перед небольшой группой зрителей. Слева три дамы достали альбомы и рисовали одного и того же мужчину. Женщины тоже вызывали друг друга на «дуэли», сходные с теми, что вели воины с осколочными клинками, хотя использовали это слово редко. Они предпочитали называть происходящее «дружеским поединком» или «состязанием талантов».
Прибыла его еда: сваренный на пару́ стагм — коричневатый клубень, росший в глубоких лужах, — на слое вареного талью. Зерно разбухло от воды, густая и перченая подлива коричневого цвета пропитала все блюдо. Он вытащил нож и отрезал кружок с конца стагма. Ножом размазав подливу, двумя пальцами взял кусочек овоща и начал есть. Этой ночью еду подавали горячей и пряной, скорее всего из-за прохлады, и было вкусно. Поднимавшийся над тарелкой пар превращался в туман.
Пока что Ясна никак не прокомментировала видение, хотя Навани утверждала, что и сама сможет что-нибудь найти. Она — признанная ученая дама, просто ее обычно интересовали фабриали. Далинар бросил на нее взгляд. Было ли глупо так оскорбить эту женщину? Не использует ли она его тайну против него из-за случившегося?
«Нет, она не такая мелочная».
Навани действительно беспокоилась за Далинара, хотя и испытывала неприличную привязанность к нему.
Стулья вокруг оставались пустыми. Великий князь Холин превращался в парию — сперва из-за разговоров о Заповедях, потом из-за попыток уговорить прочих князей сотрудничать и, наконец, из-за расследования Садеаса. Неудивительно, что Адолин обеспокоен.
Внезапно кто-то в черном теплом плаще уселся рядом с Далинаром. Это не был один из великих князей. Кто осмелился…
Капюшон плаща опустился, открывая ястребиные черты Шута. Сплошь прямые линии да углы — острый нос и подбородок, тонкие изогнутые брови, пронзительный взгляд. Далинар вздохнул, ожидая неизбежного потока заумных колкостей.
Шут, однако, молчал. Он рассматривал собравшихся, и лицо у него было напряженное.
«Да, — подумал Далинар. — В его отношении Адолин тоже не ошибся».
Сам он в прошлом поторопился с выводами. Этот человек вовсе не простой шут, как многие его предшественники. Он продолжал сидеть и молчать, и Далинар предположил, что этим вечером суть проказ заключалась в том, чтобы превращаться в чью-то тень, лишая спокойствия. Не очень-то смешная шутка, но Далинар часто не понимал, в чем смысл его поступков. Наверное, кто-нибудь более сведущий нашел бы это ужасно остроумным. Великий князь Холин вернулся к еде.
— Ветер переменился, — прошептал Шут.
Далинар посмотрел на него.
Прищурившись, тот окинул взглядом ночное небо.
— Он начался несколько месяцев назад. Ураган. Движется и кружится, мотает нас из стороны в сторону. Вертится, как весь наш мир, но мы ничего не чувствуем, потому что и сами вертимся вместе с ним.
— Вертится мир… Кто придумал такую глупость?
— Те, кому не все равно. А есть еще невежды-ревнители. Вторые зависят от первых — а еще используют первых, — в то время как первые не понимают вторых, теша себя иллюзиями, что сходство между ними сильней, чем кажется. Из-за этих игр мы теряем время, секунды-то бегут. Раз-два, раз-два…
— Шут, — со вздохом проговорил Далинар, — сегодня мне не до этого. Прости, не могу подыграть — я и впрямь не понимаю, о чем ты.
— Знаю. — Шут посмотрел ему прямо в глаза. — Адональсиум.
Далинар еще сильнее нахмурился:
— Как ты сказал?
Шут изучал его лицо:
— Далинар, ты когда-нибудь слышал это слово?
— Адо… что?
— Ничто. — Он как будто был встревожен и совсем не походил на прежнего себя. — Бессмыслица. Тарабарщина. Абракадабра. Не правда ли, странно, что какая-нибудь чепуха может состоять из знакомых слов, разрезанных и расчлененных, а потом сшитых во что-то похожее… но в то же время совсем другое?
Далинар помрачнел.
— Я вот думаю, можно ли так поступить с человеком. Разъять его, чувство за чувством, орган за органом, один кровавый кусок за другим. Потом все сложить во что-то иное, вроде дисийского аймианца. Если ты и впрямь сложишь такого человечка, Далинар, не забудь назвать его Чепухой, в мою честь. Или, может, Чепухотребухой.
— Значит, это твое имя? Настоящее имя?
— Нет, друг мой. — Шут встал. — Я отказался от настоящего имени. Но когда мы встретимся в следующий раз, придумаю что-нибудь поумнее, чтобы ты мог меня так называть. До той поры «Шут» сойдет… Или, если пожелаешь, зови меня Хойд. Будь настороже; Садеас намеревается устроить разоблачение на этом пиру, хотя я понятия не имею, какое именно. Прощай. Извини, что так мало тебя оскорблял.
— Погоди, ты уезжаешь?
— Я должен. Надеюсь вернуться. Если не убьют. Впрочем, даже в этом случае вернусь. Извинись за меня перед своим племянником.
— Он не обрадуется. Ты ему очень нравишься.
— Да, и это одна из его наиболее восхитительных особенностей. Наряду с тем, что он мне платит, позволяет есть дорогие кушанья и дает возможность насмехаться над своими друзьями. К несчастью, космер важнее бесплатной еды. Береги себя, Далинар. Жизнь становится опасной, и тебе опасность угрожает сильнее, чем прочим.
Шут кивнул напоследок и удалился. Он поднял капюшон, и вскоре князь уже не мог различить его во тьме.
Далинар вернулся к еде. «Садеас намеревается устроить разоблачение на этом пиру, хотя я понятия не имею, какое именно». Шут редко ошибался, но почти всегда вел себя странно. Интересно, он и в самом деле уехал или наутро будет все еще в лагере и станет насмехаться над тем, как разыграл Далинара?
«Нет, это был не розыгрыш».
Он махнул слуге в черно-белой одежде:
— Приведи сюда моего старшего сына.
Слуга с поклоном удалился. Далинар все доел в молчании, изредка поглядывая на Садеаса и Элокара. Они были уже не за пиршественным столом, так что супруга Садеаса к ним присоединилась. Йалай обладала пышными формами и, по слухам, красила волосы. Это означало, что у нее в роду была кровь чужеземцев, — волосы алети всегда отражали чистоту их родословной. Чужая кровь проявлялась прядями другого цвета в шевелюре. По иронии судьбы смешанная кровь попадалась среди светлоглазых куда чаще, чем среди темноглазых. Темноглазые редко женились на чужеземцах, но Домам алети часто требовались альянсы или деньги от тех, кто происходил из других краев.
Покончив с едой, Далинар встал из-за королевского стола и спустился на сам остров. Музыкантша все продолжала играть меланхоличную мелодию. Она была довольно искусна. Через несколько секунд на королевском острове появился Адолин и поспешил к Далинару:
— Отец? Ты послал за мной?
— Держись поближе. Шут сказал, что Садеас этой ночью собирается устроить бурю.
Адолин помрачнел:
— Тогда нам пора.
— Нет. Мы должны увидеть, что за игру он поведет.
— Отец…
— Но ты можешь подготовиться, — негромко прибавил Далинар. — На всякий случай. Ты привел на этот пир офицеров из нашей гвардии?
— Шестерых.
— Тогда я их приглашаю на королевский остров. Передай им это. А что с королевскими гвардейцами?
— Я позаботился, чтобы среди тех, кто этой ночью охраняет остров, были люди, наиболее верные тебе. — Адолин кивком указал на темное пространство на берегу пиршественного бассейна. — Думаю, стоит разместить их вон там. Получится хороший путь к отступлению, если король прикажет тебя арестовать.
— Я по-прежнему думаю, что до этого не дойдет.
— Ты не можешь быть в этом уверен. Прежде всего, Элокар допустил само расследование. Кузен становится все более и более одержимым.
Далинар бросил взгляд на короля. Молодой человек в последнее время почти постоянно носил осколочный доспех, но не этим вечером. Он, похоже, был на взводе — оглядывался, глаза бегали туда-сюда.
— Дай знать, когда наши люди займут позиции, — распорядился Далинар.
Адолин кивнул и быстро удалился.
Сил на светские беседы у Далинара не осталось. Но стоять в одиночестве, с неловким видом было немногим лучше, поэтому он подошел к главному очагу, где великий князь Хатам о чем-то говорил с небольшой компанией светлоглазых. Они приветственно закивали Далинару; какими бы ни были отношения между ними, на пиру никто не проявлял открытой враждебности. Так не принято вести себя с человеком его ранга.
— О светлорд Далинар, — приветствовал Хатам плавным, преувеличенно вежливым голосом.
Этот стройный мужчина носил зеленую рубашку с пышными манжетами под похожим на платье сюртуком, а его длинную шею укрывал зеленый шелковый шарф на тон темнее. На каждом пальце — по кольцу с тускло светящимся рубином; камни для таких украшений обрабатывали специальными фабриалями, высасывая часть буресвета.
Двое из четверых спутников Хатама были светлоглазыми рангом пониже, третьим оказался коротышка-ревнитель в белых одеждах, незнакомый Далинару. Четвертым — натанец в красных перчатках, с голубоватой кожей и чисто-белыми волосами с двумя прядями, выкрашенными в темно-красный цвет и заплетенными в косы. Какой-то важный гость, Далинар уже видел его на пирах. Как же его зовут?..
— Скажите, светлорд Далинар, — проговорил Хатам, — насколько хорошо вы осведомлены о конфликте между племенами тукари и эмули?
— Это ведь религиозный конфликт, верно? — уточнил Далинар.
Речь шла о двух королевствах, населенных макабаки и расположенных на южном побережье, где не затихала торговля, приносящая большие барыши.
— Религиозный? — переспросил натанец. — Нет, я бы так не сказал. Все конфликты по своей природе связаны с экономикой.
«Онак, — вспомнил Далинар. — Вот как его зовут».
Натанец говорил с изысканным акцентом, чрезмерно растягивая все «а» и «о».
— В основе каждой войны лежат деньги, — продолжил Онак. — Религия — лишь извинительный мотив. Или, возможно, оправдательный.
— А есть какая-нибудь разница? — спросил ревнитель, которого явно оскорбил тон Онака.
— Разумеется. Извинения приносят после того, как дело сделано, а оправдания выдвигают заранее.
— Накали, я бы сказал, извинение — это заявление, в которое сделавший его на самом деле не верит. — Хатам использовал наиболее уважительную форму имени Онака. — В то время как оправдание — то, во что и впрямь верится.
С чего вдруг такое уважение? Вероятно, натанец владел тем, что требовалось Хатаму.
— Как бы то ни было, — продолжил Онак, — эта конкретная война началась из-за города под названием Сесемалекс Дар, который эмули сделали своей столицей. Это отличный торговый город, и тукари хотят его себе.
— Я слышал про Сесемалекс Дар, — сказал Далинар, потирая подбородок. — Потрясающий город, расположенный в нескольких глубоких ущельях.
— Совершенно верно, — подтвердил Онак. — Там особенный по составу камень, сквозь который просачивается вода. И архитектура удивительная. Это явно один из Городов зари.
— Моя супруга смогла бы что-то сказать по этому поводу, — заметил Хатам. — Города зари — главный предмет ее научных интересов.
— Узор, который образует город, имеет первостепенную важность для религии эмули, — пояснил ревнитель. — Они твердят, что город был их родиной с древнейших времен и достался в подарок от Вестников. А предводитель тукари — бог-жрец Тезим. Выходит, конфликт все-таки по сути религиозный!
— Если бы этот город не был таким сказочным портом, — парировал Онак, — стал бы кто-то так настойчиво заявлять о его религиозной важности? Думаю, нет. Они ведь все-таки язычники, и не следует предполагать, будто религия для них по-настоящему важна.
В последнее время среди светлоглазых сделалось модным рассуждать о Городах зари и о том, что некоторые существующие города могли происходить от них. А что, если…
— Кто-нибудь из вас слышал о крепости под названием Жарокамень? — спросил Далинар.
Они покачали головой; даже Онак не смог ничего сказать.
— А что? — поинтересовался Хатам.
— Да так, простое любопытство.
Беседа продолжилась, хотя Далинар позволил себе отвлечься от нее и вновь задумался об Элокаре и его окружении. Когда Садеас сделает свое объявление? Если он рассчитывает предложить арестовать великого князя Холина, этого не стоит делать на пиру, верно? Далинар заставил себя опять сосредоточиться на разговоре. Ему и впрямь надо внимательней следить за тем, что происходит в мире. Когда-то известия о войне между какими-нибудь королевствами захватили бы его. Как много переменилось с приходом видений…
— Возможно, дело не в экономике и не в религии, — говорил Хатам, пытаясь положить конец спору. — Все знают, что племена макабаки до странности ненавидят друг друга.
— Возможно, — согласился Онак.
— А это так важно? — спросил Далинар. Все взгляды обратились к нему. — Это просто еще одна война. Если бы они не сражались друг с другом, нашли бы кого-то третьего и напали на него сообща. Мы только этим и занимаемся. Месть, честь, богатства, религия… Какими бы ни были причины, результат всегда один и тот же.
Они молчали, и тишина быстро делалась неловкой.
— Светлорд Далинар, к какому ордену вы относитесь? — задумчиво спросил Хатам, словно пытаясь припомнить что-то.
— К ордену Таленелата.
— А-а… Тогда понятно. Они ненавидят религиозные споры. Вам, наверное, этот разговор казался ужасно скучным.
Вот и достойный выход из положения. Далинар улыбнулся и кивнул, благодаря Хатама за любезность.
— Орден Таленелата? — переспросил Онак. — Я всегда считал, что он для простонародья.
— Сказал натанец… — сердито заметил ревнитель.
— В моей семье все были набожными воринцами.
— Разумеется, — поддакнул ревнитель, — это ведь очень удобно, семейные воринские связи можно использовать, чтобы выгодно торговать с Алеткаром. Остается лишь гадать, сохраняется ли ваша набожность, когда вы покидаете наши земли.
— Я не собираюсь выносить такие оскорбления! — прорычал Онак.
Он повернулся и решительно двинулся прочь, вынудив Хатама вскинуть руку.
— Накали! — позвал великий князь и поспешно бросился вслед за гостем. — Прошу, не обращайте на него внимания!
— Невыносимый зануда… — негромко проговорил жрец и отпил из бокала — вино было оранжевым, разумеется, другого церковнику не полагалось.
Далинар хмуро посмотрел на него.
— Ты наглец, ревнитель, — резко бросил он. — Возможно, к тому же еще и глупец. Ты оскорбил человека, с которым Хатам собирается вести какие-то дела.
— Вообще-то, я принадлежу светлорду Хатаму, — ответил ревнитель. — Он сам попросил меня оскорбить гостя — светлорд Хатам пожелал, чтобы Онак счел себя опозоренным. Теперь, когда Хатам быстро согласится со всеми требованиями Онака, чужестранец предположит, что дело в этом происшествии, и не станет откладывать подписание договора, подозревая, что все идет слишком легко.
«А, ну да, — подумал Далинар, глядя вслед удаляющейся паре. — Они и на такое способны».
Что же он должен думать о вежливости Хатама, который позволил Далинару обосновать свою явную неприязнь к обсуждаемой войне? Неужели Хатам готовил Далинара для какой-нибудь скрытой манипуляции?
Ревнитель откашлялся:
— Буду признателен, светлорд, если сказанное останется между нами.
Далинар заметил, что Адолин вернулся на королевский остров в сопровождении шести офицеров в форме и при мечах.
— Зачем же ты мне все выложил? — Далинар вновь перевел взгляд на человека в белых одеждах.
— Хатам желает, чтобы партнер по переговорам знал о его доброжелательности, а я, светлорд, хочу, чтобы вы знали о нашей доброжелательности по отношению к вам.
Князь нахмурился. Ему нечасто приходилось иметь дело с ревнителями — его орден отличался простотой и прямолинейностью. Далинару хватало придворных интриг, он не горел желанием ввязываться в религиозные.
— Почему? Разве моя доброжелательность к вам имеет какое-то отношение?
Ревнитель улыбнулся:
— Мы еще это обсудим.
Он низко поклонился и ушел.
Далинар хотел его окликнуть, но тут прибыл Адолин, поглядывая в сторону великого князя Хатама.
— Что случилось?
Далинар лишь покачал головой. Ревнителям нельзя вмешиваться в политику, какой бы ни был их орден. Им это было официально запрещено со времен Иерократии. Но, как и с большинством вещей в жизни, слова расходились с делом. Светлоглазые не могли удержаться, чтобы не использовать ревнителей в своих интригах, и потому ордена все сильней и сильней вливались в придворную жизнь.
— Отец? — позвал Адолин. — Наши люди на месте.
— Хорошо. — Далинар стиснул зубы и пересек маленький остров. Пора отыграть свою роль до закономерного провала.
Великий князь прошел мимо очага, и от волны густого жара левая сторона его лица покрылась каплями пота, в то время как правая по-прежнему ощущала осеннюю прохладу. Адолин ускорил шаг и догнал его, держа руку на мече:
— Отец? Что мы делаем?
— Ведем себя вызывающе, — сказал великий князь Холин, решительно направляясь туда, где переговаривались Элокар и Садеас.
Толпа приспешников неохотно расступилась, пропуская его.
— …и я думаю, что… — Король осекся, увидев Далинара. — Да, дядя?
— Садеас, — проговорил Далинар, — как далеко ты продвинулся в своем расследовании дела о подрезанной подпруге?
Садеас моргнул. Он держал в правой руке чашу с фиолетовым вином; длинное красное бархатное одеяние, открытое спереди, демонстрировало кружевное жабо белой рубашки.
— Далинар, ты…
— Садеас, расследование, — жестко повторил Далинар.
Тот со вздохом посмотрел на Элокара:
— Ваше величество, я, вообще-то, собирался сделать официальное объявление по этому самому поводу сегодня ночью. И хотел подождать еще немного, но если Далинар настаивает…
— Настаиваю, — сказал Далинар.
— Садеас, да говори уже! — воскликнул король. — Теперь и мне любопытно.
Элокар махнул слуге, и тот поспешил к флейтистке, чтобы заставить ее прекратить играть, а другой слуга в это время позвонил в колокол, призывая всех к молчанию. Через несколько секунд на острове все замерло.
Садеас посмотрел на Далинара и изобразил гримасу, которая словно говорила: «Ты сам напросился, дружище».
Далинар скрестил руки на груди, не спуская с Садеаса пристального взгляда. Шесть его кобальтовых гвардейцев приблизились, и Далинар заметил неподалеку группу похожих светлоглазых офицеров из военного лагеря Садеаса.
— Строго говоря, я не рассчитывал на столь многочисленную публику, — начал Садеас, — это в большей степени предназначалось лишь для вашего величества.
«Маловероятно», — подумал Далинар, пытаясь справиться с тревогой. Что он будет делать, если Адолин окажется прав и Садеас обвинит его в попытке убить Элокара?
Без сомнений, Алеткару пришел бы конец. Далинар не уйдет тихо, и князья начнут воевать друг с другом. Неустойчивый мир, удерживавший их вместе последние десять лет, рухнет. Элокар с подобным точно не справится.
Кроме того, если дойдет до драки, Далинару не поздоровится. Соратники достаточно далеко от него; сражаться с Садеасом будет очень нелегко, а если к тому присоединятся несколько офицеров, Далинара попросту задавят числом. Он понимал, почему Адолин считал ужасной глупостью прислушиваться к видениям. И все-таки некое сверхъестественное чутье подсказывало, что он поступил правильно. Великий князь еще ни разу не ощущал такой уверенности в этом, как в момент, когда готовился услышать приговор.
— Садеас, не утомляй меня спектаклем, — попросил Элокар. — Они слушают. Я слушаю. У Далинара, похоже, вот-вот жила на виске лопнет. Говори.
— Ну ладно. — Садеас отдал чашу с вином слуге. — Моим самым первым заданием в качестве великого князя осведомленности стало разобраться в истинной сути покушения на жизнь его величества во время охоты на большепанцирника.
Он махнул рукой одному из своих людей, и тот куда-то убежал. Другой шагнул вперед и вручил Садеасу лопнувший кожаный ремень.
— Я показал эту подпругу трем разным кожевенникам в трех разных военных лагерях. Каждый пришел к одному и тому же выводу. Ее перерезали. Кожа относительно новая, за ней хорошо ухаживали, в других местах не видно ни трещин, ни потертостей. Разрыв слишком ровный. В этом месте ремень рассекли.
Далинар ощутил укол ужаса. Сам он обнаружил почти то же самое, но из уст Садеаса все звучало хуже не придумаешь.
— И с какой целью… — начал Далинар.
Садеас вскинул руку:
— Пожалуйста, великий князь. Сперва вы требуете моего отчета, а потом перебиваете?
Далинар застыл. Вокруг них собиралось все больше и больше светлоглазых. Он ощущал их напряжение.
— Но когда ее перерезали? — продолжил Садеас, вновь обращаясь к толпе зрителей. У него и впрямь была склонность к театральности. — Это же ключевой момент, понимаете? Я взял на себя смелость допросить множество людей из тех, что участвовали в охоте. Никто ничего особенного не видел, хотя все припомнили одну странную вещь. Тот момент, когда светлорд Далинар и его величество помчались наперегонки к скале. Момент, когда они остались наедине.
Позади кто-то начал шептаться.
— Была одна проблема, — продолжил Садеас. — Та, которую подметил сам Далинар. Зачем перерезать подпругу на седле осколочника? Глупый поступок. Падение с лошади не причинило бы вреда человеку в осколочном доспехе.
Поодаль вновь появился слуга, которого Садеас услал прочь. С ним был парнишка с волосами песочного цвета, в которых виднелось несколько черных прядей.
Садеас вытащил что-то из кошеля на поясе и поднял, чтобы видели все. Большой сапфир. Не заряженный. Вообще-то, приглядевшись, Далинар заметил, что камень треснул, — он теперь не мог удерживать буресвет.
— Этот вопрос вынудил меня как следует изучить осколочный доспех короля. Восемь из десяти сапфиров, что использовались для его зарядки, треснули после той охоты.
— Такое случается, — проговорил Адолин, подойдя к отцу и держа руку на мече. — Осколочники теряют несколько самосветов в каждой битве.
— Но восемь? — спросил Садеас. — Один или два — это нормально. Юный Холин, вы теряли когда-нибудь восемь штук за одну битву?
Адолин смог лишь сердито посмотреть в ответ.
Садеас спрятал самосвет и кивнул мальчику, которого привел его слуга:
— Вот один из конюхов на службе короля. Фин, верно?
— Д-да, светлорд, — ответил мальчишка, заикаясь. Ему было не больше двенадцати.
— Фин, о чем ты мне рассказал раньше? Пожалуйста, скажи еще раз, чтобы все услышали.
Темноглазый съежился, вид у него сделался больной.
— Ну, светлорд, сэр, все было просто вот так: все говорили, что седло проверили в лагере светлорда Далинара. И наверное, так оно и было, это да. Но я готовил лошадь его величества перед тем, как ее увели люди светлорда Далинара. И я старался, вот честное слово, старался. Надел его любимое седло и все такое. Вот только…
Сердце Далинара заколотилось. Он едва сдерживался, чтобы не призвать клинок.
— Вот только — что? — спросил Садеас у Фина.
— Когда главные конюшие короля повели лошадь в лагерь великого князя Далинара, на ней было другое седло. Я клянусь.
Нескольких стоявших вокруг это заявление смутило.
— Ага! — воскликнул Адолин. — Но это случилось в королевском дворце!
— Именно, — согласился Садеас, вскинув бровь. — Как проницательно, юный Холин. Это открытие в совокупности с треснувшими самосветами кое-что меняет. Я подозреваю, что тот, кто посягнул на жизнь короля, поместил в его осколочный доспех бракованные самосветы, которые должны были треснуть от малейшей нагрузки и утратить весь буресвет. Потом этот кто-то ослабил подпругу аккуратным разрезом. Он надеялся, что его величество упадет во время сражения с большепанцирником и тот атакует. Самосветы треснут, доспех сломается — король станет жертвой «несчастного случая» на охоте.
Толпа снова начала шептаться, и Садеас вскинул палец:
— Однако важно понять, что эти события — замена седла и размещение самосветов — явно произошли до того, как его величество встретился с великим князем Холином. Я считаю, что Далинар — крайне маловероятный подозреваемый. Фактически, моя догадка состоит в том, что виновник — кто-то из тех, кого светлорд Далинар оскорбил, и этот кто-то хотел, чтобы мы посчитали, будто великий князь Холин замешан в случившемся. Возможно, все это затеяли не ради убийства его величества, но ради того, чтобы подозрение пало на Далинара.
На острове воцарилась тишина, умолкли даже шепоты.
Далинар стоял, потрясенный.
«Я… я был прав!»
Адолин наконец-то нарушил молчание:
— Что?!
— Адолин, все улики указывают на то, что твой отец невиновен. — Садеас страдальчески поморщился. — Удивлен?
— Нет, но… — Адолин нахмурился.
В толпе светлоглазых раздались разочарованные возгласы, и она постепенно рассеялась. Офицеры Далинара по-прежнему держались позади него, словно ожидая внезапного нападения.
«Кровь отцов моих… — подумал Далинар. — Что все это значит?» Садеас взмахом руки велел своим людям увести конюха, потом кивнул Элокару и удалился в направлении подносов с графинами подогретого вина и поджаренным хлебом. Далинар догнал великого князя, когда тот уже наполнял тарелку, и взял его под руку. Одеяние Садеаса на ощупь было мягким.
Садеас посмотрел на него, вскинув бровь.
— Спасибо, — негромко сказал Далинар, — что не стал упорствовать.
Позади них вновь заиграла флейтистка.
— Не стал упорствовать в чем? — спросил Садеас, откладывая тарелку и отцепляя пальцы Далинара. — Я надеялся устроить это представление после того, как разыщу более весомые доказательства твоей невиновности. К несчастью, на меня надавили, и лучшее, что я мог сделать, — это указать, что ты, скорее всего, не замешан. Но, боюсь, слухи все равно будут ходить.
— Погоди-ка. Ты хотел доказать мою… невиновность?
Садеас нахмурился и снова взял свою тарелочку:
— Далинар, знаешь, в чем твоя проблема? Почему все вдруг стали считать тебя таким надоедливым?
Далинар не ответил.
— Самонадеянность. Ты сделался до отвращения самодовольным. Да, я попросил Элокара об этом титуле, чтобы доказать твою невиновность. Неужели, забери тебя буря, так трудно предположить, что в этой армии есть и другие люди, способные на честные поступки?
— Я… — начал Далинар.
— Ну разумеется, трудно, — продолжил Садеас. — Ты глядел на всех нас свысока, будто ступил на лист бумаги, и вообразил, что можешь видеть на многие мили вокруг. Ну а я вот считаю эту Гавиларову книгу кремом, а Заповеди — ложью, которой люди как бы следуют, хотя на самом деле просто заключают сделку со своей усохшей совестью. Клянусь Преисподней, моя совесть немногим лучше. Но я не хотел, чтобы о тебе злословили из-за дурно организованной попытки убить короля. Если бы у тебя возникло желание его убить — выжег бы глаза, и дело с концом!
Садеас глотнул горячего фиолетового вина:
— Проблема в том, что Элокар знай себе долдонил про эту шквальную подпругу. И люди начали болтать — он ведь был под твоей защитой, вы вдвоем поехали на охоту, и все такое. Одному Буреотцу известно, как они могли предположить, что убить Элокара замыслил именно ты! Тебе нынче и паршенди-то прикончить непросто. — Садеас запихнул в рот небольшой кусочек поджаренного хлеба и повернулся, чтобы уйти.
Далинар снова поймал его за руку:
— Я… я тебе обязан. Я не должен был относиться к тебе так, как относился последние шесть лет.
Садеас закатил глаза и проговорил с набитым ртом:
— Да дело-то не в тебе одном. Пока все были убеждены, что за покушением стоишь ты, никто не пытался разобраться, чья это работа на самом деле. А ведь кто-то и впрямь хотел убить Элокара! Я не верю, что восемь самосветов могли просто так треснуть за одну битву. Подпруга сама по себе — нелепая попытка убийства, но вот ослабленный осколочный доспех… Не удивлюсь, если внезапное появление ущельного демона тоже было каким-то образом подстроено. Хотя и не представляю себе, как именно.
— А твои слова о том, что меня подставили?
— В основном, чтобы людям было о чем поговорить, пока я буду восстанавливать истинный ход событий. — Садеас посмотрел на руку Далинара, сжимавшую его плечо. — Может, отпустишь?
Тот разжал пальцы.
Садеас отряхнул и разгладил одежду.
— Далинар, я не разуверился в тебе. Скорее всего, ты мне еще понадобишься до того, как все это закончится. Впрочем, не могу не сказать, что в последнее время сам не понимаю, что с тобой происходит. Эти слухи о том, что ты предлагал забыть про Договор Отмщения… Сколько в них правды?
— Я упомянул об этом в доверительном разговоре с Элокаром, в качестве одного из вариантов. Так что — да, в каком-то смысле это правда, раз уж ты спросил. Я устал от этой войны. Устал от Равнин, оттого, что мы так далеко от цивилизации, и от того, сколько сил мы тратим на каждую горстку паршенди. Однако уже отказался от мыслей об отступлении. Взамен я хочу победить. Но великие князья не слушают меня! Они все опасаются, что я пытаюсь их подчинить при помощи какого-нибудь хитрого трюка.
Садеас фыркнул:
— Ты скорее дашь кому-нибудь по физиономии, чем всадишь нож в спину. Благословенная прямолинейность…
— Присоединяйся ко мне, — перебил Далинар.
Садеас застыл.
— Ты ведь знаешь, что я тебя не предам. Ты доверяешь мне, как никто. Давай попробуем вместе сделать то, что я предлагал другим великим князьям. Отправляйся со мной штурмовать плато.
— Не сработает. Нет никаких причин брать на штурм несколько армий. Я и сам оставляю в лагере половину войска. Больше одной на плато просто не поместится.
— Да, но ты подумай, — продолжил уговоры Далинар, — что, если мы попробуем новую тактику? У тебя быстрые мостовые расчеты, но мое войско сильнее. Что, если ты пойдешь на плато первым, чтобы отвлечь паршенди? У тебя будет одна задача — продержаться, пока не прибудет моя медленная, но сильная армия.
Садеас призадумался.
— Садеас, это может означать осколочный клинок.
Взгляд собеседника сделался алчущим.
— Знаю, ты сражался с осколочниками-паршенди, — быстро проговорил Далинар, хватаясь за ускользающий шанс. — Сражался… и проиграл. Без клинка ты в невыгодном положении. — (У осколочников-паршенди была привычка удирать вскоре после вступления в битву. Обычные копейщики не могли их убить, разумеется. Чтобы прикончить осколочника, требовался другой осколочник.) — В прошлом я убил двоих. Но возможность подворачивается нечасто, поскольку я не могу добираться на плато достаточно быстро. Ты можешь. Вместе мы станем чаще выигрывать, и я добуду клинок для тебя. Мы это сделаем! Вместе. Как в старые добрые времена.
— Старые добрые времена… — меланхолично повторил Садеас. — Хотел бы я увидеть Черного Шипа снова в деле. Как мы поделим светсердца?
— Две трети тебе. Поскольку по количеству побед на плато у тебя результаты в два раза лучше моих.
Садеас продолжал размышлять:
— А осколочные клинки?
— Если найдем осколочника, мы с Адолином с ним разберемся. Ты получишь клинок. — Он вскинул палец. — Но я заберу доспех. Для сына, Ренарина.
— Инвалида?
— Тебе-то что? — парировал Далинар. — У тебя уже есть доспех. Садеас, мы в состоянии выиграть эту войну. Начав действовать совместно, мы сможем привлечь остальных и подготовить полномасштабную атаку. Разрази меня гром! Может, она нам и не понадобится. У нас две крупнейшие армии; если придумаем, как застигнуть паршенди на достаточно большом плато, где смогли бы разместиться наши войска целиком, окружить их, чтобы не сбежали… то, не исключено, нам удастся нанести им такой удар, что все это закончится.
Садеас поразмыслил еще немного. Потом пожал плечами:
— Ну хорошо. Пришли мне подробности с гонцом. Но позже. Я и так уже пропустил почти весь сегодняшний пир.
55Изумрудный Броум
«Женщина сидит и выцарапывает собственные глаза. Дочь королей и ветров, варварка».
Через неделю после гибели Данни Каладин стоял на другом плато и наблюдал за разворачивавшейся битвой. На этот раз ему не пришлось спасать умирающих. Они умудрились прибыть до паршенди. Редкая и счастливая случайность. Армия Садеаса теперь удерживала центр плато, защищая куколку, которую несколько солдат пытались вскрыть.
Паршенди неустанно прыгали через шеренги, атакуя тех, кто трудился над куколкой. «Их окружают», — подумал Каладин. Это выглядело неважно, и обратный путь в лагерь обещал быть ужасным. Солдаты Садеаса делались невыносимыми, когда прибывали вторыми и получали отпор. Но потерять светсердце после того, как они оказались здесь первыми! Их досаде не будет предела.
— Каладин! — позвал кто-то. Он резко обернулся и увидел приближавшегося Камня. Неужели кого-то ранило? — Ты это видел? — спросил рогоед, тыкая пальцем.
Каладин повернулся в указанном направлении. На смежном плато появилось новое войско. Каладин вскинул брови; над шеренгами трепетали синие знамена, и солдаты были точно алети.
— Припозднились немного, да? — спросил Моаш, подходя к Каладину.
— Такое бывает, — ответил Каладин.
Время от времени у плато, куда Садеас добрался первым, появлялся другой великий князь и разворачивал свои войска, увидев, что его опередили. Но обычно для этого ему не требовалось подходить так близко.
— Это знамя Далинара Холина. — К ним присоединился Шрам.
— Далинар… — уважительно повторил Моаш. — Говорят, он не использует мостовиков.
— Как же он пересекает ущелья?
Вскоре ответ сделался очевидным. Войско сопровождали громадные, похожие на осадные башни, мосты, которые тянули чуллы. Они грохотали по неровным плато, частенько объезжая глубокие трещины в камне. «Должно быть, это ужасно медленно», — подумал Каладин. Но зато солдатам не требовалось приближаться к расщелине под обстрелом. Они могли прятаться за этими мостами.
— Далинар Холин, — сказал Моаш. — Говорят, он настоящий светлоглазый, как те, что были в старые добрые времена. Человек чести, чье слово — закон.
Каладин фыркнул:
— Я видел множество светлоглазых с точно такой же репутацией, и все они меня разочаровали. Я как-нибудь расскажу про светлорда Амарама.
— Амарам? — переспросил Шрам. — Осколочник?
— Ты об этом слышал? — удивился Каладин.
— Конечно! Я так понял, он скоро будет здесь. Об этом во всех тавернах говорят. Ты видел, как он добыл свои осколки?
— Нет, — негромко проговорил Каладин. — Этого никто не видел.
Армия Далинара Холина пересекала плато к югу, с удивительной целеустремленностью направляясь прямиком к полю боя.
— Он атакует? — изумился Моаш, почесывая в затылке. — Может, решил, что Садеас проиграет, и хочет попытать счастья, когда тот отступит.
— Нет. — Каладин нахмурился. — Он присоединяется к битве.
Лучники-паршенди переместились, чтобы вести огонь по войску Далинара, но их стрелы отскакивали от панцирей чуллов, не причиняя никакого вреда. Группа солдат распрягла чуллов и принялась толкать мосты к ущелью, в то время как лучники открыли ответный огонь.
— Вам не кажется, что на этот раз Садеас взял с собой меньше солдат? — К компании присоединился Сигзил. — Возможно, это все спланировано. Может, потому он и подставился, позволил себя окружить.
Мосты опускались и раздвигались, над ними как следует поработали умелые инженеры. Пока их наводили, случилось что-то и вовсе из ряда вон выходящее: два осколочника, скорее всего Далинар и его сын, перепрыгнули через ущелье и бросились в атаку на паршенди. Отвлекающий маневр позволил солдатам разместить большие мосты как положено, и тяжелая кавалерия устремилась на помощь. Это был совершенно другой метод штурма с мостом, и Каладин невольно задумался о последствиях.
— Он и в самом деле присоединился к битве, — произнес Моаш. — По-моему, вместе у них все получится.
— Такая тактика просто обязана быть лучше, — проговорил Каладин. — Удивлен, что они раньше не попробовали.
Тефт фыркнул:
— Это потому, что ты не понимаешь, как мыслят светлоглазые. Великие князья не просто хотят победить в сражении, они хотят победить собственными силами.
— Хотел бы я оказаться солдатом в его войске, — почтительно сказал Моаш.
Доспехи воинов блестели, они держали строй и явно были лучше обучены. Далинар Черный Шип пользовался еще большей известностью, чем Амарам, благодаря своей репутации честного человека. О нем знали повсюду, даже в Поде, но Каладин понимал, какая гниль может скрываться под хорошо отполированным нагрудником.
«Впрочем, — подумал он, — тот человек, что защитил шлюху на улице, был в синем. Адолин. Сын Далинара. Он самоотверженно вступился за ту женщину…»
Каладин стиснул зубы и прогнал эти мысли. Во второй раз он не попадет в ту же ловушку.
Ни за что на свете.
Битва ненадолго сделалась отчаянной, но паршенди не могли сопротивляться армиям, что сдавили их с двух сторон. Вскоре отряд Каладина повел победителей, предвкушавших праздник, обратно в лагерь.
Каладин покатал сферу между пальцами. Когда ее делали, с одной стороны осталась тонкая цепочка пузырьков воздуха. Пузырьки искрились на свету, будто малюсенькие сферы.
Отряд был на мародерском дежурстве в ущелье. Они вернулись из вылазки на плато так быстро, что Хашаль, вопреки здравому смыслу и милосердию, послала расчет в ущелье в тот же самый день. Каладин продолжал вертеть сферу в пальцах. В самом центре был большой изумруд, которому придали шаровидную форму со множеством граней. Тонкая линия из пузырьков тянулась к самосвету, словно желая коснуться его великолепия.
Из центра стеклянной сферы вырывался чистый и яркий зеленый буресвет, озаряя пальцы Каладина. Изумрудный броум, самая ценная из сфер. Стоит сотни сфер поменьше. Для мостовиков — целое состояние. До странности бесполезное, потому что потратить было невозможно. Каладину показалось, что он видит внутри сферы отголоски буйного шторма. Как будто свет… как будто часть бури оказалась в плену у изумруда. Буресвет не был ровным, он просто казался таким по сравнению с мерцанием свечей, факелов или ламп. Поднеся сферу к лицу, парень увидел, как в ней клубится свет.
— Что будем с ней делать? — спросил стоявший рядом Моаш.
Камень держался по другую сторону от Каладина. Небо хмурилось, и на дне ущелья было темнее обычного. Установившаяся на некоторое время холодная погода уступала место весне, но пока что было зябко и неуютно.
Мостовики работали дружно, быстро собирая копья, доспехи, ботинки и сферы. Из-за того, что им дали мало времени, и из-за изматывающей вылазки с мостом Каладин решил, что тренировки с копьем не будет. Взамен они намеревались собрать побольше трофеев и часть припрятать, чтобы в следующий раз избежать наказания.
Потом отыскали труп светлоглазого офицера. Он был довольно состоятельным. Один изумрудный броум стоил столько, сколько раб-мостовик заработал бы за двести дней. В том же кошеле обнаружилось светосколков и марок на общую сумму, чуть превосходившую еще один изумрудный броум. Богатство. Состояние. Для светлоглазого — просто карманные деньги.
— На это мы могли бы кормить раненых месяцами, — сказал Моаш. — Или купить все медицинские припасы, какие захотели. Буреотец! Мы бы даже сумели подкупить дозорных, что стерегут границы лагеря, чтобы они позволили нам ускользнуть…
— Не быть такому, — сказал Камень. — Вынести сферы из ущелья — невозможность.
— Можно их проглотить, — предложил Моаш.
— Подавишься. Сферы слишком большие, понимаешь?
— Спорим, я смогу, — заупрямился Моаш. Его глаза блестели, отражая зеленый буресвет. — Это же куча денег! Стоит рискнуть.
— Глотать нет смысла, — сказал Каладин. — Думаешь, солдаты не наблюдают за нами в уборных, чтобы мы не сбежали? Держу пари, какому-нибудь бедолаге-паршуну потом велят поковыряться в дерьме, а еще я видел, что они делают отметки — кто ходит в уборную и как часто. Мы не первые, кому пришло в голову глотать сферы.
Моаш поколебался, а потом удрученно вздохнул:
— Наверное, ты прав. Забери тебя буря, точно. Но мы ведь не можем ее просто так отдать, верно?
— Можем. — Каладин спрятал сферу в кулаке. Сияние было достаточно ярким, чтобы его рука засияла. — Нам не удалось бы ее потратить. Мостовик с целым броумом? Мы бы сразу себя выдали.
— Но… — начал Моаш.
— Мы ее отдадим, Моаш. — Каладин поднял кошель с остальными сферами. — Зато придумаем, как оставить себе это.
Камень кивнул:
— Да. Отдавать эту дорогую сферу, и они решить, что мы честные, да? Это прикрыть кражу, и нам, может, еще небольшую премию дать. Но как же мы сохранить кошель?
— Я думаю, — сказал Каладин.
— Тогда поторапливайся. — Моаш глянул на факел Каладина, воткнутый в трещину на стене ущелья. — Скоро придется возвращаться.
Каладин разжал кулак и покрутил изумрудную сферу в пальцах. Как?..
— Ты когда-нибудь видел такую красивую вещь? — спросил Моаш, не отрывая взгляда от изумруда.
— Это всего лишь сфера, — рассеянно проговорил Каладин. — Инструмент. Я однажды держал кубок, заполненный сотней бриллиантовых броумов, и мне сказали, что это все мое. Поскольку я так и не сумел их потратить, они были все равно что мусор.
— Сотня бриллиантов? — ахнул Моаш. — Где… как?!
Каладин прикусил язык, мысленно выругавшись. «Не надо было о таком вспоминать».
— Иди работай, — сказал он, пряча изумрудный броум обратно в черный кошель. — Нам надо поторапливаться.
Моаш вздохнул, но рогоед добродушно похлопал его по спине, и они присоединились к остальным мостовикам. Камень и Лопен — по подсказке Сил — привели их к большой груде тел в красно-коричневой форме. Он не знал, какому великому князю служили эти люди, но тела оказались довольно свежими. Паршенди среди них не было.
Каладин искоса взглянул на трудившегося вместе с остальными Шена-паршуна. Тихий, покорный, крепкий. Тефт по-прежнему ему не доверял. Что-то внутри Каладина этому радовалось. Сил приземлилась на стену ущелья неподалеку от него — стояла на каменной поверхности и смотрела в небо.
«Думай, — приказал себе Каладин. — Как нам сохранить эти сферы? Должен быть какой-то способ». Но ему в голову приходили только сомнительные варианты. Если их поймают на воровстве, то, скорее всего, назначат другое дежурство. Каладину не хотелось так рисковать.
Вокруг него потихоньку появлялись тихие зеленые спрены жизни, пузырьками проступали у зарослей мха и вблизи скрепунов. Несколько обороцветов развернули красные и желтые листья над его головой. Каладин снова и снова думал о смерти Данни. Четвертый мост был в опасности. В последнее время потери были на удивление незначительными, но все равно людей становилось все меньше. И каждая вылазка с мостом таила в себе угрозу настоящей катастрофы. Достаточно лучникам-паршенди всего один раз дать прицельный залп… Потеряв три-четыре человека, они не удержат мост. Волна стрел удвоится, и им всем придет конец.
Это была все та же старая проблема, о которую Каладин день за днем бился головой. Как защитить мостовиков, когда все вокруг хотят, чтобы они были на виду и в опасности?
— Эй, Сиг, — окликнул Карта, неся под мышкой охапку копий. — Ты же у нас миропевец, так?
За последние несколько недель Карта сделался невероятно дружелюбным и доказал, что может разговорить кого угодно. Этот лысеющий мостовик напоминал Каладину трактирщика, у которого любой посетитель будет чувствовать себя как дома.
Сигзил, снимавший сапоги с разложенных в ряд трупов, поджал губы и одарил Каладина сердитым взглядом, словно говоря: «Это все твоя вина». Ему не нравилось, что все узнали о его прошлом.
— Почему бы тебе не поведать нам какую-нибудь байку? — спросил Карта, опуская свою ношу. — Чтобы веселее было работать.
— Я не дурацкий шут или сказочник. — Сигзил сорвал ботинок с очередного трупа. — И байки тут ни при чем. Я рассказываю о культурах, народах, идеях и мечтах. Я несу мир, что произрастает из понимания. Это святая обязанность, которую возложили на мой орден сами Вестники.
— Так почему бы тебе не рассказать что-нибудь? — спросил Карта, вставая и вытирая руки о штаны.
Сигзил демонстративно вздохнул:
— Ну хорошо. И о чем бы тебе хотелось услышать?
— Не знаю. О чем-нибудь интересном.
— Расскажи о светлокороле Алазанси и флоте из сотни кораблей, — крикнул Лейтен.
— Я не сказочник! — повторил Сигзил. — Я говорю о странах и народах, а если хотите баек — ступайте в таверны. Я…
— Есть ли такое место, где люди живут в дырах в земле? — спросил Каладин. — Город, построенный в огромных рвах, которые образуют что-то вроде узора, высеченного в камне?
— Сесемалекс, Дар, — ответил Сигзил, кивая и стягивая очередной ботинок. — Да, это столица королевства Эмул, один из самых древних городов мира. Говорят, город — и, конечно, само королевство — поименовал сам Йезриен.
— Йезриен? — спросил Мэлоп, вставая и почесывая в затылке. — Это кто такой?
Мэлоп был обладателем густой шевелюры, кустистой черной бороды и охранных глифов, вытатуированных на обеих руках. Еще он, как говорится, не был самой яркой сферой в кубке.
— Здесь, в Алеткаре, вы зовете его Буреотцом, — объяснил Сигзил. — Или Йезерезе’Элином. Он был королем Вестников. Владыкой бурь, приносящим воду и жизнь, известным яростью и буйным нравом, но также милосердием.
— Ого, — протянул Мэлоп.
— Расскажи мне еще об этом городе, — попросил Каладин.
— Сесемалекс, Дар. Он и в самом деле построен в огромных рвах. Узор весьма удивительный. Защищает от Великих бурь, потому что у каждого рва есть возвышение с краю, которое направляет потоки воды обратно на каменистую равнину. Это, в сочетании с дренажной системой трещин, защищает город от затопления. Тамошние жители славятся отличными гончарными изделиями из крема, а сам город представляет собой важную точку на юго-западном торговом пути. Эмули — одно из племен народа аскарки, то есть часть расы макабаки, они темнокожие, как я сам. Их королевство граничит с моим, и в юности я там бывал много раз. Это чудесное место, где множество путешественников из самых экзотических краев. — Продолжая свой рассказ, Сигзил все больше расслаблялся. — Их законы очень снисходительны к чужестранцам. Человек другой национальности не может владеть домом или лавкой, но, когда он в гостях, к нему относятся как к «родственнику, который приехал издалека и заслуживает всевозможной доброты и мягкости». Чужестранец может пообедать в любом доме, где захочет, при условии, что он будет вести себя почтительно и принесет в подарок фрукты. Люди там очень любят экзотические фрукты. Они поклоняются Йезриену, хотя не считают его частью воринской религии. Он для них единственный бог.
— Вестники — не боги, — с усмешкой заметил Тефт.
— Это для вас они не боги, — парировал Сигзил. — Другие относятся к ним иначе. Эмулийская церковь откололась от воринской, общего между ними — всего-то несколько идей. Впрочем, с точки зрения эмули, как раз ваша церковь откололась от них. — Сигзилу это показалось забавным, но Тефт лишь нахмурился.
Сигзил все больше и больше углублялся в детали, рассказывал о летящих платьях и тюрбанах женщин-эмули, об одежде, которую предпочитали мужчины. О соленой еде и о способе приветствовать старого друга — прижав левый указательный палец ко лбу и поклонившись в знак уважения. Сигзил знал о них потрясающе много. Каладин заметил, что время от времени миропевец с тоской улыбался. Должно быть, вспоминал свои путешествия.
Все было очень интересно, но Каладина по-настоящему ошеломил тот факт, что город, над которым он пролетел в своем сне несколько недель назад, существовал на самом деле. И уже нельзя игнорировать то, с какой быстротой заживали его раны. С ним происходило что-то странное. Что-то сверхъестественное. А если это каким-то образом связано с тем, что все вокруг него продолжали умирать?
Он присел рядом с очередным трупом и принялся шарить по карманам — остальные мостовики по возможности избегали этой обязанности. Сферы, ножи и прочие полезные предметы они забирали. Личные вещи, вроде несожженных молитв, оставляли на трупах. Он нашел несколько цирконовых грошей и положил в общий кошель.
Возможно, Моаш прав. Если им удастся вытащить отсюда деньги, смогут ли они подкупить стражей и освободиться? Это было бы, конечно, безопаснее сражения. Так почему же он так упорно продолжал обучать мостовиков драться? Почему не задумался о прочих способах ускользнуть из военного лагеря?
Неужели просто пытается возместить потерю Даллета и всего своего отряда в армии Амарама, воспитав новую группу копейщиков? Все дело в том, что он хочет сберечь тех, к кому привязался, или в том, что хочет что-то доказать самому себе?
Опыт подсказывал, что в этом мире войн и бурь положение тех, которые не могли сражаться, оказывалось незавидным. Возможно, выбраться из лагеря путем подкупа было лучшим вариантом, но он мало что смыслил в уловках. Кроме того, даже если им удастся ускользнуть тайком, Садеас все равно пошлет солдат вдогонку. От неприятностей не сбежать. Каким бы ни был их путь, мостовикам придется убивать, чтобы сохранить свободу.
Каладин зажмурился, вспоминая одну из попыток побега, когда группе рабов удалось продержаться целую неделю, прячась в глуши. Потом их поймали охотники хозяина. Тогда он и потерял Нальму… «Это не имеет никакого отношения к тем, кого я хочу спасти здесь и сейчас, — подумал Каладин. — Мне нужны эти сферы».
Сигзил все еще рассказывал про эмули.
— Они, — говорил миропевец, — считают неприличным собственноручно ударить кого-нибудь. Войну ведут совершенно не так, как это делаете вы, алети. Меч — не оружие для правителя. Секира лучше, копье — еще лучше, но главнее всего лук и стрелы.
Каладин вытащил еще несколько сфер — светосколков — из солдатского кармана. Они прилипли к куску старого, плесневелого и вонючего сыра из свиного молока. Морщась, он выковырял сферы и вымыл в луже.
— Светлоглазые с копьями? — изумился Дрехи. — Нелепость какая-то.
— Почему? — с обидой спросил Сигзил. — Мне кажется, обычаи эмули интересны. В некоторых странах вообще предпочитают избегать драк. У шинцев, к примеру, если ты вынужден с кем-то сражаться — считай, уже проиграл. Убийство, как ни крути, жестокий способ решать проблемы.
— Ты ведь не собираешься отказаться от драк, как Камень? — спросил Шрам, искоса взглянув на рогоеда.
Камень фыркнул, повернулся к мостовику спиной и присел, чтобы запихнуть пару ботинок в большой мешок.
— Нет, — сказал Сигзил. — По-моему, мы все согласны, что иные методы оказались несостоятельны. Возможно, знай мой хозяин о том, что я еще жив… Впрочем, нет. Глупо на такое рассчитывать. Да, я буду сражаться. И раз уж мне придется, копье — вполне годное оружие, хотя, если честно, я бы предпочел, чтобы меня от противника отделяла куда большая дистанция.
Каладин нахмурился:
— Ты намекаешь на лук?
Сигзил кивнул:
— У моего народа он считается благородным оружием.
— А ты умеешь им пользоваться?
— Увы, нет. Я бы уже упомянул о том, что обладаю таким навыком.
Каладин встал, открыл кошель и положил туда сферы.
— Среди трупов были луки?
Мостовики переглянулись, некоторые покачали головой. «Вот буря…» — подумал Каладин. Проклюнувшаяся идея тотчас же завяла.
— Отберите несколько копий, — сказал он. — И отложите. Они понадобятся нам для тренировки.
— Но ведь мы должны их сдать, — возразил Мэлоп.
— Нет, если не возьмем их с собой, выбираясь из ущелья. Каждый раз, спускаясь за трофеями, мы будем откладывать несколько копий и прятать здесь, внизу. Не понадобится много времени, чтобы собрать достаточно для наших занятий.
— Как мы их отсюда достанем, когда придет время бежать? — спросил Тефт, потирая бороду. — Копья не помогут нашим ребятам, когда начнется битва, если будут лежать тут.
— Я придумаю, как их вытащить, — сказал Каладин.
— Ты что-то зачастил с этим, — заметил Шрам.
— Шрам, отвали, — бросил Моаш. — Он знает, что делает.
Каладин моргнул. Ему показалось или Моаш только что его защитил?..
Шрам смутился:
— Да я же ничего такого не имел в виду. Я просто спросил, и все.
— Я понял. Это… — Каладин умолк — в ущелье извивающейся лентой спорхнула Сил, приземлилась на выступ скалы и приняла женский облик.
— Я нашла еще трупы. В основном паршенди.
— Луки есть? — спросил Каладин.
Несколько мостовиков разинули рот, а потом увидели, что он глядит в пустоту, и понимающе закивали.
— Кажется, да. Это в той стороне. Недалеко.
Мостовики уже почти закончили с этими трупами.
— Собирайте барахло, — сказал Каладин. — Есть еще одно подходящее место. Надо набрать как можно больше трофеев и припрятать часть в какой-нибудь расселине, откуда их не смоет во время бури.
Мостовики собрали свои находки, водрузили на плечи мешки, и каждый взял одно-два копья. Вскоре Каладин и Сил повели их по дну промозглого ущелья. В древних каменных стенах попадались расселины, куда бурей нанесло старые кости — целые горы покрытых мхом бедренных и больших берцовых костей, черепов и ребер. Вряд ли там можно было отыскать что-то полезное.
Примерно через четверть часа они достигли места, которое нашла Сил. Повсюду лежали трупы паршенди вперемешку с алети в синих мундирах. Каладин присел возле одного из тел. Он узнал вышитую на куртке стилизованную глифпару Далинара Холина. Ну почему армия Далинара присоединилась к армии Садеаса во время битвы? Что изменилось?
Каладин взмахом руки велел своим людям начать обыскивать алети, а сам подошел к одному из трупов паршенди. Он был гораздо свежее, чем погибшие солдаты Далинара. Мертвецов-паршенди вообще было намного меньше, чем алети. С одной стороны, в любой битве участвовало меньше паршенди, с другой — они несравнимо реже погибали из-за падения в пропасть. Сигзил также предположил, что их тела были тяжелее и не уплывали с такой легкостью во время бури.
Каладин перевернул тело на бок, и тут позади группы мостовиков раздалось внезапное шипение. Каладин повернулся и увидел, что Шен с необычным для него рвением бросился вперед.
Тефт ринулся к паршуну и схватил, применив удушающий захват. Другие мостовики растерянно замерли, хотя некоторые инстинктивно приняли боевую стойку.
Шен вяло вырывался из хватки Тефта. Паршун был не похож на своих мертвых сородичей; вблизи отличия становились очевидны. Шен, как и большинство паршунов, был невысоким и слегка полноватым. Крепким, сильным, но не грозным. А вот труп у ног Каладина был мускулистым, с телосложением рогоеда, почти таким же высоким, как сам Каладин, и намного шире в плечах. Хотя у обоих была мраморная кожа, паршенди имел странные темно-красные наросты-доспехи на голове, груди, руках и ногах.
— Отпусти его, — сказал Каладин, поддавшись любопытству.
Тефт бросил на него сердитый взгляд, потом с неохотой подчинился. Шен вскарабкался на невысокий холм и мягко, но твердо оттолкнул Каладина от мертвеца, после чего встал рядом, словно защищая.
— Эту вот вещь, — заметил Камень, подойдя к Каладину, — он уже делать. Когда мы с Лопеном взять его с собой собирать трофеи.
— Он защищает трупы паршенди, ганчо, — прибавил Лопен. — Может сотню раз всадить нож в бок тому, кто тронет хоть одного, точно вам говорю.
— Они все такие, — сказал стоявший позади Сигзил.
Каладин повернулся, вскинув бровь.
— Паршуны-рабочие, — пояснил Сигзил. — Им разрешают заботиться о собственных мертвецах; это одна из немногих вещей, которые их по-настоящему волнуют. Они гневаются, если кто-то другой прикасается к телам. Они заворачивают трупы в холст и уносят в глушь, где оставляют на камнях.
Каладин изучающе взглянул на Шена. «А что, если…»
— Начинайте обирать паршенди, — велел Каладин своим людям. — Тефт, тебе, похоже, придется держать Шена все это время. Иначе он попытается нам помешать.
Тефт бросил на Каладина укоризненный взгляд; он по-прежнему считал, что паршуна надо поставить в первый ряд, чтобы там его убили. И все же, выполняя приказ, повел Шена в сторону; Моаш взялся ему помогать.
— И, парни, — прибавил Каладин, — поуважительней с мертвыми.
— Они же паршенди! — возразил Лейтен.
— Знаю. Но это беспокоит Шена. Он один из нас, так что давайте сведем его раздражение к минимуму.
Паршун неохотно опустил руки и позволил Тефту и Моашу себя увести. Он как будто смирился. Паршуны были тугодумами. Что из сказанного Шен понял?..
— Ты, кажется, хотел отыскать лук? — спросил Сигзил и, присев, вытащил изогнутый короткий лук паршенди из-под трупа. — Тетивы нет.
— У этого есть запасная. — Карта достал что-то из кошеля на поясе другого мертвеца. — Может, пригодится.
Каладин взял лук и тетиву:
— Кто-нибудь умеет этим пользоваться?
Мостовики переглянулись. Лук был бесполезен для охоты на большинство панцирных хищников; вот праща — совсем другое дело. Лук по-настоящему годился только для того, чтобы убивать других людей. Каладин посмотрел на Тефта, тот покачал головой. Ни он, ни сам Каладин не умели обращаться с таким оружием.
— Просто быть. — Камень перевернул труп паршенди. — Наложить стрелу на тетиву. Повернуть в другую сторону от себя. Сильно натянуть. Отпустить.
— Сомневаюсь, что все и впрямь так просто.
— У нас и так не хватает времени, чтобы обучить их владению копьем, — проворчал Тефт. — Ты собрался заняться и стрельбой из лука? Притом что у нас нет сведущего наставника?
Каладин не ответил. Он спрятал лук и тетиву в свой мешок, разыскал несколько стрел, а потом принялся помогать остальным.
Через час они маршировали по ущельям к лестнице, их факелы шипели, приближалась тьма. Тени густели, и далекие звуки: падение капель, шорох камней, завывание ветра — все казалось зловещим. Хотелось побыстрее отсюда выбраться. Парень повернул за угол, и стайка многоногих кремлецов, шустро бежавшая по стене, юркнула в трещину.
Разговоры почти стихли, сам Каладин молчал. Время от времени он оглядывался, бросая взгляды на Шена. Тихий паршун шагал, опустив голову. Мародерство среди трупов паршенди нанесло ему серьезный удар.
«Я могу это использовать, — подумал Каладин. — Но посмею ли?»
Это был риск. И значительный. Его уже один раз наказали за вмешательство в битву на плато…
«Сначала сферы». Если удастся их вытащить, то он сможет вытащить и что-то другое. Наконец наверху показалась тень, пересекающая ущелье. Они достигли первого из постоянных мостов. Отряд прошел еще немного и достиг места, где дно ущелья располагалось ближе к верхушкам плато.
Там он остановился. Мостовики собрались вокруг.
— Сигзил, — Каладин ткнул пальцем в миропевца, — ты что-то смыслишь в луках. Как тяжело, по-твоему, попасть стрелой в тот мост?
— Я пару раз держал лук в руках и не назову себя знатоком. Но, по-моему, это не очень трудно. Сколько до него, футов пятьдесят?
— В чем смысл? — спросил Моаш.
Каладин вытащил кошель со сферами и вскинул бровь:
— Привяжем кошель к стреле и запустим ее, целясь в мост. Потом, когда мы отправимся в вылазку, Лопен и Даббид смогут задержаться, чтобы попить водички возле того моста. Заберутся под него и вытащат стрелу. Сферы у нас.
Тефт присвистнул:
— Умно!
— Мы можем вытащить все сферы, — нетерпеливо проговорил Моаш. — Даже те, что…
— Нет, — отрезал Каладин. — Даже мелкие сами по себе опасны. Люди могут начать задавать вопросы, откуда у мостовиков столько денег.
Ему придется покупать припасы в разных аптеках, чтобы скрыть избыток сфер.
Моаш пал духом, но остальные мостовики приободрились.
— Кто хочет попробовать? — спросил Каладин. — Может, стоит сначала попрактиковаться, а уже потом привязывать кошель к стреле. Сигзил?
— Не уверен, что хочу такой ответственности. Тефт, попробуешь?
Тефт потер бороду:
— Ну да. Наверное. Разве это сложно?
— Сложно? — вдруг переспросил Камень.
Каладин посмотрел на рогоеда. Тот стоял позади всех, но был хорошо виден благодаря своему росту. Руки он скрестил на груди.
— Сложно, Тефт? — продолжил Камень. — Пятьдесят футов — не так уж далеко, но это не легкий выстрел. А если привязать к стреле тяжелый мешочек со сферами? Ха! Еще надо попасть поближе к краю моста, чтобы Лопен смочь их достать. Если промахнуться, можем потерять все сферы. А если разведчики возле моста увидеть, как стрела вылетает из ущелья? Они думать — это подозрительно, так?
Каладин внимательно посмотрел на рогоеда.
«Просто быть, — сказал тот. — Повернуть в другую сторону от себя… Отпустить…»
— Что ж, — заговорил Каладин, продолжая наблюдать за Камнем краем глаза. — Думаю, надо просто рискнуть. Без сфер раненые умрут.
— Можем подождать до следующей вылазки, — предложил Тефт. — Привязать веревку к мосту и сбросить вниз, а как спустимся сюда, привяжем к другому концу мешок…
— Пятьдесят футов веревки? — уныло уточнил Каладин. — Такая покупка сама по себе привлечет лишнее внимание.
— Э, ганчо, — вступил Лопен. — У меня есть кузен, который работает в лавке, где торгуют веревкой. Я тебе мог бы устроить немного, за деньги.
— Возможно, но ее все равно придется прятать на носилках, привязывать и бросать в ущелье так, чтобы никто не увидел. И потом она будет просто болтаться несколько дней? Это точно заметят.
Остальные закивали. Камень чувствовал себя очень неуютно. Вздохнув, Каладин вытащил лук и стрелы:
— Придется попробовать. Тефт, может быть, ты все-таки…
— Ох, дух Кали’калина, — пробормотал рогоед. — Ладно, дать мне лук.
Он протолкался сквозь толпу мостовиков и взял лук у Каладина, который спрятал улыбку.
Камень задрал голову, оценивая расстояние в тускнеющем свете. Натянул тетиву на лук. Каладин вручил ему стрелу. Прицелился и выстрелил. Стрела пронеслась между каменными стенами.
Рогоед кивнул и указал на кошель Каладина:
— Брать только пять сфер. Больше будет слишком тяжело. Даже пять уже безумие быть. Воздух вам всем в голову.
Каладин улыбнулся, отсчитал пять сапфировых марок, составлявших примерно жалованье за два с половиной месяца, и положил в отдельный кошель, который вручил Камню. Тот вытащил нож и вырезал углубление на древке стрелы, рядом с наконечником.
Шрам, скрестив руки на груди, прислонился к мшистой стене:
— Знаешь, а это ведь воровство.
— Да, — сказал Каладин, наблюдая за Камнем. — И меня по этому поводу ничуть не мучит совесть. А тебя?
— Вот еще. — Шрам ухмыльнулся. — По-моему, если кто-то пытается тебя убить, все надежды на твою верность можно отдать буре. Но если кто-то пойдет к Газу…
Мостовики вдруг заволновались, и весьма многие взглянули на Шена, хотя Каладин видел, что Шрам намекает не на него. Если бы один мостовик предал остальных, он мог бы заслужить себе награду.
— Возможно, стоит поставить дозорного, — предложил Дрехи. — Ну, чтобы убедиться, что никто тайком не пойдет поговорить с Газом.
— Такого мы делать не станем. Вы что предлагаете? Запереться в бараке, подозревая друг друга, не в силах ничего предпринять? — Каладин покачал головой. — Нет. Это просто еще одна опасность. Она настоящая, но мы не можем тратить силы, шпионя друг за другом. Так что будем продолжать.
Шрама это не убедило.
— Мы Четвертый мост, — твердо сказал Каладин. — Мы вместе смотрели смерти в лицо. И должны друг другу доверять. Нельзя отправляться на бой, думая о том, не перейдут ли твои соратники на другую сторону в самый неподходящий момент. — Он по очереди заглянул каждому в глаза. — Я вам верю. Всем вам. Мы справимся и сделаем это вместе.
Несколько человек кивнули; Шрам как будто успокоился. Камень завершил обстругивать стрелу и крепко привязал кошель к древку.
На плечо Каладина опустилась Сил.
— Ты хочешь, чтобы я за ними следила? Убедилась, что никто не сделает того, о чем подумал Шрам?
Каладин поколебался, потом кивнул. Лучше поберечься. Не хотелось, чтобы мостовики и сами так думали.
Рогоед взвесил стрелу на ладони.
— Почти невозможный выстрел, — жалобно проговорил он.
А потом одним плавным движением наложил ее на тетиву и натянул лук так, что оперение касалось щеки; сам он разместился прямо под мостом. Мешочек со сферами висел на древке. Мостовики затаили дыхание.
Камень выстрелил. Стрела взмыла вдоль стены ущелья — такая быстрая, что не уследить. Когда наконечник ударился о доски, раздался далекий глухой удар, и Каладин перестал дышать, но стрела не упала. Она так и осталась воткнутой в мост, с ценными сферами, привязанными к древку, у самого края, где ее нетрудно было достать.
Мостовики начали поздравлять Камня, и Каладин похлопал его по плечу.
Рогоед ответил ему пристальным взглядом:
— Я не буду использовать лук, чтобы сражаться. Ты должен это знать.
— Обещаю. Если сам захочешь, я тебя приму, но настаивать не буду.
— Я не стану драться. Не мое место быть. — Он посмотрел вверх, на сферы, и чуть заметно улыбнулся. — Но застрелить мост — это можно.
— Как ты этому научился? — спросил Каладин.
— Секрет быть, — твердо сказал Камень. — Бери лук. Отстань от меня.
— Ну хорошо. — Каладин забрал лук. — Но сомневаюсь, что в скором времени я опять к тебе не пристану. Мне в будущем понадобятся еще несколько выстрелов. — Он посмотрел на Лопена. — Ты действительно думаешь, что сможешь купить веревку, не привлекая внимания?
Лопен расслабленно прислонился к стене.
— Кузен меня ни разу не подводил.
— Да сколько же у тебя кузенов? — спросил Безухий Джакс.
— Их вечно не хватает.
— Что ж, веревка нам нужна. — У Каладина в уме наконец-то обрисовался план. — Сделай это, Лопен. Я разменяю те сферы, что вверху, и дам тебе деньги.
56Эта шквальная книга
«Свет все дальше и дальше. Буря не утихает. Я сломлен, и все вокруг меня погибли. Я плачу о конце всего. Он победил. О, мы повержены».
Далинар верхом на Храбреце размахивал осколочным клинком, сражаясь, и внутри его пульсировал Азарт. Вокруг падали паршенди с выжженными глазами.
Они набрасывались парами — каждая пыталась ударить с нового направления, не давая передышки и, как им хотелось бы верить, сбивая с толку. Если бы одной паре удалось до него добраться, пока другая отвлекала, они, возможно, сбросили бы его с коня. Потом, без устали работая топорами и булавами, разбили бы осколочный доспех. Такая тактика дорого обходилась: вокруг Далинара все было усеяно трупами. Но в сражении с осколочником любая тактика обходилась дорого.
Далинар подгонял мечущегося из стороны в сторону Храбреца и наносил размашистые удары осколочным клинком. Князь держался чуть впереди своих людей. Осколочнику требовалось пространство для битвы: клинки были такими длинными, что опасность ранить соратника представлялась весьма серьезной. Его личная гвардия приблизится, лишь если он упадет или окажется в затруднительном положении.
Азарт воодушевлял Далинара, давал силы. Он не испытал опять той слабости и тошноты, что настигла его на поле битвы несколько недель назад. Возможно, тревога была напрасной.
Он развернул Храбреца как раз вовремя, чтобы увидеть две пары паршенди, приближавшихся со спины, негромко напевая. Управляя конем коленями, он нанес мастерский широкий боковой удар, рассекший шею двух паршенди и руку третьего. У первых двоих выгорели глаза, эти воины упали. Третий выронил оружие из руки, что омертвела и повисла, когда осколочный клинок разрубил все нервы.
Четвертый член маленького отряда бросился прочь, напоследок одарив Далинара свирепым взглядом. Этот паршенди был безбородым, и что-то в его лице показалось странным. Вероятно, слегка неправильные очертания скул…
«Женщина? — изумленно подумал Далинар. — Быть такого не может. Или может?»
За ним солдаты радостно закричали, увидев, что бо́льшая часть паршенди убегает, чтобы перегруппироваться. Далинар, окруженный мерцанием спренов славы, опустил блестящий осколочный клинок. Имелась еще одна причина, по которой он держался впереди своих людей. Осколочник был не просто разрушительной силой; он — сила, что поддерживала боевой дух и вдохновляла. Солдаты сражались решительней, если видели, как их светлорд разит врагов направо и налево. Осколочники меняли ход сражений.
Поскольку натиск паршенди был пока что отбит, Далинар спешился. Повсюду лежали трупы, на которых не было ран; лишь когда он дошел до места, где сражались солдаты, вокруг появились оранжево-красные лужи крови. На каменистой земле суетились кремлецы, поглощая жидкость, и между ними копошились спрены боли. Раненые паршенди лежали, с искаженным от боли лицом глядя в небо, и пели зловещую песню. Негромко, зачастую почти шепотом. Умирая, они никогда не вопили.
Присоединившись к своей личной гвардии, Далинар почувствовал, как утихает Азарт.
— Они подбираются слишком близко к Храбрецу, — сказал он Телебу, передавая вожжи. Шкура массивного ришадиума была покрыта каплями пузырящегося пота. — Не хочу им рисковать. Пусть кто-нибудь отведет его в задние ряды.
Телеб кивнул и взмахом руки велел солдату выполнить приказ. Далинар, не выпуская из руки осколочного клинка, оглядел поле боя. Силы паршенди перегруппировывались. Как обычно, их основной ударной силой были боевые пары. Каждая пара вооружена по-разному, и у одного бойца было гладко выбритое лицо, в то время как другой носил бороду с вплетенными самосветами. Ученые Далинара предположили, что это нечто вроде примитивного ученичества.
Князь внимательно изучил чисто выбритые лица в поисках щетины. Ее не было, и у многих в чертах проскальзывало что-то женственное. Может, все безбородые на самом деле были женщинами? Что касается груди, хвастаться им было нечем, и телосложение не отличалось от мужского, но под странными доспехами паршенди можно было спрятать что угодно. Однако безбородые и впрямь казались ниже ростом на несколько пальцев, и к тому же овал лица… Да, чем больше он их изучал, тем вероятнее казалось предположение. Может, каждая из пар — муж и жена, сражающиеся вместе? Эта мысль его до странности увлекла. Неужели за шесть лет войны никто не удосужился разобраться в том, какого пола их противники?
Ну да. Плато, на которых происходили битвы, находились так далеко от военных лагерей, что трупы паршенди туда не попадали; просто кому-то поручали выдергивать самосветы из их бород и собирать оружие. Со смерти Гавилара мало кто занимался изучением паршенди. Все просто хотели, чтобы они умерли, — а если алети в чем-то преуспели, то в искусстве убивать.
«Ты и сейчас должен их убивать, — напомнил себе Далинар, — а не вникать в особенности культуры». Но все же он решил, что прикажет солдатам забрать несколько трупов для ученых.
Он бросился к другой части поля битвы, держа осколочный клинок перед собой обеими руками и следя за тем, чтобы не слишком удаляться от солдат. К югу князь видел развевающееся знамя Адолина, который вел свое подразделение прямиком на паршенди. Парень в последнее время был непривычно сдержанным. Ошибка по поводу Садеаса заставила его о многом поразмыслить.
На западе стороны гордо реяло знамя самого Садеаса, а его солдаты не давали врагам подобраться к куколке. Он прибыл первым, как и раньше, и отвлекал паршенди, пока не появились роты союзника. Далинар подумал о том, не следует ли вырезать светсердце, чтобы алети могли отступить, но зачем завершать битву так скоро? Они с Садеасом оба понимали, что истинная цель их альянса — сокрушить как можно больше паршенди.
От этого зависит, как быстро закончится эта война. И пока что план работал. Две армии дополняли друг друга. Войска Далинара перемещались слишком медленно, и паршенди успевали как следует закрепить позиции. Садеас и раньше отличался быстротой, теперь же он мог оставлять часть войска в лагере, сосредоточившись исключительно на скорости, и стал пугающе результативен в том, что касалось переправки солдат на плато, где им предстояло сражаться, однако его людям не хватало выучки. Так что если Садеас мог прибыть первым и продержаться достаточно долго, чтобы Далинар успел переправить свои отряды, войска последнего превращались в молот, который обрушивался на паршенди, прижатых к наковальне Садеаса.
Впрочем, все отнюдь не стало легче. Паршенди сражались как ущельные демоны.
Далинар кинулся на врагов, размахивая мечом, убивая всех подряд. Он вынужден был признаться самому себе, что испытывает к противникам смесь неприязни и уважения. Среди алети мало кто осмеливался напасть на осколочника. Обычно это происходило невольно: за спиной у солдат было целое войско и оно давило, почти не оставляя возможности отступить.
А вот паршенди атаковали смело. Далинар вертелся и наносил удары направо и налево, его захлестывали волны Азарта. С обычным мечом боец сосредотачивался на выпадах, он бил и ждал отдачи. Это означало быстрые, стремительные удары с коротким замахом. С осколочным клинком все обстояло иначе. Он громадный, но удивительно легкий. От него не бывает отдачи, и каждый удар ощущается так, словно лезвие рассекает лишь воздух. Весь фокус в том, чтобы управлять движущей силой и не останавливаться.
Четверо паршенди бросились на него, словно знали, что ближний бой — один из лучших способов одержать верх. Если они подбирались слишком близко, длина эфеса и природа доспехов усложняли для него битву. Далинар закружился в длинной атаке на уровне талии и почувствовал смерть паршенди как легкое сопротивление по ходу меча, рассекавшего их грудные клетки. Он прикончил всех четверых и ощутил прилив удовлетворения.
На смену которому тотчас же пришла тошнота.
«Преисподняя! Опять?»
Глаза мертвецов еще горели и дымились, а Далинар уже повернулся к новой группе врагов и снова бросился в атаку, вскинув клинок над головой косым замахом, а потом опустив его параллельно земле. Умерло шесть паршенди. Он ощутил укол сожаления и недовольство Азартом. Несомненно, эти паршенди — эти солдаты — заслуживали уважения, а не ликования со стороны того, кто их убивал.
Он вспомнил те разы, когда Азарт ощущался сильнее всего. Победа над великими князьями вместе с Гавиларом, когда они оба были молоды, отражение натиска веденцев, борьба с гердазийцами и разгром реши на острове Акак. Как-то раз жажда битвы чуть было не вынудила его напасть на самого Гавилара. Далинар помнил, какую ревнивую зависть испытывал в тот день, лет десять назад, когда желание атаковать Гавилара — единственного достойного противника, мужчину, который добился руки Навани, — едва не поглотило его.
Князь расправился с врагами, и гвардейцы разразились победными возгласами. Он ощутил опустошенность и сосредоточился на Азарте, а прочие чувства и переживания сжал мертвой хваткой. Позволил Азарту разлиться по всему телу. К счастью, тошнота прошла, поскольку сбоку на него кинулась еще одна группа паршенди. Он выполнил поворотную стойку ветра — передвинул ноги, опустил плечо и, замахнувшись, вложил в удар клинка весь свой вес.
Трое полегли, но четвертый, и последний, паршенди ринулся мимо своих раненых товарищей и, оказавшись на расстоянии вытянутой руки от Далинара, замахнулся своим молотом. Его глаза были широко распахнуты от гнева и решительности, хотя он не орал и не вопил. Просто продолжал петь.
Удар обрушился на шлем Далинара, раздался треск. Его голова дернулась в сторону, но доспех поглотил почти весь удар, и на шлеме появилось несколько тонких, как паутинки, трещин. Далинар видел их краем глаза — они слабо светились, излучая буресвет.
Паршенди был слишком близко. Далинар бросил клинок. Оружие превратилось в облачко дыма, а он вскинул закованную в броню руку и отбил следующий удар молота. Потом замахнулся другой рукой, и его кулак угодил паршенди в плечо. От удара тот отлетел на землю. Песня оборвалась. Стиснув зубы, Далинар шагнул вперед и пнул его в грудь, отшвырнув тело футов на двадцать. Он привык опасаться паршенди, которые не были при смерти.
Опустив руки, Далинар призвал осколочный клинок. Он снова ощутил себя сильным, пыл сражения к нему вернулся. «Я не должен был корить себя за то, что убиваю паршенди, — подумал он. — Это правильно».
Далинар замешкался, кое-что заметив. Что это на соседнем плато? Похоже на…
Вторую армию паршенди.
Несколько разведывательных отрядов прорывались через главные линии сражения, но Далинар уже знал, что за новость они несут.
— Буреотец! — выругался он, вскинув осколочный клинок. — Передайте предупреждение! Приближается второе войско!
Несколько человек бросились исполнять его приказ. «Этого стоило ожидать, — подумал Далинар. — Мы начали приводить на плато две армии, и они принялись делать то же самое».
Но это означало, что до сих пор паршенди не сражались в полную силу. Делали ли они это потому, что понимали, насколько мало места для маневров остается на плато? Или ради скорости? Но это не имело смысла… Войскам алети приходилось мучиться с мостами — перевалочными пунктами, которые замедляли их тем сильнее, чем больше солдат участвовало в вылазке. Но паршенди могли перепрыгивать через ущелья. Так почему же они не отправлялись на битву все разом?
«Будь оно все проклято, — раздраженно подумал Далинар. — Мы так мало о них знаем!»
Он воткнул осколочный клинок в камень, мысленно приказав оружию не исчезать, и начал громким голосом отдавать распоряжения. Гвардейцы собрались вокруг него, пропуская разведчиков и отправляя гонцов. Далинар ненадолго из символа битвы превратился в генерала-тактика.
Чтобы изменить стратегию битвы, понадобилось время. Армия иногда походила на громадного чулла, который неуклюже топал вперед, не обращая внимания на новые команды. Еще до того, как приказы Далинара успели выполнить, подкрепление паршенди начало перебираться через ущелье с северной стороны. Там и сражался Садеас. Далинар мало что мог разглядеть, а донесения разведчиков поступали слишком медленно.
Он бросил взгляд на высокую скалу поблизости. У нее была неровная поверхность, немного похожая на край штабеля досок. Не дослушав донесение, князь схватил осколочный клинок и понесся по каменистой земле, раздавив несколько камнепочек латными ботинками. Кобальтовая гвардия и гонцы поспешили следом.
У скалы Далинар отбросил меч, позволив ему превратиться в дым, подпрыгнул и схватился за неровности на поверхности камня, прикидывая, как далеко до плоской вершины. Через несколько секунд он уже был там.
Перед ним раскинулось поле боя. Главная армия паршенди была красно-черной массой в центре плато, которую теперь с двух сторон прижимали алети. Мостовые расчеты Садеаса, всеми забытые, поджидали на плато к западу, в то время как подкрепление паршенди пересекало ущелье на севере.
«Буреотец, они и впрямь хорошие прыгуны», — подумал князь, наблюдая за тем, как враги один за другим преодолевали расщелину, отталкиваясь мощными ногами. После шести лет сражений Далинар не сомневался, что солдаты-люди — особенно легковооруженные — превосходили отряды паршенди по скорости, если нужно было одолеть больше нескольких десятков ярдов. Зато крепкие и сильные ноги паршенди позволяли им далеко прыгать.
Ни один паршенди не потерял равновесия, прыгая через ущелье. Они приближались к краю пропасти рысью, потом резко взлетали и преодолевали еще футов десять по воздуху. Новое войско продвигалось на юг, прямиком к армии Садеаса. Заслонив глаза ладонью от ослепительно-яркого солнца, Далинар с трудом разглядел личное знамя своего друга.
Оно было в точности на пути приближавшихся паршенди; великий князь обычно оставался в задних рядах войск, занимая безопасную позицию. Теперь эта позиция вдруг превратилась в передовую, и прочие силы Садеаса не успевали выйти из боя и броситься на помощь. Он остался без поддержки.
«Садеас! — подумал Далинар, подступая к самому краю скалы. Плащ развевался у него за спиной на ветру. — Я должен послать к нему резерв копейщиков…»
Но нет, они не успеют.
Копейщикам ни за что не добраться до него вовремя. Но всадник может успеть.
— Храбрец! — заорал Далинар и прыгнул с вершины скалы.
Там, где он приземлился, камень дал трещину; доспех принял силу удара на себя. От брони поднялось облачко буресвета, и поножи слегка треснули.
Храбрец бросил своих охранников и галопом понесся на зов хозяина. Когда он приблизился, Далинар схватился за седло и взлетел на спину жеребца.
— Следуйте за мной, если успеете! — прокричал князь командиру гвардейцев. — И пошлите гонца к моему сыну — командование нашей армией переходит к нему!
Далинар поднял Храбреца на дыбы и галопом помчался вдоль края поля битвы. Гвардейцы призывали собственных лошадей, но им нелегко было угнаться за ришадиумом.
Да будет так.
Сражающиеся справа от Далинара солдаты превратились в размытое пятно. Он припал к спине Храбреца, и ветер свистел, рассекаемый его осколочным доспехом. Вскинув руку, он призвал Клятвенник. Тот упал в подставленную ладонь, покрытый морозными узорами и окруженный туманом, а Далинар развернул Храбреца, объезжая западный край поля боя. Выходило, что первая армия паршенди стояла между его войском и войском Садеаса. У него не было времени их объезжать. Потому, сделав глубокий вдох, Далинар рванулся прямо сквозь ряды врагов. Они, по своему обыкновению, сражались рассеянным строем.
Храбрец галопом пронесся среди них, и паршенди бросались прочь с дороги массивного жеребца, ругаясь на своем мелодичном языке. Копыта грохотали по камням; Далинар подгонял Храбреца коленями. Главное — не останавливаться. Несколько паршенди из сражавшихся на передовой против сил Садеаса повернулись и ринулись на него. Они увидели шанс. Если бы Далинар упал, он оказался бы в одиночестве, окруженный тысячами врагов.
С бешено колотящимся сердцем князь выставил клинок, пытаясь замахнуться на паршенди. Через несколько минут он достиг северо-западного края их войска. Там его противники построились, подняв копья и уперев их тупыми концами в землю.
«Шквал!» — подумал Далинар. Паршенди ни разу не устанавливали копья так против тяжелой кавалерии. Они постепенно учились.
Князь помчался прямо на отряд, в последний момент круто развернул Храбреца и поскакал параллельно стене копий. Он взмахнул клинком-осколком, рубя наконечники оружия и заодно рассекая руки. Неподалеку строй паршенди дрогнул, и Далинар, сделав глубокий вдох, погнал Храбреца в образовавшуюся брешь, отрубив еще несколько наконечников копий. Еще одно отскочило от брони на его плече, а Храбрец получил длинный порез на левом боку.
Движущая сила несла их вперед, и вот Храбрец, топча противников, с тихим ржанием прорвался сквозь линию паршенди неподалеку от того места, где главный отряд Садеаса сражался с врагом.
Сердце Далинара колотилось. Он пронесся мимо войска Садеаса так, что оно превратилось в размытое пятно, галопом направляясь к задним рядам, где заклубился неорганизованный хаос: солдаты пытались сопротивляться новым силам паршенди. Люди кричали и умирали, алети в темно-зеленом смешались с паршенди в черно-красном.
«Там!»
Далинар увидел, как знамя Садеаса, трепыхнувшись в последний раз, упало. Он спрыгнул с коня и тяжело ударился о камни. Храбрец повернул назад, предвосхищая приказ. Его рана была плоха, и Далинар не стал бы и дальше им рисковать.
Пришла пора возобновить бойню.
Он ворвался в скопление врагов с фланга, и у некоторых в обычно непроницаемых черных глазах мелькнуло изумление. Временами паршенди казались чужаками, но их чувства весьма походили на человеческие. Проснулся Азарт, который Далинар не стал гасить, — он в нем слишком сильно нуждался. Его союзник был в опасности.
Самое время выпустить Черного Шипа на волю.
Далинар пробивался сквозь ряды паршенди. Он убивал их небрежно, будто смахивая крошки с обеденного стола. Никакой отточенности движений, никакого аккуратного натиска в сопровождении нескольких отделений и личной гвардии за спиной. Это была лобовая атака со всей увеличенной осколками силой и смертельной мощью того, кто посвятил жизнь убийствам. Он превратился в ураган и рассекал ноги, торсы, руки, шеи, убивал, убивал, убивал. Князь сделался водоворотом смерти и стали. Оружие отскакивало от его брони, оставляя мелкие трещины. Клинок рубил врагов десятками и не останавливался, стремясь туда, где упало знамя Садеаса.
Глаза выгорали, сверкали мечи, паршенди пели. Они столпились, атакуя Садеаса, и теперь из-за тесноты не могли сражаться в полную силу. Но Далинару это не мешало. Ему не нужно было следить ни за тем, чтобы не ударить друга, ни за тем, что меч застрянет в чьей-нибудь плоти или броне. А если на пути попадались трупы, он их рубил — мертвая плоть поддавалась осколочному клинку, как сталь и древесина.
Вскоре в воздухе повис кровавый туман, а Далинар все убивал и рубил, пробиваясь сквозь строй паршенди. Клинок летал из стороны в сторону, вперед и назад, и временами Черный Шип оборачивался, чтобы сразить тех, кто пытался ударить в спину.
Под ноги ему попался кусок зеленой ткани. Знамя Садеаса. Далинар завертелся, озираясь по сторонам. Позади осталась полоса трупов, и паршенди, рвавшиеся к нему, быстро и аккуратно их обходили. Те, что надвигались справа. А вот слева от этой полосы его как будто не замечали.
«Садеас!» — подумал Далинар и, сразив надвигавшихся сзади паршенди, бросился вперед. Там оказалась группа черно-красных воинов, колотивших кого-то, лежавшего на земле и истекавшего буресветом.
Совсем близко обнаружился большой молот осколочника, который, видимо, обронил сам Садеас. Далинар прыгнул вперед, бросил свой клинок и схватил молот. С ревом обрушил оружие на паршенди, отбросив сразу десяток, а потом повернулся и ударил в другую сторону. Тела полетели прочь, кувыркаясь.
В таком ближнем бою молот сподручнее; клинок просто убивал, тела падали под ноги, и это бы сильно мешало Далинару. Молот, однако, расшвыривал трупы по сторонам. Князь прыгнул в центр пространства, которое только что расчистил, и встал рядом с павшим Садеасом. Снова начал призыв осколочного клинка, не переставая раскидывать врагов молотом.
На девятом ударе сердца он бросил молот в лицо какому-то паршенди, а потом в его руках появился Клятвенник. Он немедленно принял стойку ветра и посмотрел вниз. Доспех Садеаса истекал буресветом из десятка трещин и проломов. Нагрудник был полностью разбит, под торчавшими зазубренными металлическими осколками виднелся мундир. Из дыр струился светящийся дым.
Не было времени проверять, жив ли Садеас. Паршенди теперь видели не одного, но сразу двух осколочников в пределах досягаемости и усилили натиск на Далинара. Он убивал воинов, нанося удар за ударом, защищая пространство вокруг себя.
Князь не мог остановить их всех. По нему наносили удары, в основном по рукам и по спине. Доспех трещал, как хрусталь под слишком большой тяжестью.
Далинар взревел, сразив четверых паршенди, а еще двое ударили ему в спину, и доспех завибрировал. Он повернулся и убил одного; второй едва успел отскочить. Далинар начал задыхаться, за ним оставался хвост вытекающего буресвета. Князь чувствовал себя окровавленным загнанным зверем, который пытается отразить натиск тысячи щелкающих зубами хищников разом.
Но только не чуллом, который, защищаясь, прятался в своем панцире. Князь убивал, и Азарт внутри его достигал все новых и новых вершин. Далинар чувствовал настоящую опасность, схожую с ощущением падения, и от этого Азарт усиливался. Великий князь едва не захлебнулся в нем — в невероятном ликовании и страсти. А еще — в опасности. Все больше ударов достигало цели; все больше паршенди умудрялись увернуться или уклониться от его клинка.
Сквозь кирасу задул ветерок. Прохладный, пугающий до дрожи. Трещины расширялись. Если кираса лопнет…
Далинар заорал, ударив мечом паршенди, выжигая глаза, и тот упал без единой отметины на коже. Вскинул клинок, повернулся и рассек ноги другому противнику. В душе бушевал ураган чувств, а по лбу под забралом шлема текли струи пота. Что случится с армией алети, если они с Садеасом оба погибнут здесь? Два великих князя убиты в одном сражении, два доспеха и один клинок потеряны?
Не бывать такому. Он еще не выяснил, сошел ли с ума или нет. И не умрет, пока не узнает!
Внезапно рухнули замертво несколько паршенди, которых он не атаковал. Сквозь них прорвался человек в блестящем синем осколочном доспехе. Адолин держал свой сверкающий огромный осколочный клинок одной рукой.
Сын Далинара снова ударил, и Кобальтовая гвардия ринулась в проделанную брешь. Песня паршенди изменила ритм, став неистовой, и они отпрянули, когда появились все новые и новые солдаты в зеленой и синей форме.
Далинар в изнеможении рухнул на колени и позволил клинку исчезнуть. Гвардейцы окружили его, а войско Адолина текло мимо, настигая паршенди, вынуждая их спасаться бегством. Через несколько минут они захватили позиции.
Опасность миновала.
— Отец, — позвал Адолин, опускаясь рядом с ним на колени и снимая шлем. Русые с черным волосы юноши были растрепаны и промокли от пота. — Клянусь бурей, ты меня перепугал! Все в порядке?
Далинар снял собственный шлем, с наслаждением подставив влажное лицо под прохладный ветерок. Он глубоко вздохнул и кивнул:
— Ты явился… очень вовремя, сын.
Адолин помог ему встать.
— Пришлось прорываться сквозь всю армию паршенди. Не хочу показаться невежливым, но какая буря заставила тебя выкинуть такой трюк?
— Я просто знал, что ты справишься с армией, если со мной что-то случится. — Далинар похлопал сына по плечу — раздался звон металла о металл.
Адолин бросил взгляд отцу на спину и вытаращил глаза.
— Так плохо? — спросил князь.
— Держится на честном слове. Из тебя течет буресвет, как будто ты винный мех, на котором лучники упражнялись в стрельбе.
Далинар со вздохом кивнул. Князь уже чувствовал себя неуклюжим. Этак можно совсем утратить подвижность. Придется снять доспех до того, как они вернутся в лагерь.
Рядом солдаты вытаскивали Садеаса из его доспеха. Тот был так сильно поврежден, что буресвет уже не вытекал, не считая нескольких тонких струек. Его можно отремонтировать, но придется потратиться — восстанавливаясь, осколочный доспех обычно вытягивал буресвет из самосветов, пока те не трескались.
Солдаты сняли с Садеаса шлем, и Далинар с облегчением увидел, что его бывший друг моргает — сбитый с толку, но в целом невредимый. У него был порез на бедре, где один из паршенди достал мечом, и несколько царапин на груди.
Князь посмотрел на Далинара и Адолина. Далинар напрягся, ожидая обвинений, — все случилось лишь из-за того, что он настоял на том, чтобы обе армии сражались на одном плато. Они сами вынудили паршенди привести второе войско. Далинару следовало позаботиться о разведчиках, которые следили бы за этим.
Садеас, однако, широко улыбнулся:
— Буреотец, я чуть не распрощался с жизнью! Как идет битва?
— Паршенди бегут, — сообщил Адолин. — Последние отряды, что еще сопротивлялись, были вокруг вас. Наши люди прямо сейчас вырезают светсердце. Мы победили.
— Мы снова победили! — с триумфом провозгласил Садеас. — Далинар, старый маразматик! Ты, оказывается, еще способен выдать парочку хороших идей!
— Мы одного возраста, — заметил Далинар, и тут появились гонцы с донесениями о том, что происходило на остальной части поля битвы.
— Сообщите всем, — провозгласил Садеас, — что сегодня всех моих солдат ждет такой пир, которого не постыдились бы светлоглазые!
Он улыбался, пока солдаты помогали ему встать, и утверждал, что может держаться на ногах, несмотря на рану. Он тут же принялся созывать своих офицеров. Адолин отошел, чтобы выслушать донесения разведчиков.
Далинар начал озираться в поисках Храбреца, желая убедиться, что о ране коня позаботились. В этот самый момент Садеас схватил его за руку и негромко проговорил:
— Я должен был погибнуть.
— Возможно.
— Я мало что видел. Но мне показалось, ты был один. Куда подевалась гвардия?
— Пришлось от них оторваться, — объяснил Далинар. — Иначе я бы не успел.
Садеас нахмурился:
— Ты ужасно рисковал. Почему?
— Союзников на поле битвы не бросают. Если только у них нет другого пути к спасению. Такова одна из Заповедей.
Садеас покачал головой:
— Ты однажды погибнешь из-за своей чести. — Он выглядел потрясенным. — Впрочем, сегодня я по этому поводу жаловаться не стану!
— Если мне суждено умереть, то я до последнего буду жить так, как надо. Важна не цель, но путь к этой цели.
— Заповеди?
— Нет. «Путь королей».
— Эта шквальная книга…
— Эта шквальная книга сегодня спасла тебе жизнь, — сказал Далинар. — Кажется, я начинаю догадываться, что в ней видел Гавилар.
В ответ на это Садеас одарил его сердитым взглядом, а потом посмотрел на свой доспех, лежавший поблизости кучей обломков. Покачал головой:
— Возможно, я позволю тебе объяснить свои слова. Я бы хотел тебя снова понимать, старый друг. С изумлением спрашиваю себя, понимал ли вообще когда-нибудь? — Он отпустил руку Далинара. — Эй, где мой конь, забери его буря? Приведите мне коня! Где мои офицеры?
Далинар ушел и быстро разыскал гвардейцев, которые занимались Храбрецом. Великий князь вдруг с изумлением осознал, что на земле лежит множество трупов. Здесь пролегла полоса, которую он оставил за собой, прорываясь сквозь ряды паршенди к Садеасу. След смерти.
Далинар повернулся и взглянул туда, где удерживал позицию. Десятки мертвецов. Возможно, сотни.
«Кровь отцов моих… Это я сделал?»
Он не убивал в таких количествах с той поры, когда только начал помогать Гавилару объединять Алеткар. И с юности не испытывал дурноты при виде смерти.
Но теперь вдруг преисполнился такого отвращения, что едва удержал желудок под контролем. Великого князя Холина не стошнит на поле боя. Его люди не должны такое видеть.
Он побрел прочь, одной рукой держась за голову, а под мышкой другой зажав шлем. Ему полагалось бы ликовать. Но Далинар не мог. Он просто… не мог.
«Садеас, тебе понадобится удача, чтобы понять меня, — подумал он. — Потому что, забери меня Преисподняя, я и сам себя не понимаю».
57«Странствующий парус»
«Я держу в руках младенца, мой нож у его горла, и я знаю, что все живое хочет, чтобы я полоснул по нему лезвием. Пролил кровь на землю, обагрил собственные руки, тем самым подарив нам возможность снова вздохнуть полной грудью».
— И весь мир разбился! — заорал Карта, выгибая спину, вытаращив глаза, с каплями кровавой слюны на щеках. — Скалы дрогнули у них под ногами, и камни потянулись к небесам! Мы умираем! Мы умираем!
Он еще раз спазматически дернулся, и его глаза погасли. Каладин отпрянул — его руки были алыми и скользкими от крови, и кинжал, заменявший хирургический нож, выскользнул из пальцев, тихонько звякнул о камни. Приветливый мостовик лежал мертвый на каменистом плато, с разверстой раной на левой стороне груди, где стрела рассекла родимое пятно, в точности повторявшее, по его словам, очертания Алеткара.
«Они уходят, — подумал Каладин. — Один за другим. Их вскрывают, они истекают кровью. Мы всего лишь бурдюки для переноса крови. Рано или поздно мы умираем, и она проливается на камни, точно струи дождя во время Великой бури.
Потом останусь только я. Я всегда остаюсь один».
Слой кожи, слой жира, слой мышц, слой кости. Вот и весь человек.
На другой стороне ущелья развернулась яростная битва. На мостовиков так мало обращали внимания, что они с тем же успехом могли находиться в другом королевстве. Сдохни, сдохни, сдохни, а потом исчезни.
Вокруг Каладина кольцом стояли мрачные мостовики.
— Что это он сказал напоследок? — спросил Шрам. — Скалы дрогнули?
— Да ерунда какая-то, — ответил крепкорукий Йейк. — Просто предсмертный бред. Такое иногда случается.
— Кажется, в последнее время это происходит чаще, — заметил Тефт.
Он прижимал ладонь к впопыхах перевязанной ране от стрелы на другой руке. В ближайшие дни мост ему не носить.
После гибели Карты и Арика их осталось двадцать шесть. Этого едва хватало для моста. Он заметно потяжелел, и нелегко было поспевать за другими мостовыми расчетами. Еще несколько потерь, и у них будут серьезные неприятности.
«Я должен был поторопиться», — подумал Каладин, глядя на вскрытую грудную клетку Карты, чьи внутренности уже начали подсыхать на солнце. Стрела пробила легкое, наконечник застрял в позвоночнике. Смог бы Лирин его спасти? Если бы Каладин прошел обучение в Харбранте, как того желал отец, узнал ли бы он достаточно, чтобы предотвращать такие смерти?
«Такое иной раз случается, сын…»
Каладин поднял трясущиеся окровавленные руки к лицу, схватился за голову — воспоминания поглотили его. Юная девочка, проломленная голова, сломанная нога, разгневанный отец.
Отчаяние, ненависть, потери, тоска, ужас. Разве такое кому-нибудь по силам? Быть лекарем, жить с мыслью о том, что многих ты не спасешь, просто не хватит сил? Когда ошибается обычный человек, на поле вырастает червивый лавис. Когда ошибается лекарь, кто-то умирает.
«Тебе следует научиться тому, когда надо переживать…»
Как будто он мог выбирать. Изгонять ненужные чувства, словно задувая огонь свечи. От навалившейся тяжести Каладин ссутулился. «Я должен был его спасти, я должен был его спасти, я должен был его спасти».
Карта, Данни, Амарк, Гошель, Даллет, Нальма. Тьен.
— Каладин, — раздался голос Сил, — будь сильным.
— Будь я сильным, — прошипел он, — они бы жили.
— Ты по-прежнему нужен нам. Ты дал слово. Ты поклялся.
Каладин поднял глаза. Мостовики выглядели встревоженными и расстроенными. Их было только восемь; остальные отправились на поиски раненых мостовиков из других отрядов. Они уже нашли троих, с легкими ранами, с которыми мог справиться Шрам. И больше никаких известий. Или в мостовых отрядах не оказалось других раненых, или им уже нельзя было помочь.
Наверное, Каладин должен был на всякий случай пойти и проверить. Он отрешенно подумал, что не выдержит, если опять окажется перед раненым, которого не сумеет спасти. С трудом поднялся на ноги и побрел прочь от трупа. Подошел к краю пропасти и вынудил себя принять знакомую стойку, как учил Таккс.
Ноги на ширине плеч, руки сжимают предплечья. Спина прямая, взгляд вперед. Это Каладин умел, и силы потихоньку начали возвращаться.
«Ты ошибался, отец, — подумал он. — Ты говорил, я научусь справляться со смертями. И вот он я. Столько лет прошло. Проблема все та же».
Мостовики потянулись к нему. Подошел Лопен с мехом. Каладин, поколебавшись, умылся. Теплая вода испарялась, приятно холодя кожу. Он выдохнул и благодарно кивнул коротышке-гердазийцу.
Лопен вскинул бровь, потом жестом указал на кошель, привязанный к своему поясу. Однорукий мостовик забрал последнюю порцию сфер, которую они прицепили к мосту с помощью стрелы. Это был уже четвертый раз, и пока что непредвиденных осложнений не случалось.
— Все прошло хорошо? — спросил Каладин.
— Ага, ганчо. — Лопен широко улыбнулся. — Легко и просто, как обдурить рогоеда.
— Я все слышать, — угрюмо проворчал Камень, стоявший неподалеку.
— А веревка? — спросил Каладин.
— Скинул всю бухту вниз. Конец ни к чему не привязал. Все как ты велел.
— Хорошо.
Веревка, болтающаяся на краю моста, была бы слишком заметной. Если Хашаль или Газ унюхали, что замышляет Каладин…
«Кстати, а где Газ? — подумал Каладин. — Почему он не отправился в вылазку с мостом?»
Лопен отдал кошель со сферами, словно ему не терпелось избавиться от ответственности. Каладин принял кошель и сунул в карман штанов.
Каладин снова встал по стойке вольно. Плато по другую сторону ущелья было длинным и узким, с крутыми склонами по бокам. Далинар Холин, как и в последних битвах, помогал войскам Садеаса. Он всегда являлся с опозданием. Наверное, сваливал все на медленные мосты, которые тянули чуллы. Очень удобно. Его людям нередко удавалось воспользоваться такой роскошью, как переход через ущелье в отсутствие стреляющих по ним лучников.
Садеас и Далинар теперь побеждали чаще. Впрочем, для мостовиков это ничего не значило.
По другую сторону ущелья умирало множество воинов, но Каладина это ничуть не тревожило. Он не изнывал от желания исцелить, помочь. За это можно поблагодарить Хэва, который приучил его мыслить в категориях «мы» и «они». В каком-то смысле Каладин и впрямь научился тому, о чем говорил его отец. Это был неправильный смысл, но и так сойдет. Нужно было защищать «нас» и уничтожать «их». Солдат не мог думать иначе. Поэтому Каладин ненавидел паршенди. Они были врагами. Если бы он не научился так делить людей, война бы его уничтожила.
Похоже, она все равно это сделала.
Наблюдая за битвой, он сосредоточился на одной конкретной вещи, желая отвлечься. Как же паршенди обращались со своими мертвецами? Враги редко тревожили павших соплеменников; они выбирали окольные пути атаки, чтобы не прикасаться к трупам. А стоило алети промаршировать по мертвецам паршенди, в том месте сразу же разгоралась ожесточенная битва.
Алети это заметили? Скорее всего, нет. Но он-то видел, что паршенди чтят своих мертвецов — чтят до такой степени, что готовы подвергать опасности живых ради сохранения тел мертвых. Каладин может это использовать. Он должен это использовать. Каким-то образом.
В конце концов алети победили. Вскоре Каладин и его отряд уже брели по плато обратно в лагерь, таща тяжелый мост, к которому были привязаны трое раненых. Они больше никого не нашли, и Каладин в глубине души был самому себе противен, поскольку понял — его это радует. Он уже спас примерно пятнадцать человек из других мостовых отрядов, и им не хватало денег — даже с учетом сфер из ущелий, — чтобы всех кормить. Казарма заполнилась ранеными.
Четвертый мост достиг ущелья, и парень начал опускать свою ношу. Теперь он все делал машинально: опустить мост, быстро отвязать раненых, толкнуть мост через расщелину. Каладин проверил всех троих. Каждый, кого он так спасал, выглядел потрясенным его поступком, хотя это продолжалось уже не одну неделю. Убедившись, что все в порядке, поднялся и принялся ждать, пока солдаты переходили по мосту.
Четвертый мост последовал его примеру. Они все чаще удостаивались сердитых взглядов от солдат — как темноглазых, так и светлоглазых, — что шли мимо.
— Ну вот зачем он так? — тихо спросил Моаш, когда один из солдат на ходу швырнул в мостовиков переспелым плодом складчатой лозы.
Моаш вытер с лица вязкий красный сок, потом вздохнул и опять встал по стойке вольно. Каладин никогда не просил мостовиков делать то же самое, что и он, но они все равно каждый раз это делали.
— Когда я сражался вместе с войском Амарама, — сказал Каладин, — я мечтал о том, как буду воевать на Расколотых равнинах. Все знают, что в Алеткаре остались только армейские отбросы. Мы воображали настоящих солдат, которые сражаются в славной войне, чтобы свершить возмездие за убийство нашего короля. Такие солдаты должны справедливо обращаться с соратниками. И дисциплина у них безукоризненная. Каждый — мастер копья, и они никогда не нарушают строй на поле боя.
Стоявший с другой стороны Тефт тихонько фыркнул.
Каладин повернулся к Моашу:
— Почему они так с нами обращаются, Моаш? Потому что знают, что им до нас далеко. Они видят, что мостовики дисциплинированнее их, и это раздражает. Насмехаться над нами куда проще, чем улучшать собственные навыки.
— Солдаты Далинара Холина так себя не ведут, — заметил Шрам, стоявший позади Каладина. — Его люди маршируют строем. У них в лагере порядок. Если солдат на дежурстве, его мундир будет застегнут на все пуговицы и сам он не станет бездельничать.
«Да прекратите вы когда-нибудь рассказывать про этого Далинара забери-его-буря Холина?» — подумал Каладин.
Про Амарама говорили то же самое. Как легко не замечать почерневшее сердце, если его прикрывает выглаженный мундир и репутация честного человека.
Через несколько часов вспотевшие и измотанные мостовики вскарабкались по склону на склад. Они сбросили свой мост в положенном месте. Было уже довольно поздно; Каладину следовало идти за покупками немедленно, иначе они останутся без припасов для вечерней похлебки. Парень вытер руки полотенцем, а отряд построился.
— Вы свободны на весь вечер, — сказал он. — Завтра с утра дежурство в ущелье. Тренировку с мостом придется перенести на вторую половину дня.
Мостовики закивали, потом Моаш вскинул руку. Остальные, все как один, подняли руки и скрестили их в запястьях, сжав кулаки. Выглядело это так, словно они долго тренировались. Потом все быстро разошлись по своим делам.
Каладин вскинул бровь, запихивая полотенце за пояс. Тефт задержался рядом с ним, улыбаясь.
— Что это было? — спросил Каладин.
— Парни попросили о военном салюте, — объяснил Тефт. — Обычный нам использовать нельзя — копейщики и так уже думают, что мы слишком много о себе возомнили. Вот я и решил обучить их салюту, что был в ходу у моего прежнего отделения.
— Когда?
— Сегодня утром. Пока ты получал от Хашаль указания на день.
Каладин улыбнулся. Странно, он еще не разучился это делать.
Поблизости девятнадцать других мостовых отрядов, участвовавшие в вылазке, складывали свои мосты один за другим. Неужели Четвертый мост когда-то выглядел как они, с их неопрятными бородами и замученными взглядами? Все молчали. Некоторые мимоходом поглядывали на Каладина, но прятали глаза, заметив, что он на них смотрит. Эти мостовики перестали презирать их отряд. Удивительное дело, но теперь они как будто относились к Четвертому мосту как ко всем остальным в лагере — глядели снизу вверх. Они спешили прочь, стараясь избежать его внимания.
«Вот бедолаги…» — подумал Каладин. Может, он сумеет убедить Хашаль, чтобы та позволила ему взять нескольких в Четвертый мост? Лишние руки пригодятся, и от одного взгляда на этих ссутулившихся бедняг у него сжималось сердце.
— Парень, это выражение лица мне знакомо, — сказал Тефт. — Ну почему ты вечно должен помогать всем и каждому?
— Вот еще, — отозвался Каладин. — Я даже защитить Четвертый мост не могу. Покажи-ка руку.
— Все не так плохо.
Каладин все равно схватил его за руку и размотал затвердевшую от крови повязку. Порез был длинный, но неглубокий.
— Нужен антисептик. — Сын лекаря заметил ползущих по краю раны красных спренов гниения. — И похоже, придется зашивать.
— Все не так плохо!
— Не возражай, — сказал Каладин и, взмахом руки велев Тефту следовать за собой, подошел к одной из дождевых бочек, стоявших по периметру лесного склада.
Рана была достаточно легкой, чтобы Тефт смог завтра во время дежурства в ущелье показывать остальным выпады и блоки с копьем, но это не повод дать ей загноиться или превратиться в шрам.
У бочки Каладин промыл рану дождевой водой и позвал Лопена. Тот стоял в тени барака, и Каладин велел принести свои медицинские принадлежности. Гердазиец снова отдал честь, хотя и одной рукой, и неспешным шагом отправился за мешком.
— Это самое, парень… — начал Тефт. — Как ты себя чувствуешь? Ничего необычного?
Каладин нахмурился, отвлекаясь от раны на руке пожилого мостовика:
— Забери тебя буря, Тефт! Ты задаешь мне этот вопрос в пятый раз за два дня. Ты на что-то намекаешь?
— Нет-нет!
— Тут что-то кроется, — возразил Каладин. — Чего ты ко мне пристал? Я…
— Ганчо, — сказал подошедший Лопен с мешком с медицинскими принадлежностями на плече, — вот, держи.
Парень посмотрел на него, с неохотой взял мешок и начал развязывать:
— Нам надо будет…
Тефт вскинул руку, будто желая ударить его кулаком.
Каладин, не думая, резко вдохнул и принял защитную стойку, выставив перед собой руки — одна была сжата в кулак, другая отведена назад, чтобы блокировать удар.
Что-то будто расцвело внутри его. Словно он набрал полную грудь чистейшего воздуха, а в его кровь впрыснули горящий спирт. По всему телу прошла мощная волна. Сила и осознанность. Это походило на естественную реакцию на опасность, только в сто раз сильнее.
Каладин молниеносным движением поймал кулак Тефта. Тот застыл.
— Что это ты делаешь? — требовательно спросил молодой мостовик.
Тефт заулыбался. Шагнул назад, высвободил руку.
— Келек, — сказал он, качая головой, — ну у тебя и хватка…
— Почему ты пытался меня ударить?
— Я хотел кое-что проверить. Видишь ли, у тебя сейчас тот кошель со сферами, который принес Лопен, и еще твой собственный с нашими общими сбережениями. Больше буресвета, чем ты когда-нибудь носил с собой, по крайней мере в последнее время.
— А это тут при чем? — рассерженно спросил Каладин. Что за жар он чувствовал внутри себя, что за огонь в венах?
— Ганчо, — с благоговением проговорил Лопен, — ты светишься.
Каладин нахмурился. «Какая буря…»
И тут он все увидел сам. Свечение было очень слабым, но вполне реальным — от его кожи поднимались извивающиеся струйки мерцающего дыма. Словно пар от миски с горячей водой холодной зимней ночью.
Каладин задрожал и положил медицинский мешок на широкий край дождевой бочки. На миг его кожу обдало холодом. Что происходит? Потрясенный, он поднял другую руку и увидел, что она тоже испускает струйки дыма.
— Что ты со мной сделал? — спросил он у Тефта.
Пожилой мостовик все еще улыбался.
— Отвечай! — сказал Каладин и, шагнув вперед, схватил его за воротник. «Буреотец, сколько же во мне силы!»
— Парень, да ничего я не делал. Ты сам это делаешь вот уже некоторое время. Я случайно увидел, как ты питался буресветом, пока лежал больной.
Буресвет. Каладин поспешно отпустил Тефта и засунул руку в карман в поисках кошеля со сферами. Выудил его и развязал.
Внутри было темно. Все пять самосветов оказались пустыми. Белый свет, который излучала кожа Каладина, слабо озарил внутренность кошеля.
— Это что-то новенькое… — раздался позади голос Лопена.
Каладин повернулся и увидел, что гердазиец присел и разглядывает мешок с медицинскими принадлежностями. С ним-то что случилось?
А потом Каладин понял. Он думал, что положил мешок на край бочки, но в спешке просто прижал его к стенке. Мешок прилип к доскам, словно его повесили на невидимый крючок. И от него шло едва заметное свечение, как от самого Каладина. Пока Лопен смотрел, оно потускнело, мешок отклеился и шлепнулся на землю.
Каладин поднял руку ко лбу, переводя взгляд с изумленного Лопена на пытливого Тефта. Потом начал озираться как безумный. Никто из находившихся на складе на них не смотрел; в солнечном свете дымок был слишком бледным, чтобы рассмотреть издалека.
«Буреотец… что это… как это…»
Он заметил над собой знакомую тень. Полупрозрачная Сил лениво порхала, точно лист на ветру, то туда, то сюда.
«Это все она! — подумал Каладин. — Что она со мной сделала?»
Он ринулся прочь от Лопена и Тефта, прямо к Сил. С каждым быстрым шагом он преодолевал куда большее расстояние, чем следовало.
— Сил! — заорал он.
Она спорхнула вниз и зависла перед ним, из листочка превратившись в девушку, стоявшую на невидимой опоре.
— Да?
Каладин огляделся по сторонам.
— Иди за мной, — сказал он и поспешил в один из переулков между бараками. Там спрятался в тени — прижался к стене, пытаясь выровнять дыхание. Никто не мог его видеть.
В воздухе перед ним возникла Сил — ручки сцеплены за спиной, взгляд внимательный.
— Ты светишься.
— Что ты со мной сделала?
Она склонила голову набок, потом пожала плечами.
— Сил… — грозно проговорил он, не зная, сможет ли и впрямь навредить спрену.
— Каладин, я не знаю, — искренне сказала она, садясь и свесив ноги с невидимой опоры. — Я… могу лишь смутно вспомнить вещи, которые когда-то знала очень хорошо. Этот мир, общение с людьми.
— Но ты действительно что-то сделала.
— Мы оба что-то сделали. Не я. Не ты один. Но вместе… — Она снова пожала плечами.
— Это не очень-то помогает.
Спрен скривилась:
— Знаю. Прости.
Каладин поднял руку. В тени свет, который излучала его кожа, был заметнее. Если кто-то пройдет мимо…
— Как мне от этого избавиться?
— А почему ты хочешь от этого избавиться?
— Ну, потому что… я… Потому что.
Сил не ответила.
Каладину в голову пришел вопрос, который он, видимо, должен был задать давно:
— Ты ведь не спрен ветра, так?
Она поколебалась, потом покачала головой:
— Нет.
— Что же ты такое?
— Не знаю. Я создаю узы.
Узы. Проказничая, она склеивала вещи. Подошвы прилипали к земле, и люди спотыкались. Кто-то тянулся к куртке на крючке и не мог ее снять. Каладин нагнулся и подобрал с земли камень. Размером с его ладонь, с гладкой поверхностью, обточенной ветрами и дождями Великих бурь. Он прижал камень к стене казармы и усилием воли перенаправил в него свой буресвет.
Его продрал озноб. Камень начал сочиться светящимся дымом. Когда же убрал руку, камень остался где был, прилипнув к стене здания.
Каладин наклонился ближе, прищурив глаза. Ему показалось, что он видит мельчайших спренов, темно-голубых и похожих на кляксы, собравшихся в том месте, где камень соприкасался со стеной.
— Спрены уз, — пояснила Сил, подлетев к его голове; она по-прежнему стояла на воздухе.
— Они не дают камню упасть.
— Может быть. Или, возможно, их притянуло то, что ты сделал, когда закрепил его.
— Все работает не так. Верно?
— Спрены гниения вызывают болезнь, — лениво проговорила Сил, — или она их притягивает?
— Все знают, что они ее вызывают.
— А спрены ветра вызывают ветер? Спрены дождя — дождь? Спрены пламени устраивают пожары?
Он растерялся. Нет, конечно. Или да?
— Это бессмысленно. Мне нужно узнать, как избавиться от этого света, а не изучать его.
— А почему, — повторила Сил, — ты должен от него избавляться? Каладин, ты же слышал истории о людях, что ходили по стенам, людях, что повелевали бурями. О ветробегунах. Почему ты хочешь избавиться от чего-то подобного?
Каладин мучительно подыскивал нужные слова. Исцеление, то, что в него никогда не попадали стрелы, хотя он бежал в первом ряду… Да, это странно. Почему это его так испугало? Может, ему страшно оказаться отделенным от всех остальных, каким всегда был его отец как лекарь в Поде? Или причина крылась в чем-то более существенном?
— Я делаю то, что делали Сияющие, — проговорил он.
— Именно это я и сказала.
— Я думал, что проклят или что поссорился с какой-нибудь силой вроде Старой магии. Может, это все объясняет! Всемогущий проклял Сияющих за то, что они предали человечество. А если я тоже проклят за то, что делаю?
— Каладин, ты не проклят!
— Ты же сказала, будто бы не понимаешь, что происходит. — Он принялся ходить туда-сюда по переулку. Камень наконец-то отлепился от стены и грохнулся оземь. — Ты можешь утверждать со всей уверенностью, что мои действия не навлекли на меня несчастья? Ты знаешь достаточно, чтобы это отрицать?
Сил стояла в воздухе, скрестив руки, и молчала.
— Это… вот это… — сказал Каладин, кивнув на камень. — Оно противоестественно. Сияющие предали человечество. Они лишились сил и были прокляты. Легенды все знают. — Парень бросил взгляд на свои руки, которые еще светились, но слабее, чем раньше. — Что бы мы ни сделали, что бы со мной ни случилось, я каким-то образом навлек на себя то же самое проклятие. Потому-то вокруг меня все умирают, когда я пытаюсь им помочь.
— Ты считаешь меня проклятием? — спросила она.
— Я… ну… ты же назвала себя частью всего этого, и…
Она решительно направилась вперед, тыкая в него пальчиком, — маленькая разгневанная женщина, повисшая над землей.
— Так ты думаешь, все из-за меня? Твои неудачи? Смерти?
Каладин не ответил. Он почти сразу понял, что молчание было самым худшим вариантом ответа. Сил — на удивление человечная в своих чувствах — развернулась в воздухе с обиженным видом и шмыгнула прочь, превратившись в ленточку из света.
«Я принимаю это слишком близко к сердцу», — сказал он себе. На душе было неспокойно. Он снова прислонился к стене, прижал ладонь к голове. Не успел он собраться с мыслями, как у входа в переулок появились чьи-то тени. Тефт и Лопен.
— Скалословы! — воскликнул Лопен. — В тени ты и впрямь светишься, ганчо!
Тефт схватил Лопена за плечо:
— Он никому не скажет, парень. Я об этом позабочусь.
— Ага, ганчо. Клянусь, никому ни слова. Можешь верить гердазийцу.
Каладин поглядел на них, все еще сбитый с толку, а потом протолкался мимо, выбежал из переулка и ринулся через весь лесной склад, подальше от любопытных глаз.
Когда сгустилась ночная тьма, тело Каладина уже перестало излучать потоки света. Он тускнел, точно угасающий костер, и через несколько минут потух совсем.
Парень шел на юг, вдоль края Расколотых равнин, по пограничной полосе между военными лагерями и самими равнинами. В некоторых частях — вроде площадки для построения возле лесного склада Садеаса — полоса представляла собой пологий склон. В других местах были скальные хребты футов восемь в высоту. Он как раз шел мимо такого, и справа от него были камни, а слева — равнины.
Скалы покрывали впадины и трещины, а кое-где имелись и маленькие пещерки. Среди теней местами все еще блестели лужи, оставшиеся после Великих бурь, что случились несколько дней назад. В камнях все еще копошились разные живые существа, хотя вечерняя прохлада вскоре заставит их попрятаться. Он миновал место, испещренное небольшими дырами, заполненными водой; кремлецы — многоногие с маленькими клешнями, с удлиненными телами в панцирях — пили и ели по краям этих дыр. Из одной высунулось маленькое щупальце, схватило кремлеца и утащило в воду. Наверное, хватун.
У подножия хребта травинки выглядывали из своих нор. Пучки пальцемха́ среди зелени напоминали цветы. Ярко-розовые и пурпурные отростки пальцемха сами казались щупальцами, которые колыхались на ветру. Когда Каладин проходил мимо, робкая трава пряталась, но пальцемох был смелее. Пучки его отростков скрывались в раковинах, только если он постукивал по камню прямо рядом с ними.
Над ним, на скалистом хребте, несколько дозорных следили за Расколотыми равнинами. Эта земля под хребтом не принадлежала ни одному из великих князей, так что дозорные не обращали внимания на Каладина. Его остановили бы, лишь попытайся он покинуть военные лагеря, у их южной или северной границы.
Никто из мостовиков не пошел за ним. Он не знал, что именно им сказал Тефт. Возможно, что Каладин сильно расстроился из-за смерти Карты.
Было странно оказаться в одиночестве. С того дня, как Амарам его предал и превратил в раба, он постоянно был вместе с кем-то. Замышлял побег с рабами. Трудился с мостовиками. Солдаты его охраняли, работорговцы били, друзья на него полагались. В последний раз он остался один той ночью, когда его связали и бросили на милость Великой бури.
«Нет, — подумал он. — Той ночью я был не один. Со мной была Сил».
Он опустил голову, проходя мимо маленьких трещин в земле слева. Эти трещины расширялись к востоку и превращались в ущелья.
Что с ним происходит? Он не бредит. Тефт и Лопен тоже все видели. Тефт, похоже, чего-то такого и ждал.
Каладин должен был умереть во время той Великой бури. Но вместо этого уже через некоторое время оказался бодрым и здоровым. Его ребра по-прежнему должны были болеть, но он уже несколько недель ничего не чувствовал. Его сферы и сферы мостовиков, оказавшихся поблизости, постоянно теряли буресвет.
Может, его изменила Великая буря? Но нет, он обнаружил иссякшие сферы до того, как его подвесили умирать. И Сил… Она ведь почти признала ответственность за кое-что из случившегося. Это длится уже достаточно долго.
Он подошел к выступу скалы и прислонился к нему, вынудив траву спрятаться. Посмотрел на восток, на Расколотые равнины. Они стали ему домом и гробницей. Жизнь на них рвала его на части. Мостовики глядели на него как на вожака и спасителя. Но у него внутри были трещины, похожие на эти, в камнях на краю Равнин.
Трещины расширялись. Он продолжал давать обещания самому себе, словно человек, выдохшийся после долгого бега. Еще немного. Вот только до следующего холма. Там можно сдаться. Тонкие разломы, щели в камне.
«Я попал куда надо, — подумал он. — Мы созданы друг для друга. Я такой же, как эти Равнины».
Интересно, что их разбило? Какой-то страшный удар?
Где-то далеко заиграла музыка и полетела над Равнинами. Каладин вздрогнул от неожиданности. Звуки были такими неуместными, что пугали, несмотря на мелодичность.
Они доносились с Равнин. Заинтригованный Каладин двинулся вперед. На восток, к плоской, сглаженной ветром скале. Он шел, и звуки становились громче, но они по-прежнему были щемящими, эфемерными. Играла флейта, хоть и с более низким звучанием, чем большинство из тех, что он слышал раньше.
Приближаясь, Каладин почувствовал запах дыма. Потом увидел свет. Впереди горел маленький походный костер.
Он вышел к своеобразному полуострову, возникшему из-за крутого поворота убегавшей во тьму расщелины, в которую превратилась одна из трещин. На самом краю «полуострова», с трех сторон окруженного пропастью, на валуне сидел мужчина с бледно-голубыми глазами и в черном мундире. Перед ним горел костерок из коры камнепочек. У незнакомца были короткие черные волосы и лицо с резкими чертами. На поясе висел узкий меч в черных ножнах.
Каладин ни разу не слышал, чтобы светлоглазый играл на флейте. Разве они не считали музыку женским занятием? Светлоглазые мужчины пели, но не играли на музыкальных инструментах. Это можно лишь ревнителям.
Этот человек был невероятно талантливым музыкантом. Странная мелодия, которую он играл, казалась чужеродной, почти нереальной, словно происходила из иного места и времени. Ей вторило эхо из ущелья, будто незнакомец играл дуэтом с самим собой.
Каладин остановился неподалеку, сообразив, что последнее, что ему нужно сейчас, — связаться со светлордом, особенно с таким, который достаточно эксцентричен, чтобы нарядиться в черное и уйти на Расколотые равнины попрактиковаться в игре на флейте. Юноша повернулся, чтобы вернуться в лагерь.
Музыка оборвалась. Каладин замер.
— Я все время переживаю, что разучусь на ней играть, — раздался негромкий голос у него за спиной. — Знаю, это глупо, я ведь так много практиковался. Но в последнее время редко получается уделять ей столько внимания, сколько она заслуживает.
Каладин повернулся к незнакомцу. Его флейта была вырезана из темного, почти черного, дерева. Инструмент выглядел слишком заурядным для светлоглазого, но тот держал флейту почтительно.
— Что вы тут делаете? — спросил Каладин.
— Сижу. Время от времени играю.
— Я хотел спросить, почему вы здесь?
— Почему я здесь? — переспросил мужчина и, опустив флейту, расслабленно откинулся назад. — А почему мы все здесь? Это довольно глубокомысленный вопрос для первой встречи, юный мостовик. Я предпочитаю начинать с представлений, а потом уже переходить к теологии. Или к обеду. Можно даже вздремнуть. Да и вообще заниматься чем угодно, лишь бы не теологией. Но представления все-таки важнее всего.
— Ну хорошо, — сказал Каладин. — Итак, вы…
— Итак, я здесь сижу. Время от времени играю… на нервах мостовиков.
Каладин зарделся и вновь вознамерился уйти. Пусть светлоглазый дурень болтает и делает что вздумается. Каладину надо было поразмыслить над сложными решениями.
— Вот и правильно, убирайся, — раздалось у него за спиной. — Я даже рад, что ты уходишь. Тебя не стоит подпускать слишком близко. Мой буресвет мне еще пригодится.
Каладин на миг застыл, потом резко повернулся:
— Это вы о чем?
— О моих сферах, — сказал странный человек, демонстрируя полностью заряженный изумрудный броум. — Все знают, что мостовики — воры или, по меньшей мере, попрошайки.
Ну конечно. Он имел в виду сферы. Он не знал о Каладиновом… недуге. Ведь так? В глазах незнакомца заплясали искорки, словно он очень удачно пошутил.
— Не обижайся, что я назвал тебя вором. — Незнакомец вскинул палец. Каладин нахмурился. Куда подевалась сфера? Ведь тот только что держал ее именно в этой руке. — Я хотел сделать тебе комплимент.
— Сделать комплимент? Назвав вором?
— Разумеется. Я и сам вор.
— В самом деле? И что же вы воруете?
— Гордыню. — Человек подался вперед. — И временами скуку, если у меня самого гордыни в избытке. Я королевский шут. Или был таковым до недавнего времени. Думаю, вскоре я утрачу это звание.
— Королевский — кто?
— Шут. Моя работа — быть остроумным.
— Морочить людям голову и быть остроумным — не одно и то же.
— Ага! — Глаза незнакомца сверкнули. — Вижу, ты мудрее большинства тех, с кем я в последнее время общался. А что же тогда означает быть остроумным?
— Говорить умные вещи.
— А что такое ум?
— Я… — Почему он продолжает этот разговор? — Я думаю, это способность говорить и поступать правильно в нужный момент.
Королевский шут склонил голову набок, потом улыбнулся. Наконец протянул Каладину руку:
— И как же тебя зовут, мой вдумчивый мостовик?
Каладин нерешительно протянул руку в ответ:
— Каладин. А… тебя?
— У меня много имен. — Человек в черном пожал руку. — Я начал жизнь как мысль, идея, строчка на бумаге. Это я тоже украл. Самого себя. Однажды меня назвали в честь камня.
— Надеюсь, он был милый.
— Он был красивый, — сказал Шут. — И сделался совершенно никудышным из-за того, что я носил его имя.
— Ну и как же теперь тебя называют?
— По-разному, и лишь изредка вежливо. Я почти все заслужил, к сожалению. Но вот ты можешь звать меня Хойд.
— Это твое имя?
— Нет. Имя того, кого мне стоило бы любить. И еще одна вещь, которую я украл. Мы, воры, только этим и занимаемся.
Он бросил взгляд на восток, на быстро темнеющие Равнины. Костерок возле валуна, на котором сидел Хойд, отбрасывал тусклый свет, красноватый из-за мерцающих углей.
— Что ж, рад знакомству, — сказал Каладин. — Мне пора…
— Сначала я кое-что тебе дам. — Хойд подобрал свою флейту. — Подожди, пожалуйста.
Каладин вздохнул. Похоже, этот чудак его не отпустит, пока не добьется своего.
— Это флейта Следопыта, — проговорил Хойд, рассматривая темную древесину. — Она для рассказчика, чтобы он на ней играл, пока излагает свою историю.
— Ты хотел сказать, чтобы кто-то другой играл, пока рассказчик говорит.
— Вообще-то, я сказал то, что хотел сказать.
— Как можно рассказывать и одновременно играть на флейте?
Хойд вскинул бровь и приложил флейту к губам. Он играл не так, как Каладину доводилось видеть, — держал флейту не прямо перед собой, а боком. Шут сыграл несколько нот для пробы. Они были столь же грустными, как и те, что Каладин уже слышал.
— Это история, — провозгласил Хойд, — про Деретиля и «Странствующий парус».
Он начал играть. Мотив был быстрее и резче прежнего. Звуки словно соревновались друг с другом, спеша прочь из флейты, как дети, пустившиеся наперегонки. Мелодия была красивая и бодрящая, она звучала то выше, то ниже и казалась сложной, как узор на ковре.
Каладин понял, что не может шелохнуться. Музыка овладела им, почти лишила воли. Словно каждая нота — это крючок, пронзающий плоть.
Хойд резко остановился, но мелодия эхом отзывалась в ущелье, сопровождая его слова.
— Деретиля хорошо знают в иных краях, хотя здесь, на востоке, я реже о нем слышал. Он был королем в темные дни, в эпоху до начала истории. Могущественный человек. Командовал тысячами, вел за собой десятки тысяч. Высокий, царственный, благословенный светлой кожей и еще более светлыми глазами. Такому можно лишь завидовать.
Стоило эху умолкнуть где-то внизу, как Хойд опять заиграл в том же ритме. Как ни странно, он продолжил в точности ту музыкальную фразу, на которой эхо затихло, словно мелодия и не прерывалась вовсе. Мотив стал более плавным, наводя на мысли о короле, который идет по дворцу в окружении придворных. Пока Хойд играл, закрыв глаза, он наклонялся к костру. Воздух вырывался из флейты и колебал дым, заставляя его извиваться.
Музыка стала тише. Дым клубился, и Каладину показалось, что он видит в узорах дыма мужское лицо с острым подбородком и высокими скулами. Его там не было, разумеется. Просто разыгралось воображение. Но щемящая мелодия и клубящийся дым как будто разбудили в нем фантазию.
— Деретиль сражался с Приносящими пустоту во времена Вестников и Сияющих, — пояснил Хойд, все еще не открывая глаз, держа флейту у самых губ, и песня звучала эхом в ущелье, словно аккомпанируя его рассказу. — Когда наконец-то наступил мир, он понял, что не может найти себе места. Его взгляд все время устремлялся на запад, к великому открытому морю. Он велел построить лучший из всех кораблей, что когда-либо существовали. Восхитительное судно, предназначенное для того, на что еще никто ни разу не осмеливался: плыть по морю во время Великой бури.
Эхо сошло на нет, и Хойд опять принялся играть, словно чередуясь с невидимым музыкантом. Извилистые струйки дыма поднимались, колыхаясь на ветру от дыхания Хойда. И Каладину показалось, что он видит верфь и громадный корабль с корпусом, заостренным, как стрела. Мелодия стала быстрой и отрывистой, будто имитируя удары колотушек и скрежет пил.
— Целью Деретиля, — продолжил Хойд, — было отыскать родину Приносящих пустоту, то место, что породило их. Многие звали его глупцом, но он ничего не мог с собой поделать. Король назвал корабль «Странствующий парус» и набрал в команду самых смелых моряков. И в день, когда начиналась Великая буря, корабль отплыл. Вышел прямиком в океан, подняв парус, словно распахнув объятия навстречу штормовым ветрам…
Флейта оказалась у губ Хойда через секунду, и он растревожил костер, пнув кусок камнепочковой коры. Посыпались искры, и поднялось облачко дыма. Песня разъярилась, словно ураган, — она то вдруг звучала на тон ниже, то перемежалась внезапными быстрыми трелями. Иной раз мелодия взмывала к высоким нотам, переходившим в пронзительные крики чаек.
И Каладин все видел внутренним взором. Массивный корабль вдруг стал крошечным на фоне Великой бури. Ветер унес его в бескрайнее море. На что надеялся этот Деретиль, что он хотел разыскать? Великая буря и на суше была жутким бедствием. Что уж говорить про море?..
В ущелье металось эхо. Каладин против собственной воли опустился на камни, следя за клубящимся дымом и танцующим пламенем. Он видел маленький корабль в плену у неистового вихря.
В конце концов музыка Хойда замедлилась, яростное эхо успокоилось, и мелодия стала куда более нежной. Точно плеск волн.
— Кораблекрушение почти уничтожило «Странствующий парус», но Деретиль и большинство его моряков выжили. Они оказались на одном из островков, что кольцом окружали громадный водоворот, в котором, как говорят, исчезает океанская вода. Деретиля и его людей приветствовали странные люди. Высокие и гибкие, они носили одноцветные одежды и вплетали в волосы раковины, каких не найдешь в Рошаре.
Эти люди приютили выживших, накормили и вылечили. На протяжении многих недель, выздоравливая, Деретиль изучал странный народ, называвший себя увара, Люди Великой бездны. Забавную они вели жизнь. В отличие от народов Рошара, которые все время спорят, увара казались покладистыми. Они с детства не задавали вопросов. Каждый из них занимался тем, что был обязан делать.
Хойд снова заиграл, позволив дыму подниматься спокойно. Каладину показалось, что он видит народ — прилежных, трудолюбивых людей. Вот вырос дом с человеком в окне — то был Деретиль, наблюдающий за увара. Музыка была спокойная, вызывавшая любопытство.
— Как-то раз, когда Деретиль и его люди устроили тренировочный бой, чтобы восстановить силы, девочка-служанка принесла им освежающие напитки. Она споткнулась о камень, и чаши, упав на землю, разбились. В мгновение ока другие увара набросились на несчастного ребенка и самым жестоким образом ее убили. Деретиль и его люди были так потрясены, что к тому моменту, когда пришли в себя, служанка уже была мертва. Рассерженный Деретиль потребовал объяснить ему причину этого несправедливого убийства. Один из местных жителей объяснил: «Наш император не терпит ошибок».
Вновь началась музыка, теперь она была печальной, и Каладин вздрогнул. Он собственными глазами увидел, как девочку забили до смерти камнями и как горделивый Деретиль склонился над ее бездыханным телом.
Каладин знал эту печаль. Печаль неудачи, из-за которой погиб тот, кому он должен был как-то помочь. Так много людей, которых он любил, умерли.
Молодой мостовик теперь знал причину. Он навлек на себя гнев Вестников и Всемогущего. В этом все дело, верно?
Каладин понимал, что должен вернуться к Четвертому мосту. Но не мог уйти. Слова рассказчика связали его по рукам и ногам.
— Деретиль сделался внимательнее, — вещал Хойд под звуки аккомпанировавшего ему тихого эха, — и стал замечать другие убийства. Эти увара, Люди Великой бездны, были склонны к потрясающей жестокости. Если один из них делал что-то не так, проявлял хоть малую толику своенравия или непокорности, остальные забивали его или ее насмерть. Каждый раз, когда Деретиль спрашивал о причинах, сопровождавшая их местная жительница отвечала одинаково: «Наш император не терпит ошибок».
Музыкальное эхо затихало, но Хойд опять поднял флейту именно в тот момент, когда оно сделалось почти неслышным. Теперь полилась мрачная мелодия. Тихая, спокойная, словно погребальная песнь. И все-таки в ней чувствовалась загадка — то и дело проскальзывали быстрые ноты, указывая на какой-то секрет.
Каладин хмуро наблюдал, как вихрящийся дым превращается в подобие башни. Высокой, тонкой, с открытой площадкой на вершине.
— Император, как узнал Деретиль, обитал в башне на восточном берегу самого большого из островов увара.
Каладин почувствовал озноб. Дымные образы — это плод его воображения, дополнение к истории? Но разве он не увидел башню до того, как Хойд о ней упомянул?
— Деретиль решил, что должен бросить вызов жестокому императору. Что за чудовище могло потребовать от явно мирного народа убивать столь часто и столь ужасным образом? Деретиль собрал своих моряков, настоящих героев, и они вооружились. Увара не пытались их остановить, хотя и глядели со страхом, как чужаки отправились штурмовать башню императора.
Хойд замолчал, но не стал опять играть на флейте. Он позволил эху в ущелье звучать, и на этот раз оно как будто длилось дольше. Звуки были долгими и зловещими.
— Деретиль и его люди вышли из башни довольно скоро, неся с собой иссушенное тело в дорогих одеждах и украшениях. «Это ваш император? — вопросил Деретиль. — Мы нашли его в комнате наверху, одного». Выходило так, что властитель был мертв вот уже много лет, но никто не осмелился войти в его башню. Они слишком боялись.
Когда Деретиль показал увара мертвое тело, они начали завывать и плакать. Весь остров погрузился в хаос — увара принялись поджигать дома, бунтовать или падать на колени от мучительных страданий. Изумленный и растерянный Деретиль и его команда взяли штурмом верфь увара, где ремонтировался «Странствующий парус». Их проводница взмолилась взять ее с собой, увезти с острова. Так Нафти стала частью команды.
Деретиль и его люди подняли парус, и, хотя ветер был слабым, они направили корабль по краю водоворота, использовав движущую силу его кружения, чтобы оттолкнуть судно подальше от островов. Еще долго после отплытия они видели, как над якобы мирными землями клубится дым. Они собрались на палубе, наблюдая, и Деретиль спросил Нафти, в чем причина этих ужасных волнений.
Хойд замолчал, позволив словам вместе со странным дымом растаять в ночи.
— Ну? — нетерпеливо спросил Каладин. — Что она ответила?
— Завернувшись в одеяло, не сводя испуганных глаз со своей родины, она сказала: «Странник, разве ты не видишь? Если император мертв и был мертв уже много лет, то убийства, которые мы совершили, лежат не на его совести, а на нашей собственной».
Каладин выпрямил спину. Хойд уже не говорил с ним насмешливым, шаловливым тоном, как раньше. Больше никакого притворства. Никаких острот, предназначенных для того, чтобы сбить с толку. Эту историю он рассказал от души, и Каладин осознал, что потерял дар речи. Он сидел и думал об острове и ужасных делах, что там творились.
— По-моему… — наконец проговорил он, облизнув пересохшие губы, — по-моему, я только что видел проявление ума.
Хойд вскинул бровь, глядя на Каладина поверх своей флейты.
— Помнить такую историю… — прибавил Каладин. — Рассказать ее так продуманно…
— Поосторожнее с тем, что говоришь, — заметил Хойд с улыбкой. — Если хорошая история — это все, что ты считаешь проявлением ума, то скоро я останусь без работы.
— Ты разве не сказал, что и так лишился работы?
— Верно. Король наконец-то не может острить. Интересно, что он теперь будет делать.
— Хм… тупить? — предположил Каладин.
— Я передам ему твои слова, — заметил Хойд, и глаза его сверкнули. — Но думаю, это неточно. Острить способен любой, кроме тупицы. Что же такое остроумие?
— Я не знаю. Может, что-то вроде спрена в голове, от которого начинаешь соображать быстрее?
Хойд склонил голову набок, потом рассмеялся:
— Ну что ж, это объяснение ничем не хуже других.
Он встал и отряхнул свои черные брюки.
— А все, что ты рассказал, случилось на самом деле? — спросил Каладин, тоже поднимаясь.
— Возможно.
— Но как же люди про все узнали? Деретиль и его команда вернулись?
— Если верить некоторым историям, да.
— И как они смогли? Великие бури дуют всегда в одном направлении.
— Что ж, полагаю, история врет.
— Я этого не говорил.
— Нет, я сам сказал. К счастью, мы имеем дело с лучшим видом лжи.
— И какая же это ложь?
— Та, что исходит от меня, разумеется. — Хойд рассмеялся и пнул костер, раздавив последние угли каблуком.
Каладин вдруг понял, что костерок был слишком маленьким для такого количества дыма.
— Что ты положил в огонь? — спросил он. — Чтобы получить тот особый дым?
— Ничего. Это был обычный костер.
— Но я видел…
— То, что ты видел, принадлежит тебе. История мертва до тех пор, пока кто-то ее не вообразит.
— Но какой смысл у этой истории?
— Такой, какой тебе требуется. Цель рассказчика не в том, чтобы вложить в голову слушателя определенные мысли, но в том, чтобы подсказать вопросы, над которыми следует поразмыслить. Мы слишком часто об этом забываем.
Каладин нахмурился и посмотрел на запад, на военные лагеря. Они теперь были озарены светом сфер, фонарей и свечей.
— Дело в ответственности, — сказал он. — Увара с легкостью убивали друг друга, пока могли винить во всем императора. Скорбь настигла их только в тот момент, когда стало ясно, что ответственность за содеянное нельзя ни на кого свалить.
— Это лишь один из вариантов толкования, — проговорил Хойд. — Следует заметить, хороший. И какую ответственность ты не хочешь брать на себя?
Каладин вздрогнул:
— Что?
— Люди видят в историях то, что ищут, мой юный друг. — Хойд пошарил за валуном, достал мешок и закинул за спину. — У меня нет для тебя готовых ответов. Чаще всего я ощущаю себя так, словно у меня их никогда и не было. Я явился в ваши края в поисках старого знакомого, но вышло так, что бо́льшую часть времени я от него прятался.
— Ты сказал… про меня и ответственность…
— Это было лишь праздное замечание, только и всего. — Он подался вперед и положил руку на плечо Каладину. — Я часто отпускаю праздные замечания. Они ведь все равно не желают работать. Сумей я сделать так, чтобы мои слова таскали камни… Интересно было бы на такое посмотреть. — Он протянул Каладину флейту из темного дерева. — Вот. Я носил ее с собой так долго, что ты бы не поверил, скажи я тебе правду. Бери ее себе.
— Но я не умею играть!
— Так научись. — Хойд сунул флейту ему в руку. — Когда музыка споет тебе, ты поймешь, что освоил ее. — Он пошел прочь. — И позаботься о моем шквальном ученике. Зря он не оповестил меня о том, что все еще жив. Наверное, боялся, что я снова явлюсь его спасать.
— Что еще за ученик?
— Передай ему, что обучение закончено, — продолжил Хойд, не останавливаясь. — Он теперь полноправный миропевец. Следи, чтобы его не убили. Я слишком много времени потратил, пытаясь вбить в его башку хоть толику здравого смысла.
«Сигзил», — понял Каладин.
— Я отдам ему флейту, — крикнул он вслед Хойду.
— Даже не думай, — ответил Хойд, повернувшись и продолжая идти задом наперед. — Это подарок тебе, Каладин Благословенный Бурей! Я рассчитываю, что ты сумеешь на ней сыграть, когда мы встретимся в следующий раз!
И на этом рассказчик повернулся и перешел на бег, направляясь в сторону военных лагерей. Однако он не попытался войти ни в один из них. Его похожая на тень фигура повернула на юг, словно Шут собирался покинуть лагеря. Куда же направлялся этот странный человек?
Каладин перевел взгляд на флейту в своих руках. Инструмент оказался тяжелее, чем он ожидал. Что же это за дерево? Парень потер гладкую поверхность и задумался.
— Он мне не нравится, — вдруг раздался позади голос Сил. — Странный уж очень.
Каладин повернулся и увидел ее сидящей на том же самом валуне, где еще недавно был Хойд.
— Сил! — воскликнул он. — Как давно ты здесь?
Та пожала плечами:
— Ты так внимательно слушал. Я не хотела перебивать. — Она сидела, держа руки на коленях, и вид у нее был смущенный.
— Сил…
— Я причина того, что с тобой происходит, — тихонько проговорила она. — Это все из-за меня.
Каладин нахмурился и шагнул вперед.
— Дело в нас обоих, — продолжила спрен. — Но без меня в тебе бы ничего не менялось. Я… что-то забираю у тебя. И что-то даю взамен. Так было раньше, хотя я не помню, как именно или когда. Я просто знаю, что было.
— Я…
— Тише, сейчас моя очередь говорить.
— Прости.
— Я могу все прекратить, если хочешь. Но тогда я стану такой же, как была раньше. Это меня пугает. Лететь вместе с ветром, помнить лишь то, что случилось за последние несколько минут… Именно из-за связи между нами я снова обрела способность мыслить, помнить, что я и кто я. Если мы все прекратим, я это утрачу.
Она с печалью посмотрела на Каладина снизу вверх.
Парень заглянул в ее глаза и глубоко вздохнул.
— Идем, — сказал он и, повернувшись, пошел прочь с «полуострова».
Спрен полетела следом, превратившись в светящуюся ленточку, лениво парившую возле его головы. Вскоре Каладин повернул на север, к лагерю Садеаса. Кремлецы попрятались в трещины и норы, но многие растения все еще колыхали листьями на прохладном ветру. Когда он проходил мимо, трава пряталась, и в ночи, освещенная Салас, она казалась шерстью черной твари.
«Какую ответственность ты не хочешь брать на себя…»
Он не избегал ответственности. Наоборот, взял на себя слишком многое! Лирин все время об этом говорил, когда отчитывал Каладина за угрызения совести по поводу смертей, которые тот не смог предотвратить.
Впрочем, за одну вещь он цеплялся. Наверное, это было оправдание сродни мертвому императору. Оно — суть ничтожества, что пряталось в нем. Апатия. Вера в то, что в происходящем нет его вины, вера в то, что он ничего не может изменить. Если человек был проклят или уверовал, что ему не следует ни о чем переживать, тогда он не обязан испытывать боль от неудач. Их все равно нельзя предотвратить. Кто-нибудь или что-нибудь другое их предопределило.
— Если я не проклят, — негромко проговорил Каладин, — почему я выживаю, когда все погибают?
— Из-за нас, — пояснила Сил. — Эта связь делает тебя сильнее.
— Отчего же она не дает мне достаточно сил, чтобы помочь другим?
— Не знаю. Может быть, и дает.
«Если я избавлюсь от этого, стану опять таким, как все. Ради того, чтобы… умереть вместе со всеми?»
Каладин продолжал идти в темноте; от огней, светившихся над каменным хребтом, на дорогу ложились рассеянные тени. Тени пучков пальцемха выглядели как руки.
Он часто думал о том, как спасти свой отряд. Но теперь, размышляя, сообразил, что нередко считал их спасение необходимым условием для спасения себя самого. Каладин говорил себе, что не даст им умереть, ибо знал, что почувствует, если такое случится. Когда люди погибали, ничтожество внутри его набирало силу, поскольку Каладин всей душой ненавидел проигрывать.
В этом все дело? Поэтому искал причины своего «проклятия»? Чтобы раз и навсегда объяснить все неудачи? Каладин ускорил шаг.
Помогая мостовикам, он поступал хорошо… но вместе с тем себялюбиво. Новые силы несли с собой новую ответственность и этим выводили его из равновесия.
Он перешел на бег, а вскоре понесся как стрела.
А если дело не в нем — если он помогал мостовикам не потому, что питал отвращение к неудачам или боялся той боли, которую испытывал, когда умирали друзья, — тогда, выходит, дело в них? В добродушных насмешках Камня, настойчивости Моаша, грубоватой правдивости Тефта или молчаливой надежности Пита. На что он пойдет, защищая их? Откажется ли от своих иллюзий? От оправданий?
Ухватится ли за предоставленный шанс, невзирая на то, каким образом этот шанс его изменит? Лишит присутствия духа, заставит взять на себя новый груз?
Он взлетел по склону и оказался на лесном складе.
Четвертый мост готовил вечернюю похлебку, болтая и смеясь. Почти двадцать раненых из других отрядов с благодарным видом ели ужин. Было приятно наблюдать, как быстро они утратили свою отрешенность и начали смеяться вместе с остальными.
Вкусно пахло пряной рогоедской похлебкой. Каладин замедлил бег и остановился возле мостовиков. Некоторые забеспокоились, увидев, что он вспотел и еле дышит. Сил опустилась ему на плечо.
Парень взглядом отыскал Тефта. Пожилой мостовик сидел один под карнизом казармы и смотрел на камень перед собой. Он еще не заметил Каладина. Тот жестом велел остальным продолжать, а сам подошел к Тефту. Присел напротив него.
Тефт вздрогнул от удивления:
— Каладин?
— Что ты знаешь? — негромко, но настойчиво спросил Каладин. — И откуда?
— Я… — начал Тефт. — Моя семья принадлежала к тайной секте, которая ждала возвращения Сияющих. Я вышел из нее, когда был почти мальчишкой. Я думал, это все чушь.
Он недоговаривал; Каладин это чувствовал по напряжению в голосе.
«Ответственность…»
— Что ты знаешь о моих способностях?
— Почти ничего, — признался Тефт. — Лишь легенды и сказки. Никто точно не знает, на что были способны Сияющие.
Их взгляды встретились, и Каладин улыбнулся:
— Ну что ж, давай разбираться вместе.
58Путешествие
«Ри-Шефир, Полуночная Матерь, порождает мерзость, наделяя ее сутью своей, столь темной, столь жуткой, столь ненасытной. Она здесь! Она смотрит, как я умираю!»
— Я всей душой ненавижу ошибаться, — признался Адолин, расслабленно сидя в кресле.
Одна его рука лениво лежала на хрустальной столешнице, другая крутила чашу с вином. Желтое вино. Дежурство закончилось, и Адолин мог немного побаловать себя.
Ветер шевелил его волосы; Адолин сидел с группой других молодых светлоглазых за одним из столов около винной лавки на Внешнем рынке. Внешний рынок был сборищем строений, что выросли возле королевского дворца, за пределами военных лагерей. Чуть ниже террасы, на которой они расположились, по улице текла пестрая толпа.
— Адолин, думаю, твои чувства разделяют все, — сказал Джакамав, упираясь локтями о стол. Этот крепыш, светлоглазый третьего дана, был из лагеря великого князя Ройона. — Разве есть такие, кому нравится ошибаться?
— Знавал я людей, которые предпочитали именно это, — задумчиво проговорил Адолин. — Разумеется, они не признавались в этом открыто. Но какой еще вывод можно сделать из того, как часто они ошибались?
Инкима, сопровождавшая Джакамава на этот раз, звонко рассмеялась. Она была пухленькой, со светло-желтыми глазами и крашенными в черный цвет волосами. Носила красное платье — совсем не ее цвет.
Разумеется, Данлан также присутствовала. Она сидела рядом с Адолином, соблюдая надлежащую дистанцию, хотя время от времени касалась его руки и пила фиолетовое вино. Вкус ей явно нравился, хотя девушка, похоже, подбирала напиток под цвет наряда. Забавная черта характера. Адолин улыбнулся. Данлан выглядела невероятно привлекательно — длинная шея, грациозное тело, затянутое в узкое платье. Она не красила свои большей частью золотисто-рыжие волосы. Нет ничего страшного в светлых волосах. Отчего вообще все так помешались на темных волосах, если идеальными считаются светлые глаза?..
«Прекрати, — велел себе Адолин. — Будешь много думать — станешь как отец».
Еще одна пара — Тораль и его спутница Эшава были светлоглазыми из лагеря великого князя Аладара. Дом Холин теперь в опале, но у Адолина остались приятели или друзья почти во всех военных лагерях.
— Неправильность может быть забавной, — сказал Тораль. — Она делает жизнь интереснее. Если бы мы все постоянно оказывались правы, куда бы это нас завело?
— Мой дорогой, — вмешалась его спутница, — разве не ты однажды заявил мне, что почти всегда прав?
— Да, — согласился Тораль. — И если бы все были как я, над кем бы я смог насмехаться? Содрогаюсь от ужаса при мысли о том, что мог бы стать заурядным по сравнению с прочими.
Адолин улыбнулся и глотнул вина. Сегодня у него была официальная дуэль на арене, и он счел, что чаша желтого позволит расслабиться.
— Что ж, по поводу моей слишком частой правоты можешь не волноваться, Тораль. Я был уверен, что Садеас затеял интригу против моего отца. Происходящее не имеет смысла. Почему он этого не сделал?
— Может, просто пускает пыль в глаза? — предположил Тораль. Он был сообразительным малым и славился тонким вкусом. Адолин старался брать его с собой, если предстояло выбирать вино. — Хочет выглядеть сильным.
— Князь и впрямь был силен, — возразил Адолин. — И оттого что не сделал ход против нас, сильнее не стал.
— Если позволите, — тихо, словно задыхаясь, проговорила Данлан, — я знаю, что маловато времени провела в военных лагерях и моя оценка неизбежно покажет мое невежество, но…
— Ты все время это говоришь, — лениво заметил Адолин. Ему весьма нравился ее голос.
— Я все время говорю — что?
— Что невежественна. На самом деле все совсем наоборот. Ты среди умнейших женщин, которых я когда-либо встречал.
Она поколебалась, на миг показавшись странно раздраженной. Потом улыбнулась:
— Не следует говорить такое… Адолин… когда женщина пытается быть смиренной.
— О да. Смирение. Я и забыл об этой штуке.
— Слишком часто общаешься со светлоглазыми из свиты Садеаса? — заметил Джакамав, заставив Инкиму опять заливисто рассмеяться.
— Какая разница. — Адолин пожал плечами. — Я прошу прощения. Продолжай.
— Я хотела сказать, — вновь заговорила Данлан, — что сомневаюсь в том, что Садеас желает начать войну. Если бы он пошел против твоего отца столь очевидным образом, именно это бы и произошло, верно?
— Бесспорно.
— Возможно, потому он и сдержался.
— Даже не знаю… — сказал Тораль. — Он мог бы опозорить твою семью, не нанося прямого удара, — к примеру, намекнуть, что вы не сумели защитить короля в силу своей небрежности и тупости, но при этом не имеете отношения к попытке убийства.
Адолин кивнул.
— Это бы все равно могло привести к войне, — возразила Данлан.
— Возможно, — согласился Тораль. — Но, Адолин, тебе придется признать, что репутация Черного Шипа в последнее время… далека от впечатляющей.
— Что ты имеешь в виду? — резко спросил юноша.
— Да ладно тебе. — Тораль взмахнул рукой и поднял чашу, чтобы ее наполнили. — Не нуди. Ты знаешь, о чем я, и знаешь, что я не желаю тебя оскорбить. Да где эта служанка?
— Кто бы мог подумать, — подхватил Джакамав, — что после шести лет здесь у нас все еще не будет достойных винных лавок…
Инкиме и это показалось смешным. Она начинала всерьез раздражать Адолина.
— С репутацией моего отца все в порядке, — бросил он. — Или ты не слышал о наших последних победах?
— Достигнутых при помощи Садеаса, — заметил Джакамав.
— Как бы то ни было, достигнутых, — возразил Адолин. — За эти несколько месяцев мой отец спас жизнь не только Садеасу, но и самому королю. Он храбро сражается. Несомненно, любой может убедиться, что слухи, которые о нем ходили ранее, абсолютно беспочвенны.
— Ну ладно-ладно, — сказал Тораль. — Не надо сердиться, Адолин. Мы все согласны с тем, что твой отец — замечательный человек. Но ты же сам жаловался нам, что хочешь его изменить.
Адолин погрузился в изучение вина в чаше. Оба приятеля за его столом были в нарядах, на которые Далинар Холин глядел с неодобрением. Короткие куртки поверх ярких шелковых рубашек. На шее Тораля красовался желтый шарф из тонкого шелка, еще один такой же был повязан на правом запястье. Это было довольно модно и выглядело куда удобнее мундира Адолина. Далинар бы сказал, что щеголи смотрятся глупо, но временами моде и полагалось быть такой. Дерзкой, необычной. Было что-то воодушевляющее в том, что бы вызывать интерес окружающих своей одеждой, поддаваться сменам стиля. До того как Адолин присоединился к отцу на войне, ему нравилось каждый день придумывать себе новый наряд. Теперь у него осталось всего два варианта: летний китель и зимний китель.
Наконец-то прибыла служанка с двумя графинами вина, в одном было желтое, в другом — темно-синее. Инкима хихикнула, когда Джакамав наклонился к ней и что-то прошептал на ухо.
Адолин поднял руку, запрещая служанке наполнять свою чашу.
— Теперь я не уверен, что хочу, чтобы мой отец изменился.
Тораль нахмурился:
— На прошлой неделе…
— Знаю. Это было до того, как он спас Садеаса у меня на глазах. Каждый раз, когда я забываю о том, насколько мой отец потрясающий, он делает что-нибудь этакое и доказывает, что я один из десяти дурней. Когда Элокару угрожала опасность, вышло то же самое. Возникает ощущение, что мой отец… действует лишь в том случае, когда что-нибудь его по-настоящему волнует.
— Звучит так, дорогой Адолин, будто война его совсем не волнует, — заметила Данлан.
— Отнюдь, просто он предпочитает спасать Элокара и Садеаса, а не убивать паршенди.
Остальные сочли объяснение достаточным и перешли к другим темам. Но Адолин понял, что никак не может отвлечься от этой мысли. В последнее время ему было неспокойно. Во-первых, из-за того, что он ошибся по поводу Садеаса; во-вторых, из-за того, что у них появился шанс разобраться в том, были видения правдивыми или нет.
Адолин чувствовал себя в ловушке. Он подталкивал отца к тому, чтобы тот подверг сомнению собственное душевное здоровье. Теперь же, как они договорились во время последней беседы, почти согласился принять его отречение, если видения окажутся ложными.
«Все ненавидят ошибаться, — подумал Адолин. — Только вот мой отец сказал, что готов признать ошибку, если так будет лучше для Алеткара». Мало кто из светлоглазых согласился бы признать себя безумным ради общего блага…
— Возможно, — проговорила Эшава. — Но как быть с его глупыми ограничениями? Я считаю, ему и впрямь следует отречься.
Адолин вздрогнул:
— Что? Что ты сказала?
Эшава бросила на него взгляд:
— Просто проверяла, следишь ли ты за разговором.
— Нет. Повтори, что ты сказала.
Она пожала плечами и посмотрела на Тораля.
Тот подался вперед:
— Адолин, полагаю, ты не думаешь, что в военных лагерях игнорируют происходящее с твоим отцом во время Великих бурь. Люди говорят, из-за этого ему следует отречься.
— Глупости, — твердо возразил Адолин. — Учитывая, насколько он успешен в бою.
— Отречение, конечно, было бы слишком сильной мерой, — согласилась Данлан. — Хотя, Адолин, мне бы и в самом деле хотелось, чтобы ты убедил отца ослабить эти глупые ограничения, от которых страдает весь наш лагерь. Ты и другие мужчины из Дома Холин вновь смогли бы по-настоящему влиться в общество.
— Я пытался, — сказал он, проверяя время по солнцу. — Уж поверь мне. И к несчастью, мне надо готовиться к дуэли. Прошу меня извинить.
— Очередной лизоблюд Садеаса? — спросил Джакамав.
— Нет, — с улыбкой ответила Данлан. — Это светлорд Реси. Танадаль позволил себе несколько провокационных высказываний, и дуэль намекнет, что ему лучше заткнуть рот. — Она с нежностью взглянула на Адолина. — Встретимся там.
— Спасибо. — Адолин встал и застегнул китель. Поцеловал свободную руку Данлан, помахал остальным и быстрым шагом вышел на улицу.
«Грубый получился уход, — подумал он. — Интересно, они поймут, до какой степени мне был неприятен этот разговор?» Вряд ли. Друзья не знали его так хорошо, как Ренарин. Адолин любил общаться, но ни с кем не сближался по-настоящему. Он даже еще не изучил Данлан как следует. Но собирался продлить отношения с ней. Его утомляли подтрунивания Ренарина из-за метаний от одной дамы сердца к другой. Данлан очень хорошенькая, — кажется, на этот раз он не зря тратит силы.
Адолин прошел через весь Внешний рынок, и слова Тораля висели на нем как тяжкий груз. Юноша не хотел становиться великим князем. Просто не был готов. Он любил сражаться на дуэлях и болтать с приятелями. Вести армию в бой — это он умеет, но великий князь должен думать и о других вещах. Таких, как стратегия на Расколотых равнинах или защита и поддержка короля.
«Мы не должны всем этим заниматься», — подумал юноша. Но все было так, как всегда говорил отец. Если не они, то кто же?
Внешний рынок выглядел куда более беспорядочным, чем рынки в военном лагере Далинара. Обветшалые дома — большей частью построенные из камня, добытого в каменоломнях неподалеку, — выросли без какого-либо плана. Торговали здесь в основном тайленцы, с их традиционными шапочками, жилетами и болтающимися длинными бровями.
Многолюдный рынок являлся одним из немногих мест, где смешивались солдаты из всех десяти войск. Фактически в этом и состояла одна из его основных функций; он был нейтральной территорией, где могли встречаться мужчины и женщины из разных военных лагерей. Также Внешний рынок не особо регулировался какими-нибудь правилами, хотя Далинар настоял на введении нескольких ограничений, когда появились признаки беззакония.
Встречные солдаты в синих мундирах Дома Холин отсалютовали Адолину, и он кивнул в ответ. Они были на дежурстве, с алебардами на плечах, в начищенных шлемах. Далинар организовал патрулирование рынка, его письмоводительницы за всем следили. Все за его личный счет.
Отцу Адолина не нравилось расположение Внешнего рынка и то, что у него не было стен. Он говорил, что всего один бандитский налет может привести к катастрофе, что рынок противоречил самому духу Заповедей. Но прошло уже несколько лет с той поры, как паршенди в последний раз нападали на алетийскую часть Равнин. И если бы они в самом деле решили нанести удар по лагерям, разведчики и дозорные не поскупились бы на предупреждения.
Так зачем вообще нужны Заповеди? Далинар вел себя так, будто они были жизненно необходимы. Будь всегда в мундире, будь всегда вооружен, будь всегда трезв. Будь бдителен, словно ожидая угрозы или атаки. Но ведь на самом деле ни того ни другого не было!
Идя по рынку, Адолин впервые по-настоящему внимательно смотрел по сторонам и пытался понять, в чем смысл действий отца.
Юноша легко мог опознать в толпе офицеров Далинара. Они надели форму, как требуется. Синие кители и брюки с серебряными пуговицами, узлы на плечах, отмечающие ранг. Офицеры из других лагерей были одеты как попало. Отличить их от торговцев или прочих зажиточных гражданских было нелегко.
«Но это не имеет значения, — опять сказал себе Адолин. — Ведь никто не собирается нас атаковать».
Он нахмурился, миновав группу светлоглазых, отдыхавших возле еще одной винной лавки. Почти так же недавно отдыхал и сам Адолин. Их одежда, а также позы и манеры наводили на мысли о том, что этих людей волнует исключительно шумное веселье. Юноша вдруг разозлился. Идет война. Почти каждый день умирают солдаты. А светлоглазые в это время выпивают и треплются.
Возможно, суть Заповедей не только в защите от паршенди. Может, они представляют собой нечто большее… То, что дает людям командиров, которых можно уважать, на которых можно положиться. То, что позволяет относиться к войне со всей серьезностью, которой та заслуживает. Может, их суть в том, чтобы не превращать прифронтовую зону в праздник. Простолюдинам приходилось быть настороже, сохранять бдительность. Потому Адолин и Далинар делали то же самое.
Юноша замешкался посреди улицы. Никто не ругался, не просил его отойти — они видели его ранг и обходили стороной.
«Кажется, я начинаю понимать». Столько времени прошло…
Взволнованный, он поспешил на дуэль.
— «И прошел я от Абамабара до Уритиру, — цитировал по памяти Далинар. — В этом объединяются метафора и опыт, неразделимые для меня, как мой разум и память. Одно содержит другое, и хотя одно я могу объяснить, другое принадлежит мне одному».
Сидевший рядом с ним Садеас вскинул бровь. По другую сторону от Далинара сидел Элокар в осколочном доспехе. В последнее время это вошло у него в привычку: король был убежден, что убийцы так и жаждут его прикончить. Втроем они смотрели на дуэлянтов, сражавшихся внизу, на дне небольшого кратера, который король назначил дуэльной ареной военных лагерей. Скалистые уступы вдоль внутренней стороны десятифутовой круглой стены превратились в отличные места для зрителей.
Дуэль Адолина еще не началась, и двое, что сражались в тот момент, были светлоглазыми, но не осколочниками. Их затупленные дуэльные мечи покрывала белая субстанция, похожая на мел. Стоит кому-то получить удар по набивному доспеху[4] — и все увидят белую отметину.
— Погоди-ка, — заговорил Садеас, — этот человек, который написал книгу…
— Его духовное имя — Нохадон. Другие зовут его Баджерженом, хотя мы точно не знаем, настоящее это имя или нет.
— Он решил пройти откуда и куда?
— Из Абамабара в Уритиру, — повторил Далинар. — Думаю, это было большое расстояние, судя по тому, что рассказано в истории.
— Разве он не был королем?
— Был.
— Но почему же…
— В этом легко запутаться. Но послушай. Ты поймешь. — Он кашлянул и продолжил: — «Я прошел этот путь познания один, отказавшись от сопровождающих. Нес меня не скакун, а пара сильно поношенных сандалий, и не было у меня другого спутника, кроме крепкого посоха, который беседовал со мной, ритмично постукивая о камни. Рот мой стал кошелем; я набил его не драгоценностями, но песнями. Когда песен оказывалось недостаточно, чтобы добыть пропитание, рукам моим приходилось трудиться, моя пол или очищая загон для свиней, что часто позволяло получить удовлетворительное вознаграждение.
Близкие испугались за мою безопасность и, возможно, мое душевное здоровье. Короли, сказали они, не бредут, точно нищие, многие сотни миль. А я ответил им так: если нищий может осилить подобное, чем король хуже? Неужели они решили, что я в чем-то уступаю нищему?
Иногда я думаю, что так и есть. Нищий знает многое из того, о чем король лишь догадывается. И все же — кто составляет законы о попрошайничестве? Часто спрашиваю себя, на самом ли деле мой жизненный опыт — моя легкая жизнь после Опустошения и ныне окружающий меня уют — дал мне что-то полезное для того, чтобы творить законы. Полагайся мы лишь на то, что знаем, короли годились бы только для законов о надлежащем подогревании чая и раскладывании на троне мягких подушек».
Тут Садеас нахмурился. Двое мечников на площадке перед ними продолжали дуэль; Элокар внимательно наблюдал. Он любил дуэли. Добыть песок для арены — таков был один из его первых приказов на Расколотых равнинах.
— «Невзирая ни на что, — продолжил Далинар цитировать „Путь королей“, — я совершил это путешествие и — как проницательный читатель уже понял — пережил его. Рассказ о моих увлекательных приключениях займет другую страницу сего повествования, ибо я сначала должен объяснить, ради чего отправился по этой странной дороге. Я готов был смириться с тем, что семья посчитает меня безумным, но с именем, которое подхватят ветра истории, все обстоит совершенно по-другому.
Семья моя отправилась в Уритиру прямым путем и ждала меня много недель. По прибытии меня не узнали у ворот, ибо грива моя сделалась весьма обильной в отсутствие бритвы, что смогла бы ее укротить. Когда я открылся, тотчас же взяли под руки, привели в порядок, накормили, сообщили о своих тревогах и отчитали — именно в таком порядке. Лишь после всего этого мне задали наконец-то вопрос о цели моего путешествия. Неужели я не мог отправиться в священный град простым, легким и привычным маршрутом?»
— Именно, — встрял Садеас. — Он мог бы, по крайней мере, поехать верхом!
— «Вместо ответа, — продолжил Далинар, — я снял сандалии и положил мозолистые ноги на стол. Им было там удобно, по соседству с подносом с недоеденным виноградом. В этот момент у всех были лица, свидетельствовавшие о том, что они сочли меня помешанным, и потому я начал объяснять, ссылаясь на истории, случившиеся за время моего путешествия. Доставал их одну за другой, как достают из хранилища припасенные на зиму мешки талью. Вскоре сделаю из них плоскохлеб и помещу меж этих страниц.
Да, я бы мог преодолеть этот путь быстро. Но все люди стремятся к одной и той же цели. И тот, кто окажется в освященном склепе, и тот, кто угодит в канаву с нищими, ужинать будет в итоге с Ночехранительницей.
И раз уж мы об этом знаем, какое значение следует придавать конечной точке странствия? Вдруг избранная тропа все-таки важнее? Я заявляю, что ни одно достижение даже сравниться не может с путем, который к нему ведет. Само путешествие, а не его итог определяет, кто мы такие на самом деле. Наши ноги покрываются мозолями, наши спины делаются сильнее от груза, что приходится нести, наши глаза широко распахиваются от свежих впечатлений и пережитого.
Вот мое мнение: нет такого добра, которое можно было бы достичь при помощи лжи. Ибо сама суть нашего существования заключается не в достижении, но в способе достижения. Монарх должен это понимать; ему не до́лжно до такой степени сосредотачиваться на желаемом, чтобы взгляд его отвратился от тропы, по которой следует идти к цели».
Далинар расслабился. Их каменную скамью покрывали подушки, у нее имелись деревянная спинка и подлокотники. Дуэль закончилась: один из светлоглазых — в зеленом, поскольку он был подданным Садеаса, — нанес другому удар по нагруднику доспеха, оставив длинную белую полосу. Элокар похлопал в знак одобрения, звякнув латными перчатками, и оба дуэлянта поклонились. Женщины в судейской зоне должны были занести имя победителя в соответствующий список. Они же держали при себе книгу с дуэльным кодексом и выступали в качестве судей в случае споров или нарушений.
— Полагаю, это конец истории, — сказал Садеас, пока следующая пара дуэлянтов выходила на песок.
— Верно.
— И ты запомнил весь отрывок?
— Я бы не сказал, что слово в слово…
— Ну да, разумеется — где-то сделал паузу короче или длиннее, чем следовало.
Далинар нахмурился.
— О, не надо так напрягаться, старый друг. Это был в каком-то смысле комплимент.
— Что скажешь? — спросил Далинар, когда вновь началась дуэль.
— Нелепая история, — откровенно признался Садеас, взмахом руки веля слуге принести еще вина. Желтого, ведь час пока ранний. — Этот Нохадон прошел долгий путь лишь для того, чтобы показать королям, как важно думать о последствиях своих приказов?
— Дело не только в том, что он хотел продемонстрировать, — возразил Далинар. — Я и сам так думал, но начал понимать. Он отправился в путь, потому что хотел испытать то же самое, что испытывал его народ. Король использовал это в качестве метафоры, но, я думаю, на самом деле Нохадон хотел узнать, что чувствуешь, преодолевая такую дорогу.
Садеас глотнул вина и посмотрел на солнце, прищурившись:
— Разве нельзя было устроить тут навес или что-то в этом роде?
— Мне нравится солнце, — объяснил Элокар. — Я слишком много времени провожу, не вылезая из пещер, которые мы называем омами.
Садеас бросил взгляд на Далинара и закатил глаза.
— Бо́льшая часть «Пути королей» имеет такую же структуру, как отрывок, который я процитировал, — сообщил Далинар. — Нохадон превратил события своей жизни в примеры, в метафоры. Он их называет сорока притчами.
— Они все столь же нелепы?
— Эту я считаю красивой, — негромко заметил Далинар.
— Я и не сомневался. Ты всегда любил сентиментальные истории. — Садеас предупреждающе вскинул руку. — И это тоже должен был быть комплимент.
— В каком-то смысле?
— Именно. Далинар, друг мой, ты всегда был склонен к бурным проявлениям чувств, что свидетельствует о твоей искренности и отчасти мешает уравновешенным размышлениям. Но коль скоро именно это побуждает тебя спасать мою жизнь, думаю, я привыкну. — Он почесал подбородок. — Есть такое ощущение, что у меня просто не будет другого выхода, верно?
— Скорее всего, да.
— Другие великие князья считают тебя самоуверенным. Думаю, ты понимаешь почему.
— Я… — Что он мог сказать? — Это не нарочно.
— Ну, ты ведь и впрямь их провоцируешь. К примеру, игнорируешь их доводы или оскорбления.
— Протесты лишь привлекают ненужное внимание, — пояснил Далинар. — Лучшая защита своих убеждений — достойное поведение. Лишь приучив к добродетельности самого себя, можно ожидать надлежащего обращения со стороны окружающих.
— Ну вот, опять. Кто же так разговаривает?
— Далинар, — вмешался Элокар, продолжая наблюдать за дуэлянтами, — и мой отец так говорил.
— Именно, — сказал Садеас. — Далинар, дружище, остальные просто не в состоянии понять, что ты всерьез. Они думают, это все притворство.
— А ты? Что про меня думаешь ты?
— Я вижу правду.
— И?..
— Ты самоуверенный ханжа, — беспечно ответил Садеас. — Но при этом честный.
— Уверен, ты считаешь и это комплиментом.
— Вообще-то, на этот раз я всего лишь тебя дразню. — Садеас отсалютовал Далинару чашей вина.
Сидевший рядом Элокар усмехнулся:
— Садеас, это было весьма умно. Стоит ли мне назначить тебя новым шутом?
— А что случилось со старым? — В голосе князя звучало любопытство, даже нетерпение, словно он надеялся услышать о том, что с шутом приключилась некая трагедия.
Усмешка Элокара превратилась в сердитую гримасу.
— Он исчез.
— В самом деле? Какая незадача.
— Да ну его… — Король взмахнул рукой в латной перчатке. — Он время от времени устраивает такое. В конце концов вернется. Ненадежен, как сама Преисподняя. Если бы не заставлял меня так смеяться, я бы заменил его много сезонов назад.
Они замолчали, и дуэль продолжилась. Несколько других светлоглазых, мужчин и женщин, наблюдали, сидя на скальных выступах. Далинар с неудовольствием отметил, что прибыла Навани и беседует с дамами, среди которых была и последняя пассия Адолина, рыжеволосая письмоводительница.
Взгляд Далинара задержался на Навани, словно впиваясь в ее фиолетовое платье, ее зрелую красоту. Она без возражений записала его последнее видение и, похоже, простила за то, что он так грубо вышвырнул ее из своих покоев. Вдовствующая королева не насмехалась над ним, не сомневалась в его словах и действиях. Он это ценил. Стоит ли поблагодарить ее, или она сочтет это приглашением к дальнейшей игре?..
Великий князь попытался отвести от нее взгляд, но понял, что, даже глядя на дуэлянтов, все время наблюдает за ней краем глаза. Потому стал смотреть в небо, щурясь от яркого полуденного солнца. Снизу доносились удары металла о металл. Позади несколько больших улиток замерли, прицепившись к скале, в ожидании Великой бури и дождя.
Так много вопросов и сомнений. Он слушал «Путь королей» и старался понять, что значили последние слова Гавилара. Как будто они каким-то образом несли в себе ключ и к его безумию, и к природе его видений. Но правда в том, что он ничего не знал и не мог положиться на собственные решения. Это лишало его душевного равновесия — понемногу, по чуть-чуть.
На обдуваемых ветром равнинах облака были редкостью. Полыхающее солнце скрывалось из виду лишь во время яростных Великих бурь. Бури влияли и на весь остальной Рошар, но тут, на востоке, они были особенно беспощадными, дикими и властвовали над всем. Мог ли какой-нибудь смертный король хотя бы осмелиться предъявить претензии на эти земли? Легенды говорили, что некогда здесь жили люди и не всегда были Ничейные холмы, пустынные равнины и густые леса. Раньше тут простирался Натанатан, Гранитное королевство.
— О-о-о, — проговорил Садеас с таким видом, словно попробовал что-то горькое. — Явился не запылился…
Далинар опустил голову и проследил за взглядом Садеаса. Великий князь Вама в сопровождении свиты пришел посмотреть дуэль. Хотя большинство придворных облачились в одежду его традиционной коричнево-серой расцветки, сам князь надел длинный серый сюртук с разрезами, сквозь которые проглядывала ярко-красная и оранжевая шелковая ткань, а из-под манжет и воротника высовывались столь же яркие кружевные оборки.
— Думал, Вама тебе нравится, — заметил Элокар.
— Я его терплю, — отозвался Садеас. — Но его вкус в одежде совершенно отвратителен. Красный и оранжевый? Даже не рыжевато-оранжевый, но такой вульгарный, что глазам больно. И эти разрезы уже сто лет как вышли из моды. О, прекрасно — он сидит прямо напротив нас. Мне придется до самого конца представления глядеть на него.
— Не стоит так сурово судить о людях по их внешнему виду, — сказал Далинар.
— Друг мой, — ровным голосом произнес Садеас, — мы великие князья. Мы представляем Алеткар, который во всем мире считают центром культуры и власти. Исходя из этого, разве я не прав, добиваясь от своих соратников приличного вида?
— Приличный вид — это хорошо, — согласился Далинар. — Одежда должна сидеть как следует и быть опрятной.
«Твоим солдатам, например, не помешало бы научиться аккуратности».
— Сидеть как следует, быть опрятной и модной, — уточнил Садеас.
— А я? — поинтересовался Далинар, бросив взгляд на свой простой мундир. — Ты бы хотел, чтобы я тоже вырядился в кружева и яркие цвета?
— Ты-то? — переспросил Садеас. — Ты безнадежен. — Он вскинул руку, предупреждая возражения. — Нет, я несправедлив. Этот мундир в каком-то смысле… вне времени. Военная форма, в силу своего практического значения, никогда полностью не выйдет из моды. Безопасный выбор — и надежный. В каком-то смысле ты избегаешь проблем с модой, потому что отказываешься участвовать в игре. — Он кивком указал на Ваму. — Вама пытается играть, но у него ничего не получается. И это непростительно.
— И все же я считаю, что ты слишком большое значение придаешь этим шелкам и шарфикам. Мы солдаты на войне, а не придворные на балу.
— Сановники из других краев все чаще приезжают именно на Расколотые равнины. Очень важно, чтобы мы производили на них правильное впечатление. — Садеас наставительно вскинул палец. — Если уж мне придется признать твое моральное превосходство, мой друг, тогда, возможно, тебе пора признать мое чувство стиля. Стоит отметить, что ты еще более пристрастен в том, что касается суждения о людях по одежде, нежели я.
Далинар ничего не ответил. Замечание было до боли справедливым. И все-таки, раз уж сановники искали на Расколотых равнинах встреч с великими князьями, разве не следовало демонстрировать им хорошо организованные военные лагеря, возглавляемые людьми, которые хотя бы внешне напоминают генералов?
Великий князь принялся наблюдать за схваткой, которая уже подходила к концу. Следующим будет сражаться его сын. Два светлоглазых противника поклонились королю и удалились в палатку на краю дуэльной арены. Миг спустя на песок ступил Адолин, в своем темно-синем осколочном доспехе. Юноша нес шлем под мышкой, его русые с черным волосы были элегантно растрепаны. Он махнул Далинару рукой в латной перчатке, склонил голову перед королем и надел шлем.
Следом за ним на арену вышел воин в желтом осколочном доспехе. Светлорд Реси был единственным полным осколочником в армии великого князя Танадаля, хотя, кроме него, там имелось еще трое обладателей клинка либо доспеха. Сам Танадаль не имел ни того ни другого. Было не так уж необычно для великого князя полагаться на своих лучших воинов-осколочников; в этом имелся здравый смысл, особенно для военачальников, которые предпочитали управлять ходом сражения из штаба. В родном княжестве Танадаля много веков назад установилась традиция назначать того, кто владел осколками Реси, так называемым Защитником престола.
Танадаль в последнее время позволял себе высказываться по поводу недостатков Далинара, так что Адолин не без изящества вызвал главного осколочника великого князя на дружеское состязание. Дуэли редко затевались ради осколков; в нынешнем случае проигрыш будет стоить лишь понижения в турнирной таблице. Поединок привлек необычайно много внимания, и небольшая арена заполнилась за четверть часа, пока дуэлянты разминались. Несколько женщин установили пюпитры, чтобы зарисовать или записать впечатления от поединка. Сам Танадаль не явился.
Поединок начался, когда главный судья, леди Истоу, приказала противникам призвать свои мечи. Элокар опять сосредоточенно наклонился ближе к арене, а Реси и Адолин принялись кружить по песку, пока их осколочные клинки еще не появились. Далинар и сам подался вперед, хотя и ощутил легкие угрызения совести. Согласно Заповедям, следовало избегать дуэлей, пока Алеткар находился в со стоянии войны. Тренировочный бой и дуэль из-за оскорбления, в результате которой важные офицеры могут быть ранены, — две большие разницы.
Реси принял стойку камня, держа осколочный клинок обеими вытянутыми руками, острием к небу. Адолин использовал стойку ветра — корпус чуть развернут, руки подняты и согнуты в локтях перед собой, осколочный клинок вскинут горизонтально над головой. Дуэлянты продолжали кружение по арене. Победит тот, кто полностью разобьет любую часть доспеха противника. Это было не очень опасно; ослабленный доспех обычно все равно держал удар, даже если на нем появлялись новые трещины.
Реси напал первым — прыгнул вперед и атаковал, вскинув клинок над головой и обрушив его слева направо. Стойка камня предназначалась именно для таких атак, при которых в каждый удар вкладывалась вся возможная мощь. Далинар считал ее неповоротливой — на поле боя для использования осколочного клинка не требовалась такая сила, хотя в сражениях с другими осколочниками она оказывалась полезной.
Адолин ушел из-под меча противника с проворством осколочника, которое шло вразрез с тем фактом, что на нем был надет толстый доспех весом более чем в сотню стоунов. Атака Реси, пусть и хорошо исполненная, вынудила его открыться, и Адолин нанес точный удар по левому наручу противника — там появилась трещина. Реси атаковал опять; юноша снова уклонился, а потом ткнул соперника в левое бедро.
Некоторые поэты описывали битву как танец. В обычных сражениях Далинар редко ощущал нечто подобное. Два человека с мечами и щитами яростно набрасывались друг на друга, и их клинки сталкивались вновь и вновь, пытаясь отыскать брешь в обороне противника. Не танец — просто драка с оружием в руках.
Но в дуэлях на осколочных клинках и впрямь ощущалась некая грация. Чтобы размахивать огромным мечом, требовалось немалое умение, а доспех хорошо держал удар, так что поединки обычно затягивались и в них хватало величественных движений и широких замахов. Воин с осколочным клинком сражался плавно и изящно.
— А кузен хорош, — заметил Элокар. Адолин ударил Реси по шлему, заслужив аплодисменты зрителей. — Лучше, чем был мой отец. Даже лучше, чем ты, дядя.
— Он очень старается, — согласился Далинар. — Сын по-настоящему любит это дело. Не войну и не сражения. Дуэли.
— Адолин мог бы стать чемпионом, если бы захотел.
Далинар знал, что сын именно этого и хочет. Но он отказывался от поединков, которые позволили бы ему приблизиться к заветному титулу. Князь подозревал, что Адолин это делает из желания собственным способом придерживаться Заповедей. Дуэльные чемпионаты и турниры предназначались для редких периодов мира. Хотя можно было и возразить, что защищать честь семьи нужно всегда.
Как бы то ни было, Адолин не сражался ради ранга в турнирной таблице, и потому другие осколочники были о нем не очень высокого мнения. Они быстро соглашались на дуэли с ним, и даже некоторые не-осколочники бросали ему вызов. По традиции осколочные доспехи и клинок короля можно было взять на время за большие деньги тому, кто пользовался милостью монарха и желал драться на дуэли с осколочником.
Далинар вздрогнул при мысли о том, что кто-то другой мог надеть его доспех или взять Клятвенник. Это как-то противоестественно. И все же временная передача королевского клинка и доспеха — или, до того как королевский престол был восстановлен, передача клинка и доспеха великого князя — это традиция с глубокими корнями. Даже Гавилар ее не нарушал, хотя и жаловался в разговорах с глазу на глаз.
Юноша увернулся еще от одного удара и перешел к более агрессивным формам стойки ветра. Реси оказался к этому не готов — он сумел один раз ударить Адолина по правому наплечнику, но лишь вскользь. Юноша наступал, его клинок двигался плавно, как вода. Реси отпрянул, принимая защитную позу, для которой стойка камня подходила лучше прочих.
Адолин одним тычком выбил противника из равновесия. Реси снова принял стойку, но юноша атаковал опять. Реси злился, и его стойки становились все более и более небрежными, а сын Далинара давил, нанося удары то с одной, то с другой стороны. Быстрые, не очень сильные, предназначенные для того, чтобы вывести из себя.
Это сработало. Реси взревел и, начав один из характерных для стойки камня приемов, высоко занес меч. Адолин с поражающей скоростью перебросил клинок в правую руку, вскинул левую и принял удар на неповрежденный наруч. Он сильно треснул, но подобный маневр позволил Адолину обрушить собственный клинок на бок Реси — прямиком на треснутый левый набедренник.
Тот взорвался со звуком лопнувшего металла, и дымящиеся кусочки полетели во все стороны, светясь, как расплавленная сталь. Реси зашатался и чуть не упал; его левая нога больше не держала вес осколочного доспеха. Поединок закончился. Более важные дуэли могли продолжаться до двух или трех сломанных пластин, но это становилось опасным.
Главный судья поднялась и объявила о финале. Реси захромал прочь, на ходу сдирая шлем. Все слышали, как он сыплет ругательствами. Адолин отсалютовал врагу, стукнув плоской стороной клинка по забралу, потом отпустил оружие. Поклонился королю. Победители иногда отправлялись в толпу, чтобы покрасоваться или принять похвалы, но Адолин удалился в палатку.
— Действительно, талантливый парень, — заметил Элокар.
— И весь из себя такой… правильный, — прибавил Садеас, потягивая вино.
— Верно, — согласился Далинар. — Иногда мне хочется, чтобы наступил мир. Ради Адолина — он тогда смог бы полностью сосредоточиться на дуэльном искусстве.
Садеас вздохнул:
— Далинар, ты опять о прекращении войны?
— Я не это имел в виду.
— Дядя, ты упорно повторяешь, будто отказался от этой идеи, — вступил Элокар, поворачиваясь и устремляя на него внимательный взгляд, — но на самом деле так и танцуешь вокруг нее, с тоской вспоминая о мире. Люди в лагерях зовут тебя трусом.
Садеас фыркнул:
— Ваше величество, он не трус. Я могу это засвидетельствовать.
— Так в чем же дело? — спросил Элокар.
— Эти слухи перешли все мыслимые грани разумного, — заметил Далинар.
— Ты не ответил на мой вопрос, — упрямо проговорил Элокар. — Дядя, если бы ты мог принять решение, ты бы велел нам покинуть Расколотые равнины? Ты и впрямь трус?
Далинар медлил с ответом.
«Объедини их, — требовал от него голос. — Вот твое задание, и я тебе его поручаю».
«Я и впрямь трус?» — подумал он. Нохадон в своей книге призывал сомневаться в себе. Не допускать, чтобы самоуверенность или высокомерие застили поиск истинно верных решений.
Вопрос Элокара не касался его видений. И все-таки Далинар действительно чувствовал, что поступает трусливо, — по меньшей мере таким было его желание отречься. Если он уйдет из-за того, что с ним происходит, то и впрямь выберет легкий путь.
«Я не могу все бросить, — понял он. — Что бы ни случилось, я должен пойти до конца».
Даже если он безумен. Или — еще более тревожная мысль — даже если его видения реальны, но исходят из подозрительного источника.
«Я должен остаться. Но мне также необходимо придумать план, чтобы убедиться, что своими действиями не разрушу Дом Холин».
Далинар как будто балансировал на лезвии бритвы. Все вокруг было нечетким, словно в тумане. Он вознамерился сбежать, потому что любил ясные решения. Что ж, ничего ясного в том, что с ним происходит, нет. И все же, решив остаться великим князем, он сохранит один из узловых камней в фундаменте личности былого Далинара Холина.
Он не отречется. И это окончательно.
— Далинар? — позвал Элокар. — С тобой все в порядке?
Князь моргнул, сообразив, что перестал обращать внимание на Элокара и Садеаса. Если вот так пялиться в пустоту, репутацию не исправить.
— Вы хотите знать правду, — проговорил Далинар, поворачиваясь к королю. — Да, если бы это было в моей власти, я бы взял все десять военных лагерей и вернулся в Алеткар.
Несмотря на то что болтали другие, это была не трусость. Нет, он только что бросил вызов трусу внутри себя и знал, откуда тот взялся. Сказанное же представляло собой нечто совершенно иное.
Король выглядел потрясенным.
— Я и впрямь ушел бы отсюда, — твердо заявил Далинар, — но не потому, что хочу сбежать или боюсь сражаться. Все дело в том, что я тревожусь за стабильность Алеткара; бросив эту войну, мы смогли бы навести порядок дома и укрепить лояльность великих князей. Я поручил бы послам и ученым разобраться в том, почему паршенди убили Гавилара. Мы слишком рано отказались от этого способа докопаться до правды. Я все еще не уверен, что убийство устроили не какие-нибудь еретики или бунтовщики из числа паршенди.
А еще — изучил бы их культуру. И да, таковая имеется! Если в покушении виновны не бунтовщики, я бы продолжал задавать вопросы, пока не узнал бы, почему они это сделали. Я бы потребовал расплаты — может, их собственного короля, переданного нам для казни, — в обмен на мир. Что касается светсердец, я бы поговорил с учеными и нашел лучший способ удерживать эту территорию. Возможно, заселив эти края, захватив Ничейные холмы, мы могли бы и в самом деле расширить свои границы и провозгласить Расколотые равнины своей землей. Ваше величество, я бы не забыл о возмездии, но подошел бы к нему — и к этой войне — более вдумчиво. Прямо сейчас мы знаем слишком мало, чтобы от наших поступков был какой-нибудь толк.
Элокар выглядел удивленным. Он кивнул:
— Я… дядя, это и впрямь звучит разумно. Почему ты раньше все не объяснил?
Далинар моргнул. Лишь несколько недель назад Элокар пришел в негодование при одном лишь упоминании о том, чтобы вернуться домой. Что изменилось?
«Стоит отдать мальчику должное», — признался он самому себе.
— Ваше величество, у меня, похоже, возникли некоторые проблемы с выражением собственных мыслей.
— Ваше величество! — воскликнул Садеас. — Но вы ведь не примете во внимание это…
— Последнее покушение на мою жизнь вывело меня из равновесия. Скажи-ка, ты хоть немного продвинулся в расследовании того, кто именно поместил в мой доспех ослабленные самосветы?
— Еще нет, ваше величество.
— Меня пытаются убить, — негромко сказал Элокар и как будто ссутулился в своем доспехе. — Кто-то хочет, чтобы я умер, как мой отец. Иногда я и впрямь спрашиваю себя, не гоняемся ли мы по этим равнинам за десятью дурнями. Убийца в Белом… он был шинцем.
— Паршенди признались, что послали его, — заметил Садеас.
— Верно, — согласился Элокар. — Но все же они дикари, и ими легко управлять. Это был бы безупречный отвлекающий маневр — возложить вину на группу паршунов. Мы воюем год за годом и не замечаем, как настоящие злодеи тихонько вершат свои дела в моем собственном лагере. Они следят за мной. Постоянно. Ждут. Я вижу их лица в зеркалах. Искаженные, нечеловеческие символы…
Далинар и Садеас встревоженно переглянулись. Паранойя Элокара и впрямь сделалась хуже или он так хорошо ее скрывал? Ему в каждом темном углу мерещились интриги, а теперь, после покушения, имелись все основания к тому, чтобы эти страхи усилились.
— Отступить с Расколотых равнин, возможно, хорошая идея, — осторожно проговорил Далинар, — но не ради того, чтобы начать войну с кем-то еще. Мы должны укрепить и объединить наш народ.
Элокар вздохнул:
— Погоня за Убийцей в Белом сейчас представляется совершенно бессмысленной. Вероятно, нам это и не понадобится. Я слышал, ваши с Садеасом совместные действия принесли плоды.
— И еще какие, ваше величество, — согласился Садеас с гордостью и, возможно, толикой самодовольства. — Хотя Далинар по-прежнему настаивает на использовании его собственных, медленных мостов. Временами мои силы оказываются почти на исходе к тому моменту, когда он появляется. Все бы шло куда лучше, согласись Далинар на современную мостовую тактику.
— Такое количество смертей… — начал правитель Дома Холин.
— Приемлемо, — перебил Садеас. — Далинар, они в основном рабы. Шанс принести хоть какую-то пользу — для них большая честь.
«Сомневаюсь, что они видят это в том же свете».
— Ты бы хоть один-единственный раз попробовал сделать все, как я предлагаю, — продолжил Садеас. — До сих пор тактика работала, но я опасаюсь, что паршенди и дальше будут посылать против нас две армии. Меня не привлекает перспектива сразиться с обеими до того, как ты прибудешь.
Далинар медлил с ответом. Это была бы и впрямь проблема. Но как он мог отказаться от осадных мостов?..
— А почему бы не сойтись на компромиссе? — спросил Элокар. — Дядя, в ходе следующей вылазки на плато ты позволишь мостовикам Садеаса помочь тебе во время марша к месту сражения. У Садеаса полным-полно запасных мостовых расчетов, он может их тебе одолжить. Он, как и раньше, бросится вперед с войском поменьше, но ты придешь на помощь гораздо быстрее обычного, воспользовавшись его мостовиками.
— Все равно что перейти на передвижные мосты, — заметил Далинар.
— Не обязательно, — возразил Элокар. — Ты сказал, что паршенди редко направляют огонь на тебя, если их отвлекает Садеас. Люди Садеаса начнут битву, как обычно, а ты присоединишься, как только он очистит для тебя позиции.
— Да… — задумчиво проговорил Садеас. — Расчеты, которые будут наводить для тебя мосты, не пострадают — никаких дополнительных смертей ради твоего войска. Но ты прибудешь на плато, чтобы помочь мне, в два раза быстрее обычного.
— А вдруг ты не сможешь отвлечь паршенди как следует? — спросил Далинар. — Что, если они все равно направят стрелы на моих мостовиков, когда я буду переправляться через ущелье?
— Тогда мы отступим, — со вздохом сказал Садеас. — И решим, что эксперимент провалился. Но по крайней мере, попытаемся. Вот как совершаются прорывы, старый друг. Кто-то пробует что-то новое.
Далинар задумчиво почесал подбородок.
— Ох, дядя, ну хватит уже! — воскликнул Элокар. — Он ведь принял твое предложение воевать вместе. Прими и ты его идею — хотя бы один раз.
— Уговорили, — согласился великий князь Холин. — Посмотрим, как это сработает.
— Отлично! — Элокар поднялся. — А теперь, полагаю, мне пора пойти и поздравить твоего сына. Это был восхитительный поединок!
Далинару он не показался таким уж восхитительным — у противника Адолина не было ни единого шанса. Но это была лучшая разновидность битвы. Великий князь Холин категорически возражал против рассуждений о том, что ближний бой бывает по-настоящему «хорошим». Если уж побеждать, то быстро и с максимальным перевесом.
Князья встали в знак уважения, когда король направился по каменным ступеням вниз, к песчаному полу арены. Потом Далинар повернулся к Садеасу:
— Я должен идти. Пришли ко мне секретаршу, чтобы разобраться с подробностями по поводу тех плато, где мы, по-твоему, можем опробовать этот маневр. Когда в следующий раз по одному из них прозвучит сигнал к атаке, я отправлюсь со своей армией в твой лагерь, и мы выйдем вместе. Ты с войском поменьше уйдешь вперед, а мы догоним, как только вы займете позиции.
Садеас кивнул.
Князь повернулся, чтобы подняться по лестнице и покинуть дуэльную арену.
— Далинар!
Великий князь Холин обернулся. Шарф Садеаса взметнуло порывом ветра; он стоял, скрестив руки на груди, и золотая вышивка на его наряде блестела в лучах солнца.
— Ты тоже пришли ко мне одну из своих секретарш. С копией этой Гавиларовой книги. Может, другие истории из нее развлекут меня.
Далинар улыбнулся:
— Я так и сделаю.
59Большая честь
«И вот повис я над последней бездной, друзья кто позади, кто впереди. Пир, что мне суждено выпить, держится на их лицах, и слова, что мне суждено сказать, искрятся в моем разуме. Старые клятвы снова прозвучат».
Каладин гипнотизировал три светящиеся топазовые сферы на полу перед собой. В бараке было темно и пусто, не считая Тефта и его самого. Лопен лениво прислонился к освещенному солнцем дверному косяку, поглядывая по сторонам. Снаружи раздавался голос Камня, выкрикивавшего команды другим мостовикам. Бригада отрабатывала боевые построения. Ничего особенного. Все выглядело так, словно они тренировались носить мост, но на самом деле учились исполнять приказы и эффективно менять строй.
От трех маленьких сфер — всего-то светосколков — на каменный пол падали желтовато-коричневые круги света. Каладин сосредоточился на них, затаил дыхание, пожелал, чтобы свет перешел в него.
Ничего не произошло.
Он очень старался, пялясь в самый центр сфер.
Ничего не изменилось.
Парень взял одну, положил на ладонь и поднял так, чтобы видеть один лишь свет. Он мог разглядеть завихрения во всех подробностях — беспокойный неустанный ураган света. Каладин приказывал, желал, умолял.
Ничего.
Он застонал и лег на каменный пол, уставившись в потолок.
— Может, ты недостаточно сильно его хочешь, — предположил Тефт.
— Я хочу его со всей страстью, на какую только способен. Он не колыхнулся.
Тефт что-то проворчал и подобрал одну из сфер.
— Может, мы ошиблись. — Казалось, высшие силы устроили так, что в тот момент, когда Каладин принял эту странную и пугающую часть самого себя, все перестало получаться. — Наверное, это была иллюзия. Просто солнечный свет упал каким-нибудь хитрым образом…
— Ага, солнечный свет упал, — ровным голосом сказал Тефт, — и прилепил мешок к бочке. Иллюзия, точно.
— Ну ладно. Значит, произошло какое-то странное стечение обстоятельств — из тех, что бывают лишь один раз.
— И когда ты был ранен, — напомнил Тефт. — И на каждой вылазке с мостом, когда тебе требовалась прибавка к силе или выносливости.
Каладин издал разочарованный вздох и несколько раз легонько стукнул затылком о каменный пол.
— Что ж, если я один из этих Сияющих, о которых ты все время твердишь, почему у меня ничего не получается?
— Как по мне, — проговорил седоволосый мостовик, катая сферу в пальцах, — все дело в том, что ты словно ребенок, который только начинает ходить. Сначала он случайно делает первый шаг. А потом постепенно учится двигать ногами по собственной воле. Тебе просто нужно упражняться.
— Я уже неделю пялюсь на сферы. Сколько еще мне упражняться?
— Ну, надо продолжать, пока не получится.
Каладин закатил глаза и снова сел:
— И зачем только я тебя слушаю? Ты же признался, что знаешь не больше моего.
— Я ничего не знаю о том, как использовать буресвет. — Тефт нахмурился. — Но я знаю, что должно получиться.
— По сказкам, которые противоречат друг другу. Ты говорил, что Сияющие могли ходить по стенам и летать.
Тефт кивнул:
— Да, могли. А еще плавили камни взглядом. И перемещались на огромные расстояния в мгновение ока. И управляли солнечным светом. И…
— И почему же, — перебил Каладин, — им требовалось как ходить по стенам, так и летать? Ведь можно же перелететь через стену, зачем по ней бегать?
Тефт промолчал.
— Зачем нужно и то и другое, — продолжил Каладин, — если они могли просто перемещаться «на огромные расстояния в мгновение ока»?
— Не знаю, — буркнул Тефт.
— Сказкам или легендам верить нельзя. — Каладин посмотрел на Сил, которая приземлилась возле одной из сфер и уставилась на нее с детским любопытством. — Откуда нам знать, что в них правда, а что — выдумка? Мы точно знаем лишь одно. — Он схватил одну из сфер и поднял, держа двумя пальцами. — Сияющий в этой комнате. И он очень, очень устал от коричневого цвета.
Тефт фыркнул:
— Ты не Сияющий, парень.
— Разве мы только что не говорили о…
— Да, ты можешь заряжаться, — перебил Тефт, — можешь впитывать буресвет и управлять им. Но это еще не значит быть Сияющим. Все дело в том, как они жили, что делали. В Бессмертных словах.
— Каких-каких?
Тефт снова покатал сферу в пальцах, поднял и заглянул в ее глубины.
— Жизнь прежде смерти. Сила прежде слабости. Путь прежде цели. Это их девиз и Первый идеал, или Бессмертные слова. Были еще четыре других.
Каладин вскинул бровь:
— Что за четыре?
— Я толком не знаю. Но они руководствовались этими Бессмертными словами — этими Идеалами — во всем, что делали. Четыре других Идеала у каждого ордена Сияющих были свои. Но Первый идеал один и тот же для всех десяти: жизнь прежде смерти, сила прежде слабости, путь прежде цели. — Он поколебался. — Ну, так мне говорили.
— Понятно, но это все, по-моему, слегка очевидно, — сказал Каладин. — Сначала жизнь, потом смерть. Сначала день, потом ночь, сначала один, потом два. Что здесь такого?
— Ты несерьезен. Может, потому буресвет и отвергает тебя.
Каладин встал и потянулся:
— Тефт, извини. Я просто устал.
— Жизнь прежде смерти. — Тефт пригрозил Каладину пальцем. — Сияющий всегда ищет способы защитить все живое. Он никогда не убивает без необходимости и не рискует собственной жизнью по пустякам. Жить сложнее, чем умирать. Долг Сияющего — жить.
Сила прежде слабости. Все люди время от времени делаются слабыми. Сияющий защищает слабых и использует свою силу во благо других. Сила не делает человека способным править; она делает его способным служить.
Тефт подобрал сферы и положил в свой кошель. Последнюю он подержал секунду, потом тоже спрятал.
— Путь прежде цели. Всегда есть несколько путей добиться желаемого. Неудача предпочтительнее победы, добытой нечестным путем. Защита десяти невинных не стоит убийства одного. В итоге все умирают. Для Всемогущего важнее то, как ты жил, а не то, чего ты добился.
— Всемогущий? Значит, рыцари были связаны с религией?
— А что не связано? Был какой-то старый король, который все это придумал. Надиктовал жене книгу, как-то так. Мать ее мне читала. Сияющие формулировали Идеалы из того, что в ней написано.
Каладин пожал плечами и, перейдя к куче жилеток, начал их сортировать. Предполагалось, что он и Тефт проверяют, нет ли дыр или рваных ремней. Через несколько минут седой мостовик к нему присоединился.
— Ты и в самом деле в это веришь? — спросил Каладин, поднимая жилет и дергая за ремни. — В то, что кто-нибудь может следовать таким обетам, в особенности банда светлоглазых?
— Они были не просто светлоглазыми. Они были Сияющими.
— Они были людьми, — парировал Каладин. — Власть имущие всегда изображают нечто вроде добродетели, божественного наставления или какой-нибудь другой причины «защищать» всех нас. Стоит поверить, что Всемогущий дал им то место, которое те занимают, — и уже гораздо легче проглотить все, что светлоглазые с нами делают.
Тефт вывернул жилет наизнанку. Тот прохудился под левым наплечником.
— Я и не верил. А потом… потом я увидел, как ты поглощаешь буресвет, и начал размышлять.
— Сказки и легенды. Мы хотим верить, что когда-то люди были лучше. Это дает надежду на то, что все может снова измениться к лучшему. Но люди не меняются. Сейчас они испорченные. Такими были и раньше.
— Возможно, — согласился Тефт. — Мои родители во все это верили. В Бессмертные слова, Идеалы, Сияющих рыцарей, Всемогущего. Даже в старый воринизм. В общем-то, в особенности в старый воринизм.
— Он привел к Иерократии. Орденам и ревнителям нельзя иметь землю или другую собственность. Это слишком опасно.
Тефт фыркнул:
— Почему? Думаешь, заправляй всем они, было бы хуже, чем со светлоглазыми?
— Ну, тут ты, возможно, прав. — Каладин нахмурился.
Он так долго считал, что Всемогущий его покинул или даже проклял, что было трудно свыкнуться с тем, что, возможно, — как полагала Сил, — все наоборот и он благословен. Да, ему удалось выжить, и, предположительно, он должен испытывать за это благодарность. Но что может быть хуже, чем оказаться наделенным великой силой, но при этом быть слишком слабым, чтобы спасти тех, кого любишь?
Дальнейшие размышления были прерваны Лопеном, который выпрямился в дверях и начал тайком подавать сигналы Каладину и Тефту. К счастью, им больше не нужно было ничего прятать. В общем-то, им и раньше можно было ничего не прятать. Вот только Каладин, который сидел на полу и пялился на сферы как идиот, мог вызвать подозрения. Он отложил жилет и вышел наружу.
Паланкин Хашаль поднесли прямо к бараку Каладина; ее высокий немногословный муж шагал рядом. На нем был кушак того же фиолетового цвета, как и вышивка на манжетах короткого жакета, напоминавшего жилет. Газ по-прежнему не появлялся. Прошла уже неделя, как он исчез. Хашаль и ее муж вместе со своими светлоглазыми адъютантами делали то, что он делал раньше, и не отвечали ни на какие вопросы о мостовом сержанте.
— Клянусь бурей, — прошептал подошедший Тефт, — от этих двоих у меня кожа зудит, как будто я чувствую позади человека с ножом.
По приказу Камня мостовики построились и стали тихонько ждать, словно на смотре. Каладин подошел и встал рядом, Тефт и Лопен — сзади. Носильщики опустили паланкин перед Каладином. Открытый по бокам, с маленьким навесом сверху, тот был всего лишь креслом на платформе. В военных лагерях такими пользовались многие светлоглазые дамы.
Каладин, превозмогая себя, отвесил Хашаль надлежащий поклон и вынудил остальных сделать то же самое. Это был неподходящий момент, чтобы быть наказанными за неповиновение.
— Старшина, ты хорошо выдрессировал свой отряд. — Хашаль рассеянно почесывала щеку рубиново-красным ноготком, держа локоть на подлокотнике. — Они очень… полезны во время вылазок с мостом.
— Спасибо, светлость Хашаль, — сказал Каладин, безуспешно пытаясь избавиться от жесткости и враждебности в голосе. — Вы позволите спросить? Нигде не видно Газа вот уже несколько дней. С ним все в порядке?
— Нет. — (Каладин ждал пояснений, но их не последовало.) — Мой муж принял решение. Твои люди так хороши в вылазках с мостом, что ваш отряд служит образцом для подражания у остальных. Раз так, теперь вы будете на мостовом дежурстве каждый день.
Каладин почувствовал озноб:
— А мародерское дежурство?
— О, на него всегда найдется время. Вы же все равно берете вниз факелы, а по ночам вылазок на плато не бывает. Так что твои люди будут спать днем — если что, вас разбудят — и работать в ущельях по ночам. Куда лучшее использование вашего времени.
— Каждая вылазка с мостом, — проговорил Каладин. — Вы хотите, чтобы мы выходили на… каждую из них?!
— Да, — все так же рассеянно бросила она и постучала, чтобы носильщики подняли паланкин. — Вы слишком уж хороши. Это надо использовать. Ежедневное дежурство начнете завтра. Считай это… большой честью.
Каладин резко вдохнул, чтобы удержаться и не сказать ей, что он думает о такой «чести». Он не смог вынудить себя поклониться, когда Хашаль удалялась, но ей, похоже, было все равно. Камень и остальные мостовики начали перешептываться.
Каждодневная вылазка с мостом. Она только что удвоила их шансы быть убитыми. Отряд Каладина не продержится и нескольких недель. Их и так уже мало, и потеря одного или двоих во время атаки может привести к тому, что они не удержат мост. Паршенди начнут прицельно стрелять по ним и всех перебьют.
— Дыхание Келека! — горячился Тефт. — Она нас прикончит!
— Это несправедливо, — прибавил Лопен.
— Мы мостовики. — Каладин покосился на него. — С чего ты взял, что для нас существует какая-нибудь «справедливость»?
— По меркам Садеаса, мы недостаточно быстро сдыхаем, — бросил Моаш. — Каладин, ты знаешь, что солдат, пришедших посмотреть на тебя — на человека, который пережил Великую бурю, — приказали высечь? Садеас о тебе не забыл.
Тефт безостановочно сыпал ругательствами. Он оттащил Каладина в сторону, и Лопен последовал за ними, но остальные продолжали переговариваться друг с другом.
— Преисподняя! — негромко воскликнул Тефт. — Они любят притворяться, что относятся к мостовым отрядам беспристрастно. Вроде как все честно. Кажется, теперь больше никакого притворства не будет. Ублюдки!
— Ганчо, что мы будем делать? — спросил Лопен.
— Пойдем в ущелье, — ответил Каладин. — Как и предписано. Потом хорошенько выспимся, ведь, похоже, следующей ночью поспать нам не удастся.
— Ребятам не понравится спускаться в ущелья по ночам, — заметил Тефт.
— Знаю.
— Но мы еще не готовы к… тому, что должны сделать. — Тефт огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что никто не слышит, кроме Каладина и Лопена. — Нужно хотя бы еще несколько недель.
— Знаю.
— Мы не продержимся еще несколько недель! С той поры, как Садеас и Холин начали работать вместе, вылазки происходят чуть ли не каждый день. Всего одна плохая — всего один раз паршенди выберут нас своей целью, — и все закончится. Нас сотрут в порошок.
— Я знаю! — раздраженно ответил Каладин, сжав кулаки, и глубоко вздохнул, чтобы не вспылить.
— Ганчо! — воскликнул Лопен.
— Что? — рявкнул Каладин.
— Это опять происходит.
Парень застыл, потом посмотрел на свои руки. И действительно, от его кожи поднимался едва светящийся дымок. Совсем тусклый — рядом с Каладином находилось не много самосветов, — но все-таки вполне заметный. Струйки таяли одна за другой. Оставалось надеяться, что никто не обратил внимания.
— Преисподняя! Что я сделал?
— Не знаю, — буркнул Тефт. — Разозлился на Хашаль?
— Я и раньше был злой.
— Ты вдохнул, — взволнованно сказала Сил, заметавшись вокруг него ленточкой из света.
— Что?
— Я видела. — Сил завернулась в узел. — Ты разгневался, сделал глубокий вдох, и свет… перешел в тебя.
Каладин посмотрел на Тефта, но, разумеется, пожилой мостовик ничего не слышал.
— Собери людей, — приказал Каладин. — Мы идем на ущельное дежурство.
— А как быть с тем, что случилось? — спросил Тефт. — Нам не выдержать столько вылазок с мостом. Нас на части разорвут.
— Я собираюсь кое-что предпринять прямо сегодня. Собери людей. Сил, ты мне нужна.
— Да? — Она повисла перед ним, приняв облик девушки.
— Разыщи место, где есть трупы паршенди.
— Я думала, ты собираешься сегодня тренироваться с копьем.
— Парни будут тренироваться. Сначала я все организую, а потом займусь кое-чем другим.
Каладин подал короткий сигнал, и мостовики довольно умело построились клином. Они несли копья, которые держали в тайнике в ущелье, в большом мешке с камнями. Он снова хлопнул в ладоши, и все построились двойной стеной. Каладин хлопнул опять, и они построились кругом, так что один человек стоял за каждыми двумя, готовый подменить любого из них, сделав лишь шаг.
По стенам ущелья текла вода, и мостовики шлепали по лужам. Они были хороши. Куда лучше, чем имели право быть, даже лучше — учитывая их подготовку — любого отряда, с которым ему доводилось работать.
Но Тефт рассуждал верно. В битве они продержатся недолго. За несколько недель Каладин бы достаточно обучил их наносить колющие удары и прикрывать друг друга щитами, чтобы парни стали хотя бы отчасти опасными. До той поры они просто мостовики, которые умеют строиться замысловатым образом. Им необходимо время.
Каладин должен как-то его выиграть.
— Тефт, — распорядился он, — займись ими.
Пожилой мостовик отсалютовал ему, скрестив руки.
— Сил, пойдем посмотрим на трупы.
— Они недалеко. Пошли. — Она светящейся ленточкой метнулась вдоль ущелья.
Каладин направился следом.
— Сэр, — позвал Тефт.
Каладин приостановился. С каких пор Тефт начал называть его «сэром»? Это показалось до странности правильным.
— Да?
— Сопровождающие нужны? — Тефт стоял во главе отряда мостовиков, все больше и больше походивших на солдат в своих кожаных жилетах и с копьями, которые они держали умелой хваткой.
Каладин покачал головой:
— Сам справлюсь.
— Ущельные демоны…
— Светлоглазые поубивали всех, что забрели так близко к лагерям. Кроме того, если я и впрямь напорюсь на одного, разве еще два или три человека на моей стороне что-то изменят?
Седобородый мостовик скривился, но возражать не стал. Каладин двинулся следом за Сил. В его кошеле были собраны все сферы, какие им удалось найти на трупах во время мародерства. У них вошло в привычку цеплять часть каждой находки к мосту, и благодаря помощи Сил они теперь отыскивали куда больше сфер, чем раньше. В кошеле скопилось маленькое состояние. Этот буресвет, как надеялся Каладин, должен был сегодня принести большую пользу.
Он достал сапфировую марку, чтобы освещать себе путь и обходить лужи, из которых тут и там торчали кости. Из одной выглядывал череп, поросший волнистым зеленым мхом, напоминавшим волосы; сквозь мох проглядывали спрены жизни. Другой на месте Каладина, в одиночестве бродя по дну темной расщелины, ощутил бы страх. Это было священное место — саркофаг простонародья, погребальная пещера мостовиков и копейщиков, что умерли, исполняя приказы светлоглазых, и кровь их пропитала эти неровные стены. Это место не было жутким; оно было святым.
Парень был даже рад остаться в одиночестве и тишине, рядом с останками павших. Этих людей заботили не свары между тем, кто родился с глазами светлее, чем их собственные. Этих людей заботили их семьи или — в крайнем случае — кошельки со сферами.
Сколько из них оказались в ловушке в этих незнакомых землях, на бесконечных плато, потому что были слишком бедны, чтобы вырваться домой, в Алеткар? Каждую неделю погибали сотни, чтобы те, кто и так богат, получили новые самосветы. А еще — чтобы отомстить за короля, который давно умер.
Каладин миновал еще один череп, у которого не хватало нижней челюсти, а темя было рассечено ударом топора. Казалось, пустые глазницы с любопытством следили за ним, и синий буресвет в его руке придавал таинственность неровной земле и стенам.
Ревнители учили, что после смерти самые доблестные из людей — те, кому удалось лучше всех воплотить в жизнь свое Призвание, — возносились на небеса, чтобы помочь отвоевать их. Каждому суждено делать то же самое, что он делал всю жизнь. Копейщики воевали, фермеры трудились на духовных фермах, светлоглазые правили. Ревнители старательно напоминали, что достижения в любом Призвании дают силу. Фермер сумеет взмахом руки создавать поля с духовными злаками. Копейщик станет великим воином, чей щит будет производить громы, а копье — молнии.
А как быть с мостовиками? Неужто Всемогущий потребует, чтобы все эти павшие восстали и занялись той же тяжелой работой? Получается, Данни и остальные даже в посмертии будут бегать с мостом на плечах? Ревнители не навещали их, чтобы проверить способности и даровать Возвышение. Возможно, мостовики и не понадобятся для войны за небеса. В любом случае туда попадали только самые умелые. Другим суждено просто дремать, пока Чертоги Спокойствия не отвоюют.
«И что же, я снова верую? — Каладин забрался на валун, свалившийся в ущелье. — Вот так просто?» Убежденности не было. Но это и не важно. Он сделает для мостовиков лучшее, на что способен. Если в этом имелось какое-то Призвание, так тому и быть.
Разумеется, если удастся сбежать, Садеас найдет других мостовиков, и те умрут вместо них.
«Я должен беспокоиться о том, что в моих силах. Другие мостовики — не моя ответственность».
Тефт говорил о Сияющих, об идеалах и сказках. Ну почему люди не могли просто взять и начать жить по этим правилам? Почему они искали вдохновения в мечтах и выдумках?
«Если ты сбежишь… то бросишь всех других мостовиков на погибель, — прошептал голос внутри его. — Должен быть какой-то способ помочь им».
«Нет! — мысленно возразил он. — Если я буду волноваться за остальных, не смогу спасти Четвертый мост. Если я найду выход, мы уйдем».
«Если ты уйдешь, — продолжил тот же голос, — кто заступится за них? Всем наплевать. Всем…»
О чем говорил его отец много лет назад? Он делал то, что считал правильным, потому что кому-то надо начать. Кому-то надо сделать первый шаг.
Ладонь Каладина почувствовала тепло. Парень остановился посреди ущелья, закрыл глаза. Обычно сферы не источали тепла, но та, которую он держал, казалась теплой. И Каладин, не ощущая ни малейших затруднений, глубоко вдохнул. Сфера похолодела, а по его руке прошла волна тепла.
Он открыл глаза. Сфера была тусклой, а его пальцы покрылись инеем. От него исходил свет, как дым от костра, — белый, чистый.
Каладин поднял руку и почувствовал, что его переполняет сила. Он не ощущал необходимости дышать — даже затаил дыхание, удерживая буресвет. Сил метнулась вдоль ущелья обратно к нему. Покружилась, потом остановилась в воздухе, приняв облик девушки.
— Ты это сделал. Что произошло?
Каладин покачал головой, не дыша. Внутри его что-то набирало силу, словно…
Словно буря. Она ярилась в его венах, а в груди как будто бушевал ураган. От этого ему хотелось бегать, прыгать, кричать. Он словно вот-вот мог взорваться. Каладин осознал, что может ходить по воздуху. Или по стенам.
«Да!»
Он разбежался и прыгнул на стену ущелья ногами вперед.
Потом отлетел назад и рухнул на землю. Он был так потрясен, что вскрикнул и почувствовал, как буря внутри поутихла, стоило дыханию вырваться на волю.
Каладин лежал на спине, и буресвет поднимался над ним сильнее теперь, когда он дышал. Он оставался в таком положении, пока все не выгорело.
Сил опустилась на его грудь:
— Каладин? Почему ты это сделал?
— Потому что я идиот, — ответил он и сел, чувствуя ноющую боль в спине и острую — в локте, которым ударился о камни. — Тефт сказал, что Сияющие умели ходить по стенам, а я почувствовал себя таким переполненным жизненной силой…
Сил спустилась по воздуху, словно по невидимой лестнице.
— Не думаю, что ты готов к такому. Не надо слишком сильно рисковать. Ведь если ты умрешь, я опять поглупею.
— Постараюсь об этом не забывать. — Каладин поднялся. — Возможно, сотру смерть из списка дел на эту неделю.
Фыркнув, она взвилась в воздух и вновь превратилась в ленточку.
— Давай быстрее.
Она унеслась вдоль ущелья. Каладин подобрал погасшую сферу и покопался в кошеле в поисках еще одной, для света. Неужели он осушил их все? Нет. Другие по-прежнему ярко светились. Он выбрал рубиновую марку и поспешил следом за Сил.
Спрен привела его в узкое ущелье, где валялись свежие трупы паршенди.
— Каладин, это отвратительно, — заметила она, повиснув над телами.
— Знаю. Ты не видела, где Лопен?
— Мародерствует поблизости, собирает вещи, о которых ты его просил.
— Приведи его, пожалуйста.
Сил со вздохом унеслась прочь. Спрен всегда делалась брюзгливой, когда он принуждал ее показываться еще кому-то. Каладин присел. Паршенди выглядели такими одинаковыми. Квадратные лица, словно грубо высеченные из камня. У некоторых бороды с вплетенными кусочками самосветов, которые неярко светились. Ограненные самосветы лучше удерживали буресвет. Интересно, почему?
По лагерю ходили слухи, что паршенди забирали с собой раненых алети и съедали. Говорили также, что своих мертвецов они оставляли и не заботились о павших, не складывали для них погребальных костров. Но последнее было неправдой. На самом деле они заботились о мертвых. Паршенди, похоже, были в этом вопросе столь же чувствительны, как и Шен. Он впадал в панику, стоило кому-то из мостовиков хотя бы коснуться трупа паршенди.
«Очень надеюсь, что я прав», — мрачно подумал Каладин, забирая нож одного из мертвецов-паршенди. Оружие было красиво украшено и хорошей ковки, сталь покрывали незнакомые глифы. Он начал срезать странные броневые пластины, что росли из груди трупа.
Каладину не понадобилось много времени, чтобы понять: устройство тел паршенди совсем не такое, как у людей. Маленькие синие связки скрепляли доспех с кожей под ним по всей длине пластин.
Он продолжал трудиться. Крови было немного; она собралась со стороны спины или вытекла и ушла в трещины в камне. Ножу далеко до хирургического инструмента, но для такой работы он вполне годился. К тому моменту, когда Сил привела Лопена, Каладин уже снял нагрудник и принялся за панцирный шлем. С ним пришлось повозиться: местами он сросся с черепом, и Каладин был вынужден пилить кость зазубренной частью лезвия.
— Эй, ганчо, — окликнул Лопен, придерживая висевший на плече мешок, — они тебе совсем не нравятся, верно?
Каладин встал и вытер руки об одежду одного из трупов.
— Ты нашел то, что я просил?
— Еще бы. — Лопен опустил мешок и принялся в нем копаться.
Он вытащил кожаный жилет и шлем — вроде тех, что носили копейщики. Потом достал несколько кожаных ремней и средних размеров деревянный щит копейщика. И наконец, несколько темно-красных костей. Костей паршенди. На самом дне мешка была веревка, которую Лопен купил, сбросил на дно ущелья, а потом спрятал.
— Ты ведь не сошел с ума, правда? — поинтересовался Лопен, разглядывая кости. — Потому что если сошел, у меня есть кузен, который для таких случаев готовит специальное зелье, и оно тебе поможет, точно говорю.
— Если бы я сошел с ума, — ответил Каладин, подойдя к луже стоячей воды, чтобы вымыть в ней панцирный шлем, — разве я бы это понял?
— Не знаю. — Лопен прислонился к стене ущелья. — Может быть. Наверное, нет никакой разницы, чокнутый ты или нет.
— Ты бы пошел за чокнутым в бой?
— Ну да. Даже если ты чокнутый, ты из хороших, и ты мне нравишься. Ты не из тех чокнутых, что убивают людей во сне. — Он улыбнулся. — И, кроме того, нами каждый день командуют чокнутые. Я про светлоглазых, если что.
Каладин хихикнул.
— Так зачем все это?
Парень не ответил. Он приложил нагрудник паршенди к кожаному жилету и прикрепил с помощью нескольких ремней. То же самое сделал со шлемом и панцирем, хотя пришлось на шлеме выпиливать пазы ножом, чтобы все держалось.
Закончив, Каладин использовал последние ремни, чтобы связать кости и прикрепить их перед щитом. Когда же поднял щит, кости загрохотали, но он решил, что так сойдет.
Он взял щит, шлем и нагрудник и сложил в мешок Лопена.
— Ну хорошо, — сказал он, вставая. — Сил, веди нас к неглубокому ущелью.
Они потратили некоторое время на изучение местности и нашли лучший из постоянных мостов для того, чтобы стрелять в него из лука. Он был близко к военному лагерю Садеаса, по нему часто доводилось проходить во время вылазок с мостом, и он пересекал примечательно неглубокое ущелье. Всего лишь сорок футов, а не сотня с лишним, как обычно.
Спрен кивнула и понеслась прочь, показывая дорогу. Каладин и Лопен последовали за ней. Тефту было приказано отвести остальных к лестнице и ждать там, но Каладин и Лопен должны были намного их опередить. По пути молодой мостовик вполуха слушал, как Лопен рассказывает о своей многочисленной родне.
Чем больше Каладин думал о своем плане, тем бесстыднее тот ему казался. Возможно, Лопен правильно подверг сомнениям его душевное здоровье. Но Каладин хотел поступать здраво. Он пытался быть осторожным. Ничего не вышло; времени для здравомыслия и осмотрительности не осталось. Хашаль явно собиралась сделать так, чтобы Четвертый мост уничтожили.
Когда продуманные планы рушились, наступало время для отчаянных мер.
Лопен внезапно умолк. Каладин замедлил шаг. Гердазиец побледнел и застыл как вкопанный. Что такое…
Скрежет. Каладин тоже замер, внутри поднялась паника. В одном из боковых ответвлений раздавались гулкие, громкие скрежещущие звуки. Каладин медленно повернулся и успел заметить, как что-то большое — нет, огромное! — прошло по дальнему ущелью. Тени в сумерках, царапание покрытых хитином лап о камни. Каладин затаил дыхание и покрылся потом, но тварь не повернула в их сторону.
Скрежет в конце концов затих. Воцарилась тишина, а они с Лопеном еще долгое время боялись пошевелиться.
Потом Лопен заметил:
— Видать, поблизости не только дохляки, да, ганчо?
— Ага. — Каладин подпрыгнул от неожиданности, когда Сил метнулась назад, разыскивая их. Сделав это, он машинально втянул буресвет, и она, замерев в воздухе, обнаружила, что парень излучает робкий свет.
— Что происходит? — строго спросила она, уперев руки в боки.
— Ущельный демон, — пробормотал Каладин.
— Правда? — В ее голосе зазвучало восхищение. — Так давай погонимся за ним!
— Что?
— Погонимся. Держу пари, ты мог бы с ним сразиться.
— Сил…
Ее глаза озорно блеснули. Это была просто шутка.
— Идем. — Она унеслась прочь.
Они с Лопеном теперь старались идти тише. В конце концов Сил приземлилась на каменный выступ и осталась там, словно в насмешку над давешней попыткой Каладина подняться по стене.
Каладин посмотрел на тень деревянного моста в сорока футах над ними. Это было самое неглубокое ущелье из всех, что им довелось отыскать. Чем дальше на восток, тем глубже становились расщелины. Он все больше и больше убеждался, что попытка побега на восток невозможна. Слишком далеко, и пережить потоп в ущелье во время Великой бури — чересчур серьезный вызов. Изначальный план — сразиться с часовыми или подкупить их — лучше всего.
Но для этого нужно было прожить достаточно долго. Мост наверху давал шанс, если бы только Каладин смог до него добраться. Он оценил вес кошеля со сферами и заплечного мешка, полного доспехов и костей. Сначала решил попросить Камня пустить стрелу с привязанной к ней веревкой над мостом, чтобы та упала обратно с противоположной стороны. Если бы несколько человек держали один конец веревки, другой мог бы забраться по ней и привязать мешок к нижней части моста.
Но был риск, что, когда стрела вылетит из ущелья, ее заметят разведчики. По слухам, они были очень внимательными и зоркими, поскольку армии зависели от того, как быстро им удавалось засечь ущельных демонов, собравшихся окуклиться.
Каладин решил: возможно, есть кое-что получше стрелы.
— Нам нужны камни, — сказал он. — Размером с кулак. Много камней.
Лопен пожал плечами и пустился на поиски. Каладин присоединился к нему; вместе они вытаскивали камни из луж и трещин. Камней в ущельях было предостаточно. В скором времени у него в мешке собралась их целая куча.
Он взял в руку кошель со сферами и попытался подумать о том же, о чем думал, когда втянул буресвет.
«Это наш последний шанс».
— Жизнь прежде смерти, — прошептал он. — Сила прежде слабости. Путь прежде цели.
Первый идеал Сияющих рыцарей. Он сделал глубокий вдох, и вдоль его руки словно ударила молния. Его мышцы наполнились силой, желанием двигаться. Внутри развернулся ураган, от которого кожа задергалась, а кровь начала пульсировать, повинуясь ритму мощных ударов. Он открыл глаза. Вокруг него поднимался светящийся дым. Он сумел удержать бо́льшую часть света, затаив дыхание.
«Как будто внутри меня буря». И она могла разорвать его на части.
Он положил мешок с оружием на землю, но обмотал веревку вокруг руки и привязал сумку с камнями к поясу. Достал один булыжник размером с кулак и взвесил на ладони, ощущая его грани, отполированные бурями.
«Лучше пусть это сработает…»
Каладин наполнил камень буресветом, и на его руке появился иней. Он не был уверен, как именно это делает, но процесс казался естественным — все равно что налить жидкость в чашку. Свет как будто собирался под кожей его руки, а потом переходил в камень, который словно покрывался яркой светящейся краской.
Он прижал камень к стене ущелья. Тот остался на месте, истекая буресветом, — прилип так крепко, что оторвать не получилось. Каладин повис на нем всем телом, и камень выдержал. Парень поместил еще один чуть ниже, а потом другой — чуть выше. И, пожалев о том, что некому возжечь молитву за его успех, начал взбираться по скале.
Молодой человек старался не думать о том, что делает. Поднимается по камням, которые держатся на стене ущелья… на чем? На свету? Спренах? Он не останавливался. Это было похоже на то, как они с Тьеном карабкались на скалы дома, в Поде, только вот теперь можно делать упоры для рук именно там, где требовалось.
«Надо было отыскать каменную пыль, чтобы покрыть руки», — подумал он, подтягиваясь, а потом доставая еще один булыжник из мешка и приклеивая его на нужное место.
Сил шла рядом, и ее легкая походка подчеркивала то, с каким трудом взбирался он. Перенеся вес на очередной камень, он услышал внизу зловещий стук. Рискнул опустить глаза. Первый камень упал. Те, что были рядом, едва светились.
Камни вели вверх, будто череда горящих следов. Буря внутри его успокаивалась, хотя еще продолжала клубиться и яриться в венах, будоража и отвлекая одновременно. Что произойдет, если буресвет закончится раньше, чем он доберется до вершины?
Упал следующий камень. Тот, что был рядом, последовал за ним через несколько секунд. На дне ущелья у противоположной стены стоял Лопен, заинтересованный, но расслабленный.
«Двигайся!» — подумал Каладин, разозлившись на себя за то, что отвлекся, и вернулся к своему занятию.
Он достиг нижней стороны моста как раз в тот момент, когда руки начали гореть от усталости. Потянулся к мосту и услышал, как упали еще два камня. Стук каждого из них теперь был громче, потому что падали они с гораздо большей высоты.
Одной рукой схватившись за нижнюю часть моста и все еще упираясь ногами в скалу, он перекинул конец веревки через деревянный брус. Протянул и завязал временным узлом, оставив с короткой стороны достаточно длинный кусок.
Другому концу Каладин позволил соскользнуть с плеча и упасть на дно ущелья.
— Лопен! — позвал он. Стоило открыть рот, свет начал выходить наружу. — Натяни как следует.
Гердазиец так и сделал, и Каладин дернул за свой конец, затягивая узел. Потом взялся за длинный конец веревки и повис на нем, болтаясь под мостом. Узел держал.
Каладин расслабился. Он все еще излучал свет и — не считая того момента, когда позвал Лопена, — не дышал по меньшей мере четверть часа. «Это может быть полезно», — подумал он. Впрочем, легкие уже начинали гореть, поэтому парень начал дышать как положено. Свет не ушел разом, хотя теперь вытекал быстрее.
— Хорошо, — сказал он Лопену. — Привяжи веревку к другому мешку.
Веревка задергалась, и вскоре Лопен прокричал, что все готово. Каладин схватился за веревку ногами, а потом подтянул длинный конец и поднял мешок с доспехами. Сунул внутрь кошель с погасшими сферами и коротким концом веревки привязал мешок под мостом, откуда — как он надеялся — Лопен и Даббид должны были его достать.
Каладин посмотрел вниз. Земля казалась гораздо дальше, чем выглядела бы, стой он на мосту.
У него не закружилась голова от высоты. Наоборот, он почувствовал легкий прилив возбуждения. Что-то внутри его всегда любило высоту. Она казалась естественной. А вот оставаться внизу — сидеть в дыре и не видеть мир — было тягостно.
Он обдумал свой следующий ход.
— Что? — спросила подлетевшая Сил.
— Если я оставлю веревку здесь, кто-нибудь может заметить, когда будет переходить ущелье по мосту.
— Так отрежь ее.
Он посмотрел на спрена, вскинув бровь:
— А ничего, что я на ней вишу?
— С тобой все будет в порядке.
— Да тут же падать сорок футов! Я в лучшем случае переломаю себе все кости.
— Нет, — возразила Сил. — Я чувствую, что все правильно. С тобой ничего не случится. Верь мне.
— Верить тебе? Сил, ты же сама сказала, что не все помнишь!
— Ты оскорбил меня на той неделе. — Она скрестила руки на груди. — Думаю, ты задолжал мне извинение.
— Я должен извиниться, перерезав веревку и пролетев сорок футов?
— Нет, ты извинишься, доверившись мне. Я же сказала. Я чувствую, что так будет правильно.
Он снова посмотрел вниз и вздохнул. Буресвет заканчивался. Что же еще ему остается? Веревку нужно спрятать. А что, если завязать другой узел, который можно будет растрясти снизу?
Вот только Каладин таких узлов не знал. Он стиснул зубы. Когда последние из камней оторвались от стены ущелья и со стуком упали на дно, он тяжело вздохнул и вытащил нож паршенди. А потом быстрым движением, не давая себе ни единого шанса передумать, перерезал веревку.
Каладин рухнул вниз, сжимая в одной руке конец обрезанной веревки, и его желудок кувыркнулся от быстрого и неприятного падения. Мост сиганул вверх, словно взлетая, и запаниковавший разум немедленно вынудил опустить взгляд. Это не показалось красивым. Это было ужасно. Даже жутко. Ему конец! Он…
«Все хорошо».
Он успокоился в мгновение ока. Откуда-то пришло понимание, что надо делать. Парень кувыркнулся в полете, бросил веревку и приземлился на ноги — в низкой стойке, упираясь рукой о камень. По телу прошла резкая волна холода. Оставшийся буресвет вышел из него одной вспышкой, вылетел кольцом светящегося дыма, которое ударилось оземь, а потом рассеялось и исчезло.
Он выпрямился. Лопен разинул рот. От удара у Каладина заныли ноги — как если бы он прыгнул с высоты четырех-пяти футов.
— Десять громов над горами, ганчо! — воскликнул Лопен. — Это было невероятно!
— Спасибо. — Глянув на разбросанные у подножия стены ущелья камни, Каладин потер лоб, а потом посмотрел на доспехи, надежно привязанные под мостом.
— Я же говорила. — Сил уселась ему на плечо. В ее голосе звучал триумф.
— Лопен, — окликнул Каладин, — думаешь, у тебя получится достать тот узел с доспехами во время следующей вылазки с мостом?
— Еще бы, — заверил его однорукий мостовик. — Никто не увидит. Они не замечают герди, не замечают мостовиков, а уж калек и подавно. Для них я невидимка, хоть сквозь стены проходи.
Каладин кивнул:
— Достань его и спрячь. Отдашь мне прямо перед атакой на последнее плато.
— Ганчо, им не понравится, если ты наденешь доспехи во время вылазки, — заметил Лопен. — По-моему, будет то же самое, что в прошлый раз…
— Поглядим. Просто сделай, как я велю.
60То, чего мы не можем иметь
«Смерть — моя жизнь, сила станет моей слабостью, путь окончен».
— Отец, вот поэтому, — сказал Адолин, — независимо от того, что мы решим по поводу видений, ты ни в коем случае не должен отрекаться в мою пользу.
— В самом деле? — Далинар прятал улыбку.
— Да.
— Очень хорошо, ты меня убедил.
Адолин остановился посреди холла как вкопанный. Они направлялись в покои Далинара. Великий князь Холин повернулся и посмотрел на сына.
— Правда? — спросил юноша. — Я хочу сказать, ты действительно уступил мне в споре?
— Да, ты привел весомые доводы. — Он не стал добавлять, что сам пришел к тому же решению. — Что бы ни случилось, я остаюсь. Я не могу сейчас бросить эту битву.
Адолин широко улыбнулся.
— Но, — продолжил Далинар, вскинув палец, — у меня есть требование. Я издам приказ — заверенный главной из моих письмоводительниц и засвидетельствованный Элокаром, — который даст тебе право сместить меня, если мое состояние будет вызывать серьезные опасения. В других лагерях об этом не узнают, но я не стану рисковать, позволяя себе сойти с ума до такой степени, чтобы меня невозможно было устранить.
— Хорошо, — согласился Адолин, подходя ближе к отцу. В холле они были одни. — Это я могу принять. С условием, что ты ничего не расскажешь Садеасу. Я по-прежнему ему не доверяю.
— Я не прошу тебя ему доверять, — сказал Далинар, открывая дверь в свои покои. — Ты просто должен предполагать, что он способен меняться. Садеас когда-то был другом и, думаю, снова может им стать.
Холодные камни духозаклятой комнаты как будто удерживали весеннюю свежесть. Лето все никак не желало приходить, но, по крайней мере, зима тоже не началась. Элтебар пообещал, что и не начнется, — но обещания бурестража неизменно сопровождались множеством оговорок. Воля Всемогущего загадочна, и знакам не всегда можно было верить.
Далинар привык к бурестражам, хотя в те дни, когда они получили известность, отказывался от их помощи. Никто не должен заглядывать в будущее или предъявлять на него права, ибо оно принадлежит только самому Всемогущему. И князь Холин все время удивлялся тому, как бурестражи занимались своими изысканиями, не умея читать. Они заявляли, будто не умеют, но он видел их книги, заполненные глифами. Глифы не предназначались для использования в книгах; они были картинками. Мужчина, который ни разу их не видел, все равно мог понять, что значил тот или иной глиф, исходя из формы. Поэтому толкование глифов отличалось от чтения.
Бурестражи делали множество вещей, от которых люди чувствовали себя неуютно. К несчастью, эти самые вещи были весьма и весьма полезны. Знать, когда может разразиться Великая буря, — что ж, перед таким искушением мало кто устоит. Хотя бурестражи нередко ошибались, гораздо чаще они оказывались правы.
Ренарин присел возле очага, изучая фабриаль, который там установили для обогрева комнаты. Навани уже прибыла. Она сидела за приподнятым письменным столом Далинара и писала письмо; когда он вошел, вдовствующая королева рассеянно махнула пером в знак приветствия. На ней был фабриаль, который Далинар уже видел на пиру несколько недель назад: многоногое устройство, прицепленное к плечу, поверх рукава фиолетового платья.
— Отец, я не знаю, — проговорил Адолин, закрывая дверь. Похоже, он все еще думал про Садеаса. — Мне безразлично, слушает он «Путь королей» или нет. Он это делает лишь для того, чтобы ты уделял меньше внимания битвам на плато и чтобы его клерки могли делить светсердца выгодным для него образом. Он тобой манипулирует.
Далинар пожал плечами:
— Светсердца вторичны. Восстановление прочного союза с ним стоит любых затрат. В каком-то смысле это я им манипулирую.
Адолин вздохнул:
— Ну ладно. Однако я все равно буду следить за кошелем, когда он рядом.
— Просто попытайся его не оскорблять. Еще кое-что. Я хочу, чтобы ты уделил особое внимание королевской гвардии. Если там имеются солдаты, которые совершенно точно верны мне, назначь их охранять комнаты Элокара. Его слова о заговоре меня встревожили.
— Но ты ведь в них не поверил.
— С его доспехом и впрямь случилось что-то странное. Весь этот бардак воняет, как кремслизь. Может, я зря забеспокоился. Но пока что просто окажи мне услугу.
— Вынуждена заметить, — многозначительным тоном произнесла Навани, — что я не уделяла Садеасу должного внимания, когда ты, он и Гавилар были друзьями. — Она завершила письмо росчерком.
— Он не связан с попытками убить короля, — сказал Далинар.
— Почему ты так уверен? — спросила вдовствующая королева.
— Потому что это на него не похоже. Садеас никогда не желал королевского титула. Будучи великим князем, он обладает большой властью, но всегда может возложить вину за масштабные ошибки на кого-то другого. — Далинар покачал головой. — Он никогда не пытался сместить Гавилара с трона, а с Элокаром его положение даже улучшилось.
— Потому что мой сын — слабак, — бросила Навани без намека на обиду.
— Он не слабак! — возразил Далинар. — Ему не хватает опыта. Но да, из-за этого положение Садеаса сделалось идеальным. Он говорит правду — Садеас выпросил себе пост великого князя осведомленности, потому что очень сильно хочет узнать, кто пытался убить Элокара.
— Машала, — заговорил Ренарин, использовав формальное обращение к тетушке, — для чего предназначен этот фабриаль на твоем плече?
Навани глянула на устройство с лукавой улыбкой. Далинар понял, что она надеялась услышать этот вопрос от кого-то из них. Он сел в кресло; вскоре должна разразиться Великая буря.
— О, это? Это один из больриалей. Давай я тебе покажу. — Она подняла защищенную руку, отстегнула зажим, который удерживал когтеобразные лапки устройства, и протянула его Ренарину. — У тебя что-нибудь болит, дорогой? Может, ты ушиб палец или поцарапался?
Он покачал головой.
— Я потянул мышцу в руке, когда готовился к дуэли, — сказал Адолин. — Ничего серьезного, однако она болит.
— Иди-ка сюда, — позвала Навани.
Далинар ласково улыбнулся — играя с новыми фабриалями, мать короля всегда становилась очень искренней. В такие редкие моменты можно было увидеть ее настоящей, без притворства. Это была не Навани, мать короля, или Навани, политик и интриганка. Это была Навани, мастер инженерного дела, охваченная радостным возбуждением.
— Сообщество артефабров творит удивительные вещи, — объяснила Навани, когда Адолин протянул руку. — Я особенно горжусь этой штучкой, потому что помогла ее создать. — Она прижала устройство к кисти Адолина, завернула лапы-когти вокруг ладони и надавила на зажим.
Адолин поднял руку, покрутил ею:
— Не болит.
— Но ты ее по-прежнему чувствуешь, верно? — заметила Навани с удовлетворенным видом.
Адолин потыкал в ладонь пальцем другой руки:
— Никакого онемения.
Ренарин заинтересованно наблюдал, устремив на них любознательный взгляд сквозь очки. Если бы его можно было убедить сделаться ревнителем… Стал бы инженером, если бы захотел. Но он отказывался. Далинар всегда считал его отговорки неуклюжими.
— Оно выглядит громоздким, — заметил князь.
— Ну, это ведь всего лишь ранняя модель, — пояснила Навани, оправдываясь. — Я дорабатывала одно из жутких творений Длиннотени и не могла позволить себе такую роскошь, как усовершенствование формы. Мне кажется, у нее большой потенциал. Только представьте себе — на поле боя с помощью нескольких таких штук можно облегчить боль раненых солдат. А если она будет в распоряжении лекаря, ему не придется беспокоиться о том, что пациент испытывает боль в ходе операции.
Адолин кивнул. Далинару пришлось признать, устройство и впрямь казалось полезным.
Навани улыбнулась:
— Мы живем в интересное время — постоянно узнаем что-то новое о фабриалях. Этот, к примеру, уменьшающий фабриаль — ослабляет что-то, в данном случае боль. На самом деле он не исцеляет саму рану, но, возможно, это шаг в правильном направлении. Как бы то ни было, это совершенно другой тип по сравнению с парными фабриалями, вроде дальперьев. Если бы вы только знали, какие у нас планы…
— Например? — поинтересовался Адолин.
— Всему свое время. — Навани с загадочной улыбкой сняла фабриаль с руки Адолина.
— Осколочные клинки?
— Ну нет. Внешний облик и устройство осколочных клинков и доспехов совершенно отличаются от того, что мы открыли раньше. Ближе всего к ним те щиты из Йа-Кеведа. Но, насколько я могу судить, они основаны на совершенно ином замысле, нежели обычные осколочные доспехи. У древних, видимо, были потрясающе глубокие познания в инженерном деле.
— Нет, — возразил Далинар. — Я их видел. Они… ну, древние. Их технология примитивна.
— А как же Города зари? — недоверчиво спросила Навани. — Фабриали?
Далинар покачал головой:
— Не видел ни того ни другого. В видениях встречаются осколочные клинки, но они кажутся очень неуместными. Вдруг легенды не врут и их даровали сами Вестники?
— Возможно. Почему бы не…
Она исчезла.
Далинар моргнул. Он не услышал, как началась Великая буря.
Князь очутился в очень просторном помещении с рядами огромных колонн вдоль стен. Колонны выглядели вырезанными из мягкого песчаника, с зернистыми боками без узоров. Высоченный каменный потолок с геометрическими узорами, которые казались смутно знакомыми. Круги, соединенные линиями…
— Я не знаю, что делать, старый друг, — сказал кто-то рядом.
Далинар повернулся и увидел молодого человека в царственных бело-золотых одеждах, который шел, сцепив перед собой руки, скрытые широкими рукавами. У него были темные волосы, убранные в косу, и короткая заостренная борода. Вплетенные в прическу золотые нити сходились на лбу, образуя золотой символ. Символ Сияющих рыцарей.
— Как говорится, снова-здорово, — сказал этот мужчина. — Мы все время оказываемся не готовы к Опустошениям. Нам бы следовало совершенствовать оборону, но вместо этого мы шаг за шагом приближаемся к краху. — Он повернулся к Далинару, словно ожидая ответа.
Далинар окинул себя взглядом. Он тоже был в богатых одеждах, хотя и не настолько роскошных. Кто он? Что это за время? Нужно собрать ключевые сведения, чтобы Навани их записала, а Ясна использовала, доказав — или опровергнув — реальность этих видений.
— Мне тоже нечего сказать, — произнес Далинар. Если ему нужны сведения, надо действовать более естественно, чем в предыдущие разы.
Царственный незнакомец вздохнул:
— Карм, я надеялся, ты поделишься со мною своей мудростью.
Они продолжали идти через зал, приближаясь к массивному балкону с каменными перилами. С него открывался вид на вечернее небо; заходящее солнце окрашивало небосклон в грязноватый, знойный красный цвет.
— Наша собственная природа уничтожает нас, — негромко проговорил незнакомец; лицо у него было сердитое. — Алакавиш был связывателем потоков. Он должен был все предусмотреть. Но Узы Нахеля не сделали его мудрее обычного человека. Увы, не все спрены столь разборчивы, как спрены чести.
— Согласен.
Его собеседника это, похоже, обрадовало.
— Я переживал, что ты сочтешь мое заявление слишком прямолинейным. Твои собственные связыватели потоков были… Впрочем, ладно, не будем вспоминать о прошлом.
Далинар едва сдержался, чтобы не вскричать: «Кто такой „связыватель потоков“?» Этого нельзя было делать, если он не хотел показать, что находится не на своем месте.
«А если вот так…»
— Как следовало поступить с этими связывателями потоков? — осторожно спросил Далинар.
— Сомневаюсь, что мы можем их к чему-то принудить. — Звук шагов эхом разносился по пустому залу. Неужели рядом нет ни стражей, ни придворных? — Их сила… Что ж, Алакавиш служит примером того, что для простолюдинов связыватели потоков неимоверно привлекательны. Если бы мы только сумели их поддержать… — Собеседник остановился, повернулся к Далинару. — Им следует стать лучше, старый друг. Как и всем нам. Ответственность за то, что нам дано — будь то Корона или Узы Нахеля, — требует, чтобы мы сами стали лучше.
Он как будто ждал чего-то от Далинара. Но чего?
— Я вижу по лицу, что ты не согласен, — продолжил царственный собеседник. — Все в порядке, Карм. Я понимаю, что мои идеи по этому поводу необычны. Возможно, вы все правы, и наши способности — знак божественного избрания. Но если это так, разве не следует нам внимательней следить за тем, как мы себя ведем?
Далинар нахмурился. Это звучало знакомо. Человек в королевских одеждах вздохнул и подошел к краю балкона. Князь последовал за ним, и наконец-то перед ним открылся вид на окружающий пейзаж.
Повсюду лежали тысячи трупов.
Далинар ахнул. Мертвецы заполняли улицы города снаружи — города, который он узнал, хоть и с трудом. «Холинар. Моя родина». Они стояли на вершине низкой башни, в три уровня, — что-то вроде каменной крепости. Похоже, она располагалась там, где однажды должны были построить дворец великих князей.
Это точно был Холинар с его острыми скалами, вздымающимися наподобие огромных плавников. Их называли ветролезвиями. Но они выглядели не такими изъеденными ветром, как он привык, и город вокруг казался совсем другим. Дома из каменных блоков. Целые улицы лежали в руинах. Возможно, случилось землетрясение?
Нет, эти люди пали в бою. Далинар чувствовал запах крови, внутренностей, дыма. Тела лежали повсюду, многие — возле низкой стены, ограждавшей башню. В стене виднелись бреши. И среди тел попадались камни странной формы. Камни, похожие на…
«Кровь отцов моих! — ахнул мысленно Далинар, схватившись за каменные перила и наклоняясь вперед. — Это не камни. Это какие-то существа». Массивные твари, в пять-шесть раз больше людей, с тускло-серой гранитной кожей. У них были длинные конечности и похожие на скелеты тела, передние лапы — или это были руки? — торчали из широких плеч. Морды тощие, клиновидные, словно наконечники стрел…
— Что здесь случилось? — невольно спросил Далинар. — Это ужасно!
— Я задаю себе тот же вопрос. Как мы допустили такое? Опустошения не зря называются именно так. Мне сообщили первоначальные подсчеты. Одиннадцать лет войны, и девять из десяти человек, коими я некогда правил, мертвы. Остались ли у нас еще королевства, которыми можно править? Сур, несомненно, пал. Тарма и Эйлиз не выстоят. У них слишком большие потери.
Далинар даже не слышал о таких местах.
Его собеседник сжал кулак и легонько стукнул им по перилам. В отдалении виднелись костры, на которых сжигали трупы.
— Другие готовы возложить вину на Алакавиша. И действительно, если бы не он, мы не начали бы войну в преддверии Опустошения и оно бы не сломило нас так жестоко. Но Алакавиш — симптом более серьезного недуга. Когда Вестники вернутся, что они увидят? Народ, который их снова забыл? Мир, разорванный на части войнами и мелкими сварами? Если так и дальше будет продолжаться, то, возможно, мы заслуживаем поражения.
Далинар почувствовал озноб. Он думал, что это видение следует за предыдущим, но раньше они не придерживались хронологического порядка. Он пока что не видел ни одного Сияющего рыцаря — возможно, не потому, что они исчезли. Возможно, они еще не появились. Да и слова этого человека неспроста казались такими знакомыми.
Неужели? Неужели он и впрямь стоит рядом с тем, чьи речи слушал снова и снова?
— Есть честь в поражении, — осторожно сказал Далинар, повторяя фразу, что неоднократно встречалась в «Пути королей».
— Если это поражение чему-то учит. — Его собеседник улыбнулся. — Карм, снова используешь мои собственные слова против меня?
У Далинара перехватило дыхание. Это был он! Нохадон. Великий король. Он и впрямь существовал. И оказался моложе, чем Далинар представлял себе, но его простое и вместе с тем царственное поведение… да, ошибки быть не может.
— Я подумываю о том, чтобы отказаться от трона, — негромко проговорил Нохадон.
— Нет! — Далинар шагнул к нему. — Вы не должны.
— Я не могу вести их, — сказал король. — Мое правление закончилось этим.
— Нохадон…
Король повернулся к нему, хмурясь:
— Что?
Далинар помедлил. Может, он все же ошибся по поводу личности этого человека? Но нет. Просто «Нохадон» было не столько именем, сколько титулом. Церковь до своего роспуска нередко давала людям, оставившим след в истории, святые имена. Даже «Баджержен», скорее всего, еще одно прозвище, а настоящее имя затерялось во времени.
— Нет, ничего. Вы не можете отказаться от трона. Людям нужен вождь.
— У них хватает вождей, — возразил Нохадон. — У них есть князья, короли, духозаклинатели, связыватели потоков. У нас нет недостатка в мужчинах и женщинах, которые желают вести людей за собой.
— Верно. Но нам недостает тех, у кого это хорошо получается.
Нохадон перегнулся через перила. Король смотрел на павших с выражением глубокой скорби и тревоги на лице. Было очень странно видеть его таким. Он был совсем юн. Далинар и представить себе не мог, что автор «Пути королей» способен на такую неуверенность и муку.
— Это чувство мне знакомо, — сказал Далинар негромко. — Нерешительность, стыд, смущение…
— Ты слишком хорошо меня знаешь, старый друг.
— Я знаю эти чувства, потому что испытывал их. Я… я никогда не думал, что вы тоже способны их испытать.
— Тогда я должен исправиться. Возможно, ты недостаточно хорошо меня знаешь.
Далинар промолчал.
— Итак, что же мне делать? — спросил Нохадон.
— Вы ждете ответа от меня?!
— Ты же мой советник, верно? Что ж, мне сейчас нужен совет.
— Я… Вы не можете отказаться от трона.
— А как мне с ним дальше быть? — Нохадон повернулся и зашагал вдоль длинного балкона, который, похоже, огибал весь этаж.
Далинар пошел следом; по пути им попадались бреши в камне и места, где перила были сломаны.
— У меня больше нет веры в людей, мой старый друг, — продолжал Нохадон. — Когда два человека сходятся, у них всегда найдется о чем поспорить. Если соберутся две группы, одна отыщет причину, чтобы подчинить или напасть на другую. А теперь это. Как же мне их защитить? Как сделать так, чтобы подобное не повторилось?
— Надиктуйте книгу, — предложил Далинар с внезапным пылом. — Великую книгу, которая даст людям надежду и объяснит вашу доктрину об особой роли правителя и о том, как следует жить!
— Книгу? Ты предлагаешь мне написать книгу?!
— Почему нет?
— Потому что это потрясающе глупая идея.
У Далинара отвисла челюсть.
— Мир, каким мы его знаем, чудом избежал уничтожения, — сказал Нохадон. — Вряд ли найдется семья, потерявшая меньше половины своих членов! Наши лучшие воины стали трупами на том поле, и у нас еды хватит в лучшем случае на два-три месяца. И я должен потратить время на написание книги? Кто же ее для меня напишет? Все мои словники были убиты, когда Йелигнар ворвался в архив. Ты единственный известный мне грамотный мужчина, который все еще жив.
Грамотный… мужчина? Ну и странное время.
— Я бы мог ее написать.
— Одной рукой? Ты уже выучился писать левой?
Далинар опустил глаза. Обе его руки были на месте, но Нохадон явно видел перед собой человека, у которого не было правой.
— Нет, нам надо отстроить все заново, — заявил король. — Просто хотелось бы отыскать способ убедить королей — тех, что еще живы, — не пытаться воспользоваться ситуацией. — Нохадон постучал по перилам. — Вот какой выбор я должен сделать. Уйти или поступить так, как следует. Сейчас не время для сочинительства. Это время действовать. И к несчастью, время пускать в ход меч.
«Меч? — подумал Далинар. — Ты ли это, Нохадон?»
Такому не бывать. Этот человек — великий мыслитель; он станет учить других миролюбию и почтению к ближним, и он не будет принуждать людей поступать сообразно своей воле. Он укажет им путь к тому, как действовать с честью.
Нохадон повернулся к Далинару:
— Карм, приношу свои извинения. Я не должен был отвергать твой совет, едва попросив о нем. Я издерган, как и все мы, видимо. Время от времени мне кажется, что быть человеком означает хотеть то, чего мы не можем иметь. Для кого-то это власть. Для меня — мир.
Нохадон развернулся и пошел по балкону в обратную сторону. Хотя он шагал медленно, что-то в его облике указывало на желание побыть в одиночестве. Далинар не стал его догонять.
— Он станет одним из самых влиятельных писателей, каких только знал Рошар, — проговорил Далинар.
Ответом ему была тишина, не считая голосов людей, что работали внизу, собирая трупы.
— Я знаю, ты где-то рядом, — прошептал Далинар.
Молчание.
— Что он решит? Он объединит их, как хотел?
Голос, который так часто говорил в его видениях, так и не прозвучал. Далинар не получил ответов на свои вопросы. Он вздохнул и опять повернулся к полю мертвецов.
— В одном, по крайней мере, ты прав, Нохадон. Быть человеком означает хотеть то, чего мы не можем иметь.
Пейзаж потемнел, солнце село. Тьма поглотила Далинара, и он закрыл глаза. Открыв их, снова оказался в своей гостиной — стоял, взявшись обеими руками за спинку кресла. Он повернулся к Адолину и Ренарину. Те держались поблизости, встревоженные и готовые схватить его, если он станет агрессивным.
— Ну вот, — сказал князь, — в этом не было никакого смысла. Я ничего не узнал. Шквал! Что-то не складывается у меня с…
— Далинар, — перебила Навани, не переставая что-то записывать, — последняя фраза, которую ты сказал перед тем, как видение закончилось. Что это было?
Далинар нахмурился:
— Последняя…
— Да, — нетерпеливо повторила Навани. — Самые последние слова из тех, что ты произнес.
— Я цитировал того, с которым разговаривал. «Быть человеком означает хотеть то, чего мы не можем иметь». А в чем дело?
Она не ответила, продолжая неистово писать. Закончив, соскользнула с высокого стула и ринулась к его книжной полке:
— У тебя есть копия… Да, я знала, что должна быть. Это ведь книги Ясны, да?
— Да. Она просила позаботиться о них до своего возвращения.
Навани сняла с полки том:
— «Избранное» Корваны.
Она положила книгу на письменный стол и начала листать.
Далинар присоединился к ней, хотя, разумеется, ничего не понимал из написанного.
— Зачем тебе это?
— Вот! — Навани посмотрела на Далинара. — Когда ты погружен в видения, ты разговариваешь, как известно.
— Да, несу всякую чепуху. Сыновья мне об этом говорили.
— Анак малах каф, дел макиан хабин ях. Знакомо?
Далинар растерянно покачал головой.
— Немного похоже на то, что бормотал отец, — заметил Ренарин. — Во время видения.
— Не «немного», — чопорно поправила Навани. — Это в точности та же самая фраза. Последняя, которую ты проговорил перед тем, как выйти из транса. Я записала, как могла, все, что ты сегодня произнес.
— Зачем? — спросил Далинар.
— Затем, что это могло пригодиться. И пригодилось. Эта фраза почти совпадает с той, что есть в «Избранном».
— Что? — недоверчиво изумился Далинар. — Как?
— Это строчка из песни, — пояснила Навани. — Из хорала Ванриаля — ордена артистов, что живут на склонах Тихой горы в Йа-Кеведе. Год за годом, век за веком они поют те же самые слова и заявляют, будто их песни написали на Напеве зари сами Вестники. У них есть слова этих песен, записанные древним алфавитом. Но смысл утрачен. Это теперь просто набор звуков. Некоторые ученые верят, что алфавит и сами песни и впрямь представляют собой все, что осталось от Напева зари.
— И я… — начал Далинар.
— Ты только что процитировал одну из них. Более того, если ты правильно вспомнил то, что сказал, — ты это перевел. Это может доказать Гипотезу Ванриаля! Одно предложение кажется пустяком, но оно способно дать ключ к переводу всего текста. Меня давно уже что-то грызло, пока я слушала твои видения. Я так и знала, что в чуши, которую ты произносишь, слишком много внутреннего порядка. — Она посмотрела на Далинара, широко улыбаясь. — Вполне возможно, что ты сейчас разгадал одну из самых трудных и древних загадок этого мира.
— Погоди-ка, — вмешался Адолин. — О чем ты?
— Я о том, племянник, — ответила Навани, переводя на него взгляд, — что у нас есть доказательство.
— Уверена? Возможно, он слышал эту фразу…
— И сочинил из нее целый язык? — спросила Навани, демонстрируя исписанный лист. — Это никакая не чепуха, но язык, на котором люди сейчас не говорят. Я подозреваю, это и впрямь Напев зари. Так что, Адолин, или ты предложишь мне иной способ, при помощи которого твой отец мог изучить мертвый язык, или в видениях, скорее всего, показывается реальность.
В комнате наступила тишина. Навани и сама выглядела потрясенной своим заявлением, но быстро пришла в себя.
— Итак, Далинар, — продолжила она, — мне нужно, чтобы ты как можно подробнее описал это видение. Я хочу услышать в точности те же слова, которые ты произнес, если ты их вспомнишь. Каждая мелочь, что мы соберем, сможет помочь моим ученым разобраться в этом…
61Хорошее из плохого
«Во время бури я пробуждаюсь, падая, вертясь, скорбя».
— Далинар, ты совершенно уверен? — мягко спросила Навани.
Он кивнул:
— Никаких сомнений. Я действительно повстречал Нохадона.
После видения прошло несколько часов. Навани пересела в более удобное кресло возле Далинара. Ренарин разместился напротив, сопровождая их из приличия. Адолин отправился разбираться с повреждениями, причиненными Великой бурей. Парень казался встревоженным тем, что видения могли оказаться реальными.
— Но тот, которого ты видел, не назвался, — заметила Навани.
— Это был он. — Далинар устремил взгляд на стену над головой Ренарина, на гладкий коричневый духозаклятый камень. — У него был властный вид, он выглядел человеком, на которого возложена большая ответственность. Королем.
— Это мог быть совсем другой король. И ведь, в конце концов, он отбросил твое предложение написать книгу.
— Просто момент оказался неподходящий. Так много смертей… Какое-то потрясение лишило его присутствия духа. Буреотец! Девять из десяти людей погибли в войне. Ты можешь себе такое вообразить?
— Опустошения, — проговорила Навани.
«Объедини народ… Грядет Истинное опустошение…»
— Тебе встречались упоминания об Опустошениях? — спросил Далинар. — Не сказки ревнителей. Исторические хроники?
Вдовствующая королева держала в руке бокал с подогретым фиолетовым вином, на стенке которого выступили капельки воды.
— Да, но меня не стоит об этом спрашивать. Это Ясна у нас историк.
— Кажется, я видел последствия одного из них. Я… возможно, я видел трупы Приносящих пустоту. Может, это даст нам еще какие-нибудь подсказки?
— Они и близко не будут такими, как те, что касаются языкознания. — Навани глотнула вина. — Опустошения случались в глубокой древности. Можно предположить, будто ты увидел то, что хотел увидеть. Но эти слова… Если мы сможем их перевести, никто не поспорит с тем, что ты видишь нечто реальное.
Ее доска для письма лежала на низком столике перед ними, перо и чернила покоились на бумаге.
— Собираешься поведать о моих видениях остальным? — уточнил Далинар.
— А как еще мы объясним, что с тобой происходит?
Великий князь поколебался. Как объяснить? С одной стороны, было облегчением узнать, что он не безумен. Но что, если при помощи этих видений некая сила пытается сбить его с пути, используя Нохадона и Сияющих, поскольку он считает их достойными доверия?
«Сияющие рыцари пали, — напомнил себе Далинар. — Они бросили нас. Некоторые ордена, возможно, обратились против нас, если верить легендам». Что-то во всем этом не давало ему покоя. Он заложил еще один камень в фундамент прежнего себя, но на самый важный вопрос так и не ответил. Стоит ли доверять этим видениям? Он не мог вернуться к той безоглядной вере в них после того, как провокационные вопросы Адолина разбудили в нем нешуточную тревогу.
Он чувствовал, что не должен ничего рассказывать, пока не узнает их источника.
— Далинар, — окликнула его Навани, подавшись вперед, — в военных лагерях говорят о твоих приступах. Даже жены твоих офицеров не знают, что и думать. Они предполагают, что ты боишься бурь или что у тебя какая-то душевная болезнь. Этим мы очистим твое имя.
— Как? Превратив меня в мистика? Многие решат, что от этих видений несет пророчествами.
— Отец, ты видишь прошлое, — вмешался Ренарин. — Это не запрещено. А если их посылает Всемогущий, разве станут люди задавать вопросы?
— Мы с Адолином обсуждали это с ревнителями, — ответил Далинар. — Они сказали — очень маловероятно, что Всемогущий мог наслать что-то подобное. Если мы и впрямь решим довериться видениям, многие со мной не согласятся.
Навани откинулась на спинку кресла, потягивая вино и держа защищенную руку на коленях.
— Далинар, твои сыновья открыли мне, что ты однажды отыскал Старую магию. Почему? Что ты попросил у Ночехранительницы и каким проклятием она тебя наградила взамен?
— Я уже им объяснил, что позор за случившееся нести мне одному. Я ни с кем не стану его делить.
В комнате наступила тишина. Легкий дождь, стучавший по крыше с самого окончания Великой бури, прекратился.
— Это может быть важно, — наконец произнесла Навани.
— Это было давно. Задолго до начала видений. Не думаю, что оно как-то связано.
— Ты можешь ошибаться.
— Да.
Ну неужели тот день никогда не перестанет его преследовать?
Разве недостаточно, что он потерял все воспоминания о своей жене?
А что же думал Ренарин? Осуждал ли отца за столь вопиющий грех? Далинар вынудил себя посмотреть в глаза сына, прятавшиеся за линзами очков.
К его удивлению, Ренарин не выглядел обеспокоенным. Он просто размышлял.
— Мне жаль, что ты узнала о моем позоре. — Далинар покосился на Навани.
Она махнула рукой с безразличным видом:
— Обращение к Старой магии оскорбительно, с точки зрения жрецов, но за это никогда не наказывают сурово. Я думаю, ты не особо старался ради искупления.
— Ревнители попросили сферы для бедняков. И пришлось заказать много молитв. Ни то ни другое не устранило последствия или угрызения совести.
— Думаю, ты был бы удивлен, узнав о том, сколько набожных светлоглазых пускаются на поиски Старой магии в тот или иной момент жизни. По крайней мере из тех, кому по средствам путешествие в Долину. Но я и впрямь не могу поверить, что происходящее с тобой не связано с этим…
— Тетушка, я недавно попросил, чтобы мне кое-что прочитали о Старой магии, — сообщил Ренарин, поворачиваясь к ней. — Я согласен с мнением отца. Это не похоже на проделки Ночехранительницы. Она дарует проклятия в обмен на исполнение малозначимых желаний. Всегда одно проклятие и одно желание. Отец, я думаю, ты знаешь суть и того и другого?
— Да, я в точности знаю, в чем суть моего проклятия, и оно никак не связано с видениями.
— Тогда сомневаюсь, что Старую магию можно в чем-то винить.
— Согласен, но твоя тетя права, задавая вопросы. У нас и впрямь нет доказательств того, что видения насылает Всемогущий. Некая сила хочет, чтобы я узнал про Опустошения и Сияющих рыцарей. Возможно, нам следует спросить себя, зачем все это нужно?
— Тетушка, чем же были эти Опустошения? — поинтересовался Ренарин. — Ревнители говорят о Приносящих пустоту. О человечестве, Сияющих и борьбе. Но чем они были на самом деле? Нам известны какие-нибудь подробности?
— Среди клерков твоего отца есть фольклористы, которые гораздо лучше сумели бы ответить на этот вопрос.
— Возможно, — вмешался Далинар. — Но я не знаю, кому из них можно доверять.
Навани помедлила.
— Разумно. Что ж, по моим сведениям, не сохранилось ни одного документа тех времен. Это было давно, очень давно. Но я припоминаю, что в мифе о Парасафи и Надрисе упоминаются Опустошения.
— Парасафи, — повторил Ренарин. — Это ведь она отыскала семякамни.
— Да, чтобы восстановить свой погубленный народ, она поднялась на Пики Дара — в разных версиях мифа упоминаются современные горы, якобы они и есть истинные Пики Дара, — чтобы отыскать камни, к которым прикасались сами Вестники. Она принесла их Надрису — тот уже был на смертном одре — и его семенем пробудила в камнях жизнь. Из них вылупились десять детей, от которых и родился новый народ. Если не ошибаюсь, назывался он марна.
— От него произошли макабаки, — добавил Ренарин. — Мама рассказывала мне эту историю, когда я был маленьким.
Далинар покачал головой:
— Вылупились из камней?
Старые легенды, как правило, казались ему бессмысленными, хотя ордена провозгласили многие из них священными.
— В самом начале этой истории говорится об Опустошениях, — продолжила Навани. — Во время одного из них и были перебиты все соплеменники Парасафи.
— Но что же они собой представляли?
— Воины. — Навани глотнула вина. — Приносящие пустоту приходили снова и снова, пытаясь изгнать человечество из Рошара и ввергнуть в Преисподнюю. В точности как когда-то изгнали людей и Вестников из Чертогов Спокойствия.
— Когда появились Сияющие рыцари? — спросил Далинар.
— Не знаю. — Навани пожала плечами. — Возможно, они были военным орденом из какого-нибудь королевства. Или, быть может, изначально являлись бандой наемников. Если так, то неудивительно, что в конце концов они превратились в тиранов.
— Из моих видений это не следует. Может быть, в этом и есть их истинная цель. Чтобы я поверил в ложь о Сияющих. А потом, проникнувшись этой верой, повторил их судьбу, падение и предательство.
— Не уверена, — скептически заметила Навани. — Не думаю, что ты видел нечто ложное о Сияющих. Легенды, в общем-то, сходятся в том, что они не всегда были такими уж плохими. По крайней мере, насколько легенды вообще могут в чем-то сойтись.
Далинар встал, взял ее почти пустой бокал, подошел к сервировочному столику и снова наполнил. То, что он не был сумасшедшим, должно было помочь прояснить ситуацию, но взамен лишь еще сильнее его встревожило. Что, если видения насылали Приносящие пустоту? Он слышал истории о том, как они вселялись в тела людей и вынуждали тех творить зло. А если видения все же насылал Всемогущий, то зачем?
— Я должен хорошенько об этом поразмыслить. День был долгий. Пожалуйста, позвольте мне побыть одному.
Ренарин встал и кивнул в знак уважения, прежде чем покинуть комнату. Навани поднялась медленнее — шурша платьем, поставила бокал на столик, потом пошла за своим фабриалем, снимающим боль. Ренарин ушел, и Далинар встал возле двери, ожидая, пока не уйдет и вдовствующая королева. Он не собирался снова оставаться с ней наедине, как в ловушке. Князь выглянул в коридор. Там были солдаты, и они могли видеть их с Навани. Вот и хорошо.
— Совсем не рад? — Она задержалась у порога рядом с ним.
— Рад?
— Ты не сходишь с ума.
— И мы не знаем, управляет мною кто-то или нет. В каком-то смысле у нас сейчас больше вопросов, чем было.
— Видения благословенны. — Навани коснулась его руки. — Я это чувствую. Разве тебя не охватывает ощущение чуда?
Князь заглянул ей в глаза — красивейшие глаза светло-фиолетового оттенка. Она была такой проницательной, такой мудрой. Как бы он хотел ей полностью доверять.
«Она вела себя исключительно честно. Ни слова никому не сказала о моем намерении отречься. Даже не пыталась использовать видения против меня». От одной мысли, что она могла бы так поступить, ему стало стыдно.
Она была замечательной женщиной, эта Навани Холин. Замечательной, удивительной и необыкновенно опасной женщиной.
— Я вижу новые тревоги, — пробормотал он. — И новую опасность.
— Но, Далинар, в твоем распоряжении опытные ученые, историки и фольклористки, о которых можно только мечтать! Я тебе завидую, хоть ты и говоришь, будто не видел примечательных фабриалей.
— Навани, у древних не было фабриалей. Я в этом уверен.
— И значит, наше мнение о них целиком и полностью неверно.
— Похоже на то.
— Клянусь камнепадом, — сказала она со вздохом. — Хоть что-нибудь способно разжечь в тебе былой пыл?
Он пожал плечами:
— Слишком много всего. Мои внутренности точно клубок угрей, чувства так и копошатся. Видения правдивы, и это меня тревожит.
— Скорее, будоражит, — поправила она. — Помнишь, что ты сказал раньше? О доверии ко мне?
— Я такое говорил?
— Ты сказал, что не доверяешь своим клеркам, и попросил меня записать видения. Я вижу в этом подтекст.
Ее свободная рука все еще касалась его. Она протянула защищенную руку и закрыла дверь в коридор. Далинар хотел ее остановить, но замешкался. Почему?
Они остались наедине. И она была такой красивой. Эти умные, сияющие от волнения и страсти глаза…
— Навани, — пробормотал Далинар, пытаясь справиться с желанием, — ты опять за свое.
Почему он вообще поддается ей?
— Да, я упрямая женщина. — Теперь в ее тоне не было и намека на игривость.
— Это неприлично. Мой брат… — Он потянулся к двери, чтобы снова ее открыть.
— Твой брат, — резко бросила Навани, и в ее глазах вспыхнул гнев. — Почему все только о нем и говорят? Все так тревожатся о человеке, который умер! Далинар, его тут нет. Он ушел. Я тоскую по нему. Но видимо, и вполовину не так сильно, как ты.
— Я чту его память, — напряженно сказал Далинар, сжимая ручку двери, но не открывая ее.
— Это прекрасно! Я очень рада. Но прошло уже шесть лет, а все по-прежнему считают, что я всего лишь жена мертвеца. Другие женщины развлекают меня праздной болтовней, но не пускают в свои политические круги. Они думают, я реликвия. Ты хотел знать, отчего я так быстро вернулась?
— Я…
— Потому что у меня нет дома. Все считают, что мне не следует принимать участие в важных событиях, ведь мой супруг мертв! Я могу бездельничать, любым моим капризам потакают, но игнорируют. От меня всем неуютно. В особенности королеве и другим придворным дамам.
— Мне жаль, но я не…
Навани подняла свободную руку и пальцем постучала по его груди:
— Далинар, тебе я такого не позволю. Мы были друзьями еще до того, как я вообще познакомилась с Гавиларом! Ты все еще знаешь, что я — это я, а не какая-нибудь тень династии, рухнувшей много лет назад. Верно? — Она устремила на него умоляющий взгляд.
«Кровь отцов моих, — потрясенно подумал Далинар. — Она плачет».
Две маленькие слезинки.
Навани еще ни разу не выглядела такой искренней.
И потому он ее поцеловал.
Это была ошибка. Он это понимал и все равно схватил ее, заключил в грубые, крепкие объятия и прижал свой рот к ее рту, не в силах совладать с собой. Навани растаяла в его руках. Князь почувствовал на губах ее соленые слезы, когда те скатились по щекам.
Это длилось долго. Слишком долго. Прелесть как долго. Его разум кричал, словно пленник в кандалах, вынужденный через решетку тюремной камеры наблюдать за чем-то ужасным. Но часть его желала этого уже десятилетиями — десятилетиями, потраченными на наблюдение за тем, как его брат ухаживает, женится и обладает единственной женщиной, которую молодой Далинар когда-нибудь желал.
Он пообещал себе, что не позволит подобному случиться. Запретил себе что-либо чувствовать к Навани в тот момент, когда она согласилась на предложение Гавилара. Ушел в сторону.
Но ее вкус… ее запах… тепло ее тела, которое было так близко… О, до чего же сладко! Угрызения совести смыло благоухающей волной. Касаясь ее, он забывал обо всем. Далинар не помнил ни о страхе перед видениями, ни о тревогах по поводу Садеаса, ни о стыде за прошлые ошибки.
Он мог думать лишь о ней. Красивой, проницательной, нежной и одновременно сильной. Далинар прижался к ней, словно она была последним, что осталось в мире, пустившемся в безумный пляс.
Наконец он прервал поцелуй. Навани потрясенно уставилась на него. Вокруг них, точно хрустальные снежинки, медленно опускались спрены страсти. Его опять охватило чувство вины. Далинар попытался нежно отодвинуться, но она не отпускала его, держась крепко.
— Навани…
— Тсс. — Ее голова легла ему на грудь.
— Мы не можем…
— Тсс, — настойчивее повторила она.
Вздохнув, князь позволил себе и дальше обнимать ее.
— В мире что-то пошло не так, — тихонько пробормотала Навани. — Король Йа-Кеведа убит. Я узнала об этом только сегодня. Его прикончил шинец-осколочник в белой одежде.
— Буреотец!
— Что-то происходит, — продолжила она. — Что-то более важное, чем наша война здесь, более важное, чем Гавилар. Ты слышал о странных вещах, которые люди говорят перед смертью? На них чаще всего не обращают внимания, но среди лекарей ходят слухи. А бурестражи шепчутся о том, что Великие бури становятся сильнее.
— Об этом я слышал. — Он обнаружил, что с трудом может говорить, опьяненный ее близостью.
— Моя дочь что-то ищет. Иногда Ясна меня пугает. Она такая упорная. Я искренне верю, что она самая умная из всех людей, которых мне доводилось знать. И то, что Ясна хочет разыскать… Далинар, дочь верит, что приближается нечто очень опасное.
«Солнце приближается к горизонту. Грядет Буря бурь. Истинное опустошение. Ночь скорбей…»
— Ты мне нужен, — продолжала Навани. — Я это знала много лет и все же боялась, что ты не выдержишь угрызений совести, поэтому сбежала. Но не смогла остаться вдали. Не смогла вытерпеть то, как они со мной обращаются. Не смогла закрыть глаза на то, что происходит с этим миром. Я в ужасе, и я не могу без тебя. Гавилар был не таким, как все считали. Он мне нравился, но…
— Прошу тебя, — перебил Далинар, — не говори о нем плохо.
— Как хочешь.
«Кровь отцов моих!» Он не мог выкинуть из головы ее запах. Не мог пошевелиться, держась за нее, как держатся за скалу, чтобы не унесло ветрами Великой бури.
Навани посмотрела на него снизу вверх:
— Что ж, остановимся на том, что… Гавилар мне нравился. Но ты мне более чем нравишься. И я устала ждать.
Он закрыл глаза:
— Разве у нас может что-то получиться?
— Мы что-нибудь придумаем.
— Нас осудят.
— В военных лагерях меня уже игнорируют. А про тебя распространяют лживые слухи. Что еще они могут нам сделать?
— Что-нибудь придумают. Жрецы меня пока что не порицали.
— Гавилар мертв, — сказала Навани, вновь опуская голову ему на грудь. — Я не изменяла ему, пока он был жив, хотя, Буреотец свидетель, поводов было предостаточно. Ордена пусть говорят что хотят, но «Доводы» не запрещают наш союз. Традиция и доктрина — разные вещи, и я не боюсь кого-нибудь оскорбить.
Далинар глубоко вздохнул и, с немалым трудом разомкнув объятия, отступил.
— Если ты надеялась утешить меня в этот тревожный день, то не получилось.
Она скрестила руки на груди. Князь продолжал чувствовать то место, где ее защищенная рука касалась его спины. Нежное прикосновение, которого удостаиваются только члены семьи.
— Я здесь не для того, чтобы тебя утешать. Совсем наоборот.
— Прошу тебя. Мне в самом деле нужно о многом подумать.
— Я не позволю тебе отказаться от меня. И не забуду о том, что сейчас произошло. Я не…
— Навани, — нежно перебил он, — я тебя не брошу. Обещаю.
Она внимательно посмотрела на него и криво улыбнулась:
— Очень хорошо. Но ты кое-что начал сегодня.
— Я начал?! — Он испытал одновременно изумление, восторг, смущение, тревогу и стыд.
— Далинар, это был твой поцелуй, — небрежно проговорила она, открывая дверь и выходя в его приемную.
— Ты меня соблазнила.
— Я? Соблазнила? — Она бросила на него быстрый взгляд. — Да я еще ни разу в жизни не была столь открытой и честной!
— Знаю. — Далинар улыбнулся. — В этом и крылся соблазн.
Потом тихонько закрыл дверь и позволил себе выдохнуть.
«Кровь отцов моих, ну почему все так сложно?»
Но невзирая на все тревоги, он ощутил, как мир, в котором все пошло наперекосяк, стал правильнее, чем раньше.
62Три глифа
«Тьма станет дворцом. Пусть правит! Пусть правит!»
— Думаешь, одна из этих штук может нас спасти? — спросил Моаш, бросив сердитый взгляд на молитву, привязанную к правому предплечью Каладина.
Каладин отвел взгляд. Парень стоял по стойке вольно, пока солдаты Садеаса пересекали мост. Теперь, когда он начал работать, прохладный весенний воздух бодрил. Небо было ярким, безоблачным, и бурестражи заверяли, что Великой бури скоро ждать не следует.
Молитвы, привязанные к его предплечьям, были просты. Три глифа: ветер, защита, любимые. Молитва к Йезерезе — Буреотцу, — чтобы он защитил любимых и друзей. Она была недвусмысленной — такие предпочитала его мать. Несмотря на свою утонченность и склонность к сарказму, она всегда оказывалась простой и искренней, когда вязала или писала молитву. Теперь молитвы напоминали Каладину о ней.
— Поверить не могу, что ты столько за них заплатил, — продолжал Моаш. — Если Вестники и смотрят на людей, мостовиков они точно не замечают.
— Наверное, в последнее время я тоскую по прошлому.
Молитва, скорее всего, бессмысленна, но у него появился повод почаще думать о религии. Жизнь в рабстве не способствовала размышлениям о том, что кто-то или что-то их бережет. Но все-таки многие становились более религиозными, именно оказавшись среди мостовиков. Две группы, противоположные мнения. Означало ли это, что одни были глупыми, а другие — черствыми, или дело было в чем-то совершенно ином?
— Знаете, а они ведь добьются того, что мы все погибнем, — сказал стоявший позади Дрехи. — Только и всего.
Мостовики были измучены. Каладину и его отряду пришлось всю ночь трудиться в ущелье. Хашаль ужесточила требования, теперь они должны собирать больше трофеев. Чтобы собрать нужное количество, они отказались от тренировки.
А утром их разбудили и отправили на вылазку после всего-то трех часов сна. Они уже сейчас, построившись, едва держались на ногах, а до спорного плато было еще далеко.
— Будь что будет, — негромко проговорил стоявший с другой стороны строя Шрам. — Хотят, чтобы мы погибли? Ну так вот, я не боюсь. Мы им покажем, что такое храбрость. Пусть прячутся за нашими мостами, пока мы идем в атаку.
— Это не победа, — буркнул Моаш. — Я считаю, надо напасть на солдат. Прямо сейчас.
— На наше собственное войско? — уточнил Сигзил, повернув темнокожее лицо и окидывая взглядом шеренгу.
— Ну да, — подтвердил Моаш, по-прежнему глядя вперед. — Они все равно нас прикончат. Давайте хоть нескольких заберем с собой. Преисподняя, почему бы не напасть на самого Садеаса? Его стражи такого не ожидают. Готов поспорить, мы успеем повалить нескольких и забрать у них копья, а потом можно убивать светлоглазых, пока нас не прирежут.
Некоторые из мостовиков пробормотали, что согласны. Солдаты все шли по мосту.
— Нет, — возразил Каладин. — Так мы ничего не добьемся. И будем мертвы, прежде чем Садеас испытает хоть какое-то неудобство.
Моаш сплюнул:
— А как мы можем чего-то добиться? Преисподняя! Каладин, я себя чувствую так, словно уже болтаюсь в петле!
— У меня есть план.
Каладин ждал возражений. Остальные его планы не сработали.
Никто даже рта не открыл.
— Ну хорошо, — сказал Моаш. — Что за план?
— Увидите. Если получится, выиграем время. Если нет, я труп. — Он повернулся и окинул взглядом их лица. — На этот случай Тефту приказано совершить попытку побега сегодня. Вы не готовы, но хоть попытаетесь. Это куда лучше, чем напасть на Садеаса во время прохода через ущелье.
Мостовики закивали, и Моаш вроде бы успокоился. В противоположность тому, каким он был в самом начале, мостовик проникся преданностью. Бывал вспыльчивым, но с копьем справлялся лучше всех.
Приблизился Садеас — верхом на чалом жеребце, в красном осколочном доспехе, в шлеме с поднятым забралом. Так совпало, что он пересекал ущелье по мосту Каладина, хотя, как и всегда, мог выбирать из двадцати мостов. Но на самих мостовиков князь даже не взглянул.
— По местам, переходим! — скомандовал Каладин, когда Садеас удалился.
Мостовики перешли по своему мосту, и он распорядился втянуть мост на другую сторону и поднять.
Тот казался тяжелее обычного. Мостовики пустились рысью, огибая армейскую колонну и спеша к следующей расщелине. Поодаль шла вторая армия, в синем, и для переходов у них были мосты Садеаса. Похоже, Далинар Холин отказался от своих громоздких мостов и теперь использовал мостовые расчеты Садеаса, чтобы пересекать ущелья. Вот и вся его «честь» вкупе с нежеланием жертвовать жизнями мостовиков.
В кошеле Каладина было множество заряженных сфер, которые он получил от менял в обмен на большее количество тусклых сфер. Парень очень жалел о таком убытке, но ему был нужен буресвет.
Они быстро достигли следующей расщелины. По словам Матала, супруга Хашаль, она была предпоследней. Солдаты начали проверять оружие, разминаться, и спрены ожидания взвились, точно маленькие вымпелы.
Мостовики установили мост и отошли. Появились Лопен и молчун Даббид с носилками, на которых лежали мехи с водой и бинты. Лопен вместо отсутствующей руки цеплял носилки к крюку на поясе. Они шли среди мостовиков, каждому давая напиться.
Подойдя к Каладину, Лопен кивком указал на большой мешок в центре носилок. Доспехи.
— Когда они тебе нужны? — спросил он тихонько, опуская носилки и вручая Каладину мех с водой.
— Прямо перед штурмом, — сказал Каладин. — Лопен, ты справился.
Мостовик подмигнул:
— Однорукий гердазиец, как ни крути, в два раза полезнее безмозглого алети. Кроме того, пока у меня есть одна рука, я все еще могу делать так. — Он украдкой сделал неприличный жест в сторону марширующих солдат.
Каладин улыбнулся, но он уже слишком сильно волновался, чтобы чувствовать веселье. Прошло очень много времени с той поры, как он в последний раз дрожал перед битвой. Думал, Такксу удалось это выбить из него.
— Эй, — вдруг сказал кто-то. — Это мне и нужно.
Парень повернулся и увидел, что к ним идет солдат. Он был именно из тех людей, которых Каладин привык избегать в армии Амарама. Темноглазый, но скромного ранга, крупного телосложения; повышения добился, скорее всего, исключительно благодаря внушительной внешности. Оружие и доспехи в хорошем состоянии, но форма грязная и помятая, а рукава закатаны, демонстрируя волосатые руки.
Сначала Каладин решил, что солдат увидел жест Лопена. Но он не был зол. Солдат оттолкнул Каладина и выхватил у Лопена мех с водой. Другие солдаты, ожидавшие поблизости своей очереди к мосту, заметили. Их собственные водоносы были куда медленнее, и многие поглядывали на Лопена и его мехи с жадностью.
Будет ужасно, если солдаты поймут, что можно брать воду мостовиков… но еще ужаснее было кое-что другое. Если они столпятся у носилок, чтобы напиться, то обязательно найдут мешок, набитый доспехами.
Каладин быстрым движением забрал мех у солдата:
— Разыщи своего водоноса.
Солдат посмотрел на Каладина, словно не веря тому, что мостовик посмел ему перечить. Он помрачнел как туча и опустил копье, которое ударилось тупым концом о землю:
— Я не хочу ждать.
— Какая незадача. — Каладин шагнул к солдату, глядя ему прямо в глаза. Мысленно он проклинал идиота. Если начнется свара…
Солдат все колебался, еще сильней потрясенный неприкрытой угрозой от мостовика. Каладин не мог похвастать столь внушительными мышцами, но был на палец или два выше. Неуверенность солдата отразилась на его лице.
«Просто убирайся», — подумал Каладин.
Но нет. Спасовать перед мостовиком на глазах у сослуживцев? Солдат сжал кулак, хрустнув костяшками.
Но не успел тот и глазом моргнуть, как Четвертый мост выстроился вокруг Каладина в агрессивный перевернутый клин, двигаясь естественно и плавно, как старшина их и учил. Каждый сжал кулаки, давая солдату отличную возможность убедиться в том, что таскание тяжестей позволило им обрести физическую форму, превосходящую среднего воина.
Солдат бросил взгляд на свое отделение, словно ища подмоги.
— Что, друг, хочешь устроить драку сейчас? — полюбопытствовал Каладин. — Интересно, если ты поранишь мостовика, кого Садеас заставит нести этот мост…
Солдат снова посмотрел на Каладина, помолчал, потом нахмурился, ругнулся и зашагал прочь.
— Там внутри все равно один крем, — пробормотал он, присоединяясь к своему отряду.
Четвертый мост расслабился; многие солдаты в строю поглядывали на них с одобрением. Наконец-то хоть что-то другое помимо сердитых взглядов. Оставалось лишь надеяться, что они не заметили, как отряд мостовиков быстро и аккуратно построился в боевом порядке, хорошо известном копейщикам.
Каладин взмахом руки велел всем разойтись и благодарно кивнул. Они отошли, и парень бросил злополучный мех Лопену.
Коротышка криво ухмыльнулся, провожая взглядом солдата, посягнувшего на воду.
— Я этого так не оставлю, ганчо.
— В смысле?
— Ну, видишь ли, у меня есть кузен-водонос, — начал объяснять Лопен. — И я тут подумал — он у меня в долгу, потому что я как-то раз помог его сестре сбежать от парня, который ее преследовал…
— У тебя и впрямь много кузенов.
— Кузенов много не бывает. Кто докучает одному из нас, тот докучает всем нам. Вы, соломенные головы, никак не возьмете это в толк. Ничего личного, ганчо.
Каладин вскинул бровь:
— Не устраивай солдату неприятностей. Не сегодня.
«Я сам вскоре устрою столько неприятностей, что на всех хватит». Лопен со вздохом кивнул:
— Ну ладно. Ради тебя. — Он протянул мех. — Точно не хочешь пить?
Каладин не хотел; в желудке у него было неспокойно. Но он заставил себя снова взять мех и сделать несколько глотков.
Вскоре пришло время перейти и перетянуть мост на другую сторону, для последнего перехода. Приближалась атака. Солдаты Садеаса строились, светлоглазые разъезжали туда-сюда, выкрикивая указания. Матал взмахом руки велел отряду Каладина выдвинуться вперед. Армия Далинара Холина отстала — она двигалась медленнее, поскольку была более многочисленна.
Каладин занял свое место в первом ряду. Лучники-паршенди построились на краю плато, устремив грозные взгляды на приближающегося противника. Они уже пели? Каладину показалось, что он слышит их голоса.
Справа стоял Моаш, слева — Камень. Лишь трое на линии смерти, потому что людей у них и так не хватало. Он поставил Шена в самый последний ряд, чтобы паршун не видел, что собирается сделать Каладин.
— Я выскочу из-под моста, как только мы начнем двигаться. Камень, ты командуешь вместо меня. Не давай им остановиться.
— Ладно, — сказал рогоед. — Будет трудно нести без тебя. У нас так мало людей, и мы очень слабые.
— Справитесь. Вам придется.
Каладин не видел лица Камня, поскольку они оба были под мостом, но голос выдавал тревогу рогоеда.
— Хотеть попробовать что-то опасное?
— Возможно.
— Я могу помочь?
— Боюсь, не можешь, мой друг. Но спасибо, что спросил.
Камень не успел ответить. Матал заорал мостовым расчетам выступать. Над ними полетели стрелы, отвлекая внимание паршенди. Четвертый мост побежал.
И Каладин, вынырнув из-под моста, помчался впереди. Поджидавший рядом Лопен бросил ему мешок с доспехами.
Матал в панике закричал на Каладина, но мостовые расчеты уже пришли в движение. Каладин сосредоточился на цели — защитить Четвертый мост — и резко вдохнул. Буресвет хлынул в него из кошеля на поясе, но он втянул не слишком много. В самый раз, чтобы обрести силу.
Сил металась перед ним, почти невидимая, словно рябь в воздухе. Каладин на бегу развязал мешок, вытащил жилет и неуклюже натянул через голову. Забыв про застежки по бокам, надел шлем и перепрыгнул через невысокий каменный выступ. Последним достал щит, на котором красовался узор из скрещенных красных костей паршенди. Кости дребезжали.
Даже надевая доспехи, Каладин без труда держался далеко впереди от тяжело нагруженных мостовых расчетов. Его усиленные буресветом ноги были легки и уверенны.
Лучники-паршенди прямо перед ним резко оборвали песню. Некоторые опустили луки. Хотя было слишком далеко, чтобы разглядеть лица, юноша чувствовал их ярость. Каладин этого и ждал. Он на это надеялся.
Паршенди бросали своих мертвецов. Не потому, что им было все равно, но потому, что они считали ужасным преступлением перемещать трупы. Даже просто к ним прикасаться было, похоже, грехом. Человек, осквернивший трупы и надевший на бой доспехи с костями, совершал страшный проступок.
По мере того как Каладин приближался, среди лучников-паршенди началась другая песня. Быстрая, неистовая — настоящий хорал. Те, что опустили луки, подняли их вновь.
И бросили все силы на то, чтобы убить его.
В него полетели стрелы. Десятки стрел. Это не был аккуратный одновременный выстрел. Каждый лучник действовал сам по себе, с яростью и быстротой выпуская в Каладина все, что имел. На него обрушился целый смертоносный рой.
Сердцебиение Каладина ускорилось, и он метнулся влево, перепрыгнул через нагромождение камней. Стрелы рассекали воздух перед ним, в опасной близости. Но его заряженные буресветом мышцы реагировали быстро. Парень заметался между стрелами, потом повернул в другую сторону, двигаясь непредсказуемо.
Четвертый мост, бегущий позади него, был уже в пределах досягаемости, но ни одна стрела в них не полетела. Другие мостовые команды также оказались предоставлены самим себе, потому что множество лучников теперь целились только в Каладина. Стрелы летели все быстрее и отскакивали от его щита. Одна задела руку, другая чуть не сбила шлем, угодив прямо в него.
Из раны на руке потек свет, а не кровь, и, к удивлению Каладина, она начала затягиваться — на коже проступил иней, количество буресвета в теле уменьшилось. Он втянул еще, до той грани, за которой начиналось заметное свечение. Парень уклонялся, вертелся, прыгал, бежал.
Его натренированное для битв тело наслаждалось новообретенной скоростью, и он щитом отражал летящие стрелы. Каладин как будто родился для этого, с юных лет только и ждал шанса воспользоваться буресветом. Раньше и не жил, а вел унылое и беспомощное существование. Теперь исцелился. Не превзошел свои возможности, нет — наконец-то понял, на что способен.
Стая стрел алкала его крови, но Каладин увертывался от них, и хотя еще одна оцарапала его руку, другие отлетели от щита или нагрудника. Обрушился новый ливень, и он поднял щит, тревожась, не слишком ли медленно. Однако стрелы изменили направление полета, повернули к его щиту, врезались в него. Их словно что-то притянуло.
«Я их притягиваю!»
Он вспомнил десятки вылазок с мостом, когда стрелы вонзались в древесину совсем рядом с тем местом, где его руки держались за рукояти. И всегда чуть-чуть промазывали.
«Как давно я это делаю? Сколько стрел я притянул к мосту и отвратил от себя?»
Не было времени об этом думать. Он продолжал бежать, уклоняясь. И чувствовал, как стрелы проносятся мимо, слышал свист, ощущал щепки, которые летели во все стороны, когда стрелы ломались, ударившись о камни или о его щит. Каладин надеялся, что отвлечет на себя хоть кого-то из лучников-паршенди, но понятия не имел, что их ответ будет таким сильным.
Часть его азартно ликовала оттого, что приходилось все время метаться, уклоняться и отбивать ливень стрел. И все же он начал замедляться. Попытался втянуть буресвет, но ничего не произошло. Сферы были пусты. Он запаниковал, но вскоре поток стрел начал ослабевать.
Вздрогнув, Каладин понял, что мостовые расчеты ушли в стороны и уже разместили свои грузы, а он все продолжал увертываться от стрел. Четвертый мост стоял где полагалось, кавалерия неслась по нему, чтобы атаковать лучников. Несмотря на это, некоторые разгневанные паршенди все продолжали стрелять по Каладину. Воины с легкостью их убивали, очищая пространство для пехотинцев Садеаса.
Каладин опустил щит. Тот был весь в торчащих стрелах. Он едва успел перевести дух, как с радостными криками нагрянули мостовики и чуть не повалили его на землю от восторга.
— Дурень! — вскричал Моаш. — Шквальный дурень! Что это было? О чем ты думал?
— Невероятно быть, — сказал Камень.
— Ты должен был погибнуть! — воскликнул Сигзил, и его обычное строгое выражение лица сменилось широкой улыбкой.
— Буреотец… — прибавил Моаш, вытаскивая стрелу, застрявшую в жилете Каладина у плеча. — Вы только поглядите на это.
Парень оглядел себя и с ужасом обнаружил с десяток дыр по бокам жилета и рубахи — там, где стрелы едва не попали в него. Три стрелы застряли в кожаном жилете.
— Благословенный Бурей, — пробормотал Шрам. — Больше добавить нечего.
Каладин не отвечал на их восхваления, его сердце все еще колотилось, а разум оцепенел. Он был изумлен тем, что выжил, замерз от буресвета, который впитал, и вымотался, словно пробежал жестокую полосу с препятствиями. Парень посмотрел на Тефта, вскинув бровь, и кивком указал на кошель на поясе.
Тефт покачал головой. Он наблюдал; поднимавшийся от Каладина буресвет был незаметен окружающим в ярком свете дня. И все-таки то, как тот увертывался от стрел, должно было выглядеть невероятно. Слухи о нем теперь многократно усилятся.
Он повернулся навстречу солдатам, что шли мимо, и кое-что осознал. Ему еще предстояло разобраться с Маталом.
— Встать в строй, ребята, — приказал Каладин.
Они с неохотой подчинились, построившись по двое. Впереди возле их моста стоял Матал. Он выглядел обеспокоенным — и ничего удивительного. Приближался Садеас. Каладин напрягся, вспомнив, как его предыдущая победа — когда они перевернули мост боком — обернулась поражением. Поколебавшись, он поспешил к мосту и Маталу, куда и направлялся Садеас. Мостовики последовали за Каладином.
Каладин прибыл в тот момент, когда Матал кланялся Садеасу, который был в своем знаменитом красном осколочном доспехе. Каладин и его отряд также поклонились.
— Аварак Матал, — заговорил Садеас и кивнул на Каладина, — этот человек мне знаком.
— Он тот самый, светлорд, — взволнованно кинулся объяснять Матал. — Тот, который…
— Ах да, — перебил Садеас. — Тот, с которым случилось «чудо». И ты вот так послал его вперед, приманкой? Не ожидал я от тебя подобной смелости.
— Светлорд, я принимаю на себя всю ответственность. — Матал приосанился.
Садеас окинул взглядом поле боя:
— Что ж, к счастью для тебя, сработало. Вероятно, мне теперь придется тебя повысить. — Он покачал головой. — Эти дикари почти не обращали внимания на атакующих солдат. Все двадцать мостов на местах, в большинстве отрядов никаких потерь. Даже не знаю, что об этом думать. Считай, что я тебя похвалил. Примечательней всего то, как этот парень увертывался… — Он пришпорил коня и оставил Матала и мостовиков позади.
Это было самое неискреннее повышение, какое только видел Каладин, но и так сойдет. Он широко улыбнулся, встретив яростный взгляд Матала.
— Ты… — начал Матал, брызгая слюной. — Меня могли казнить из-за тебя!
— А взамен повысили благодаря мне, — сказал Каладин, и Четвертый мост построился вокруг него.
— Мне все равно стоило бы тебя подвесить.
— Пробовали уже. Ничего не вышло. Кроме того, вы же понимаете, что теперь Садеас будет ожидать, что я каждый раз буду там бежать, отвлекая лучников. Если хотите заставить какого-нибудь другого мостовика — что ж, желаю удачи.
Матал побагровел. Он повернулся и устремился прочь, к другим мостовым расчетам. Два ближайших — Седьмой и Восемнадцатый мосты — смотрели на Каладина и его команду. Все двадцать мостов на местах? Почти нет потерь?
«Буреотец, — подумал Каладин. — Сколько же лучников в меня стреляли?»
— Ты это сделал! — воскликнул Моаш. — Ты нашел секрет. Надо это использовать. Применить шире.
— Спорим, я бы тоже смог так увертываться, если бы меня ничто не отвлекало, — сказал Шрам. — Еще бы хороший доспех…
— Надо сделать побольше, — согласился Моаш. — Где-то пять, чтобы можно было бежать впереди, отвлекая на себя внимание паршенди.
— Кости, — объяснил Камень, скрестив руки на груди. — Вот почему все сработало. Паршенди так взбесились, что забыли про мостовые отряды. Если на всех пятерых будут кости паршенди…
Тут Каладин кое-что вспомнил. Он оглянулся, высматривая в толпе мостовиков Шена. Где же паршун?
Вот он. Шен сидел на камнях и с отсутствующим видом глядел перед собой. Каладин и остальные приблизились к нему. Паршун посмотрел на него — лицо искажено от боли, слезы текут по щекам. При виде Каладина он заметно вздрогнул, отвернулся и зажмурил глаза.
— Он так сел, едва увидев, что ты устроил, парень. — Тефт потирал подбородок. — Наверное, на вылазки с мостом его брать больше не следует.
Каладин стянул с головы шлем с куском панциря, провел рукой по волосам. Куски, пришитые к одежде, пованивали, хотя он их вымыл на дне ущелья.
— Поглядим, — бросил Каладин, чувствуя легкие угрызения совести. Они и близко не затмили радость от победы и того, что он защитил своих людей, но немного притупили ее. — А пока что — у нас все равно есть достаточно много мостовых расчетов, в которые стреляли. Вы знаете, что надо делать.
Все закивали и бросились врассыпную на поиски раненых. Каладин оставил одного следить за Шеном — он не знал, что еще можно сделать с паршуном, — и сложил потный шлем с куском панциря и жилет в носилки Лопена, стараясь не показывать свою усталость. Он присел и стал перебирать медицинское снаряжение, прикидывая, что может понадобиться, и вдруг понял, что его руку сотрясает крупная дрожь. Каладин прижал ее к земле другой рукой, чтобы успокоить, и начал делать глубокие вдохи и выдохи.
«Холодная, липкая кожа. Тошнота. Слабость».
Он был в шоке.
— Сынок, ты в порядке? — спросил Тефт, присев рядом с Каладином.
Рана на руке мостовика, полученная несколько вылазок назад, все еще была забинтована, но это не остановило его от новой вылазки. Не теперь, когда их осталось так мало.
— Со мной все будет хорошо. — Каладин дрожащей рукой потянулся за мехом с водой. Он с трудом смог вытащить пробку.
— Что-то мне не…
— Со мной все будет хорошо, — повторил Каладин и положил мех обратно. — Важнее всего, что парни в безопасности.
— Ты собираешься делать это каждый раз, когда мы пойдем на битву?
— Что угодно, лишь бы их уберечь.
— Ты не бессмертный, — мягко проговорил Тефт. — Сияющих можно было убить в точности как любого человека. Рано или поздно одна из этих стрел попадет тебе в шею, а не в плечо.
— Буресвет исцеляет.
— Буресвет помогает твоему телу исцелиться. Как по мне, это не одно и то же. — Тефт положил руку Каладину на плечо. — Мы не можем тебя потерять. Ты нам нужен.
— Тефт, я не перестану подвергать себя опасности. И я не собираюсь позволить им попасть под ливень стрел, если могу как-то этому помешать.
— Что ж, тогда ты позволишь некоторым из нас пойти с тобой. Мост поднимут и двадцать пять, если на то пошло. Это дает нам несколько лишних рук, как и сказал Камень. И я готов поспорить, кое-кто из раненых, которых мы спасли, будут более чем рады помочь. Их не осмелятся отослать назад в те отряды, пока ты будешь делать то, что сделал сегодня, — пока Четвертый мост будет помогать всей армии атаковать.
— Я… — Каладин замолчал. Даллет сделал бы то же самое. Он всегда повторял, что его забота как сержанта отчасти заключается в том, чтобы Каладин был жив. — Ну хорошо.
Тефт кивнул и встал.
— Тефт, ты был копейщиком, — сказал Каладин. — Не пытайся этого отрицать. Как ты очутился здесь, в мостовых отрядах?
— Тут мне и место. — Тефт повернулся и ушел, чтобы заняться ранеными.
Каладин сел, потом лег, ожидая, пока не пройдет шок. С южной стороны подходила вторая армия под синим знаменем Далинара Холина. Они перешли на прилегающее плато.
Парень закрыл глаза, восстанавливая силы. Через некоторое время он услышал какой-то звук и открыл глаза. На его груди сидела Сил, скрестив ноги. Позади нее Далинар Холин вступил в бой, и его люди шли не под обстрелом. Садеас очистил им дорогу от паршенди.
— Это было изумительно, — сказал Каладин, обращаясь к Сил. — Что я сделал со стрелами?
— Все еще думаешь, что ты проклят?
— Нет. Знаю, это не так. — Он посмотрел в мрачное небо. — Но это означает, что неудачи случились по моей вине. Я позволил Тьену умереть, подвел копейщиков, рабов, которых пытался спасти, Тару… — Он не думал о ней какое-то время. Связанная с ней неудача отличалась от остальных, но тем не менее оставалась неудачей. — Если нет никакого проклятия или невезения, никакой бог на меня не обиделся — придется жить с осознанием того, что, будь я самую малость усерднее… будь у меня больше опыта или умений… я бы смог их спасти.
Сил нахмурилась:
— Слушай, пора с этим покончить. Ты ни в чем не виноват.
— Так всегда говорил мой отец. — Он слабо улыбнулся. — «Каладин, преодолей угрызения совести. Беспокойся, но не слишком. Принимай на себя ответственность, но не вини в случившемся». Защищай, спасай, помогай… но знай, когда сдаться. Это словно идти по самому краешку пропасти. Смогу ли я так?
— Не знаю. Я ничего в этом не смыслю. Но ты рвешься на части. Внутри и снаружи.
Каладин продолжал глядеть в небо.
— Это было чудесно. Сил, я словно стал бурей. Паршенди не могли коснуться меня. Стрелы — это пустяк.
— Ты в этом еще новичок. Ты чуть не надорвался.
— «Спаси их, — прошептал Каладин. — Каладин, соверши невозможное, но не надорвись. И не вини себя, если потерпишь неудачу». Сил, по самому краю. На волосок от бездны…
Несколько мостовиков вернулись с раненым — тайленцем с квадратным лицом; у того стрела засела в плече. Каладин принялся за работу. Его руки все еще слегка дрожали, но это не шло ни в какое сравнение с прежней дрожью.
Мостовики столпились вокруг, наблюдая. Он уже начал обучать Камня, Дрехи и Шрама, но из-за того, что смотрели все, принялся объяснять:
— Если надавить тут, можно замедлить кровотечение. Эта рана не опасная, хотя, вероятно, приятного от нее маловато… — (Пациент гримасой выразил свое согласие.) —…и настоящую проблему представляет инфекция. Рану надо промыть, чтобы убедиться, что в ней нет ни щепок, ни кусочков металла, потом зашить. Мышцы и кожа плеча будут двигаться, поэтому понадобится крепкая нить, чтобы края не разошлись. А теперь…
— Каладин, — встревоженно позвал Лопен.
— Чего? — рассеянно ответил он, не переставая работать.
— Каладин!
Лопен назвал его по имени, а не «ганчо». Каладин встал, повернулся к коротышке-гердазийцу — тот стоял позади толпы и указывал на ущелье. Битва продвинулась на север, но отряд паршенди с луками пробился через ряды Садеаса.
Каладин глядел, ошеломленный, как враги построились и приготовились стрелять. Пятьдесят стрел, и все нацелены на его людей. Паршенди как будто не заботило, что они подставляют спину под удар. Они сосредоточились лишь на одном.
Уничтожить Каладина и тех, кто был с ним рядом.
Парень закричал, подавая сигнал тревоги, но он чувствовал себя таким вялым и усталым. Мостовики вокруг него начали оборачиваться, когда лучники уже натянули тетивы. Люди Садеаса обычно защищали ущелье, чтобы паршенди не смогли скинуть мосты в пропасть и отрезать им пути к отступлению. Но на этот раз лучники не посягали на мосты, и солдаты не спешили их остановить. Они перегородили паршенди путь к самим мостам, но мостовиков бросили на верную смерть.
Мостовики Каладина оказались беззащитны. Безупречные мишени. «Нет, — подумал Каладин. — Нет! Этого не может быть. После всего, что…»
Какая-то сила обрушилась на шеренги паршенди. Одинокий воин в сланцево-сером доспехе, с мечом в человеческий рост. Осколочник прошел ряды растерявшихся лучников насквозь, словно молния. Стрелы полетели в людей Каладина, но они были выпущены слишком рано и нацелены плохо. Несколько все же угодили близко к тому месту, где отряд нашел укрытие, но ни в кого не попали.
Паршенди валились под размашистыми ударами осколочного клинка, кто-то падал в ущелье, кто-то спасался бегством. Остальные умирали, их глаза превращались в черные угли. Через несколько секунд отряд из пятидесяти лучников превратился в трупы.
Личная гвардия осколочника догнала его. Он повернулся — его доспех как будто сиял — и поднял клинок в приветственном салюте мостовикам. А потом бросился прочь.
— Это был он, — выдохнул Дрехи, вставая. — Далинар Холин. Дядя короля!
— Он нас спас! — воскликнул Лопен.
— Вот еще. — Моаш отряхнулся. — Он просто увидел группу беззащитных лучников и воспользовался шансом напасть. Светлоглазым на нас плевать. Верно, Каладин?
Каладин был не в силах оторвать взгляда от того места, где стояли лучники. Он мог все потерять в один момент.
— Каладин? — позвал Моаш.
— Ты прав. — Молодому мостовику казалось, он слышит себя со стороны. — Просто повезло.
Но почему же осколочник отсалютовал ему клинком?..
— С этого момента, — проговорил Каладин, — мы будем отходить после того, как солдаты перейдут мост. Паршенди раньше игнорировали нас после начала битвы, но это в прошлом. То, что я сегодня сделал… то, что мы скоро будем делать все… приведет их в ярость. От ярости они поглупеют, но также захотят нас убить. А пока что, Лейтен, Нарм, разыщите хорошие позиции для обзора и наблюдайте за полем боя. Я хочу знать, двинется ли хоть один паршенди к той расщелине. Я перевяжу раненого, и мы отойдем подальше отсюда.
Два разведчика убежали прочь, и Каладин опять обратил все внимание на человека с раной в плече.
Рядом присел Моаш:
— Атака против подготовленного врага, и ни одного потерянного моста, осколочник случайно пришел нам на помощь, и сам Садеас нас похвалил. Я почти поверил, что надо бы достать такую же повязку.
Каладин глянул на молитву. Она была в пятнах крови от пореза на руке, который исчезающий буресвет до конца не излечил.
— Посмотрим, удастся ли нам сбежать. — Каладин сделал последний стежок. — Это и будет настоящее испытание.
63Страх
«Я хочу спать. Мне теперь известно, почему ты делаешь то, что делаешь, и я тебя за это ненавижу. Я буду молчать об истинах, что мне открылись».
— Видишь? — Лейтен перевернул кусок панциря, который держал в руках. — Если вырезать борозды здесь, по краю, то лезвие — или в нашем случае стрела — отлетит в противоположную сторону от лица. Не хотелось бы испортить твою мордашку.
Каладин улыбнулся и забрал кусок доспеха. Лейтен мастерски его обработал, проделал дырочки для кожаных ремней, которыми панцирь крепился к жилету. Ночью в ущелье было холодно и темно. Поскольку небо растворилось в ночи, казалось, что они в пещере. Лишь время от времени наверху вспыхивала какая-нибудь редкая звезда.
— Как скоро ты их закончишь? — спросил старшина Лейтена.
— Все пять? До утра, видимо. Сложнее всего было понять, как с ним работать. — Мостовик постучал по панцирю костяшками пальцев. — Удивительная штука. Почти такая же крепкая, как сталь, но весит вполовину меньше. Тяжело разрезать или разбить. Но если сверлить, то ничего сложного.
— Хорошо, потому что мне нужно не пять наборов. Мне нужно по одному на каждого.
Лейтен вскинул бровь.
— Раз уж они позволят нам носить доспехи, — добавил Каладин, — то каждый получит по одному. Кроме Шена, разумеется.
Матал согласился не посылать Шена на вылазки; паршун теперь на Каладина даже не смотрел.
Лейтен кивнул:
— Что ж, хорошо. Хотя стоило бы дать мне помощника.
— Можешь взять одного из раненых. Мы вынесем из ущелья столько панцирей, сколько найдем.
Его успех облегчил жизнь Четвертого моста. Каладин попросил, чтобы его людям дали больше времени на поиски панцирей, и Хашаль — другого выхода у нее не было — снизила мародерскую квоту. Она уже притворялась — довольно изящно, — будто доспехи были ее идеей, и игнорировала вопросы о том, как такое вообще можно было придумать. Но, встречаясь с ней взглядом, Каладин видел тревогу. Что еще учудит этот раб? Пока что она не пробовала его устранить. Он заработал для них слишком много похвал от Садеаса.
— Как ученик оружейника мог вообще угодить в мостовики? — спросил Каладин, когда Лейтен снова принялся за работу. Он был широкоплечим, крепким, с овальным лицом и светлыми волосами. — Ремесленниками обычно так не разбрасываются.
Лейтен пожал плечами:
— Когда ломается пластина в доспехе и светлоглазый получает стрелу в плечо, кому-то нужно отвечать. Сдается мне, у хозяина всегда имеется лишний ученик именно на такой случай.
— Ну что ж, его потеря — наше везение. Ты сохранишь нам жизнь.
— Сделаю все, что смогу, сэр. — Он улыбнулся. — Хуже, чем вышло у тебя, все равно не получится. Удивительно, что нагрудник не свалился на полпути!
Каладин похлопал мостовика по плечу и оставил наедине с работой, окруженного небольшим кольцом топазовых светосколков; Каладину разрешили их взять, поскольку требовался свет, чтобы изготовить доспехи. Неподалеку показались Лопен, Камень и Даббид с очередным грузом трофеев. Их вела Сил.
Каладин шел по дну ущелья, дорогу ему освещала гранатовая сфера в специальном кожаном держателе, прикрепленном к поясу. Ущелье разветвлялось, образуя большой треугольный перекресток, — отличное место для тренировок с копьем. Широкое, достаточно просторное для занятий, но вместе с тем удаленное от любых постоянных мостов, где разведчики могли бы услышать эхо.
Обычно вначале Каладин давал инструкции, после чего занятия вел Тефт. Мостовики работали при свете сфер, маленьких кучек бриллиантовых осколков по углам перекрестка, но его едва хватало, чтобы что-то видеть вокруг. «Никогда не думал, что буду скучать по тем дням в армии Амарама, когда мы упражнялись под палящим солнцем», — промелькнула мысль.
Парень подошел к щербатому Хобберу и поправил его стойку, потом показал, как распределять свой вес, нанося колющие удары копьем. Мостовики учились быстро, и заложенные основы уже давали о себе знать. Некоторые упражнялись с копьем и щитом, заучивали стойки, при которых более легкие копья держали над головой, закрываясь поднятым щитом.
Шрам и Моаш были лучшими учениками. Вообще-то, Моаш оказался на удивление хорош. Каладин отошел в сторонку, наблюдая за этим мостовиком с ястребиным лицом. Он был сосредоточен — взгляд напряженный, челюсти сжаты. Моаш повторял атаку раз за разом и от десятка сфер отбрасывал десять теней.
Каладин вспомнил, как сам упражнялся с тем же рвением. Как провел целый год после смерти Тьена, каждый день доводя себя до изнеможения. Хотел достичь совершенства. Хотел, чтобы больше никто никогда не умер из-за того, что ему не хватило мастерства. Он и впрямь стал лучшим в своем отделении, потом — лучшим в роте. Некоторые считали его лучшим копейщиком во всей армии Амарама.
Что бы с ним произошло, если бы Тара терпеливыми уговорами не убедила его отказаться от столь яростных тренировок? Сжег бы он себя изнутри, как она утверждала?
— Моаш, — позвал Каладин.
Моаш помедлил и глянул на Каладина. Но из стойки не вышел.
Парень взмахом руки велел ему подойти, и тот с неохотой приблизился. Лопен оставил им несколько мехов с водой — подвесил за шнурки к пучку скрепунов. Каладин снял один и бросил Моашу. Тот глотнул воды и вытер губы.
— Ты становишься хорошим бойцом, — сказал Каладин. — Похоже, ты лучший из всех.
— Спасибо.
— Я заметил, что ты продолжаешь заниматься, когда Тефт объявляет общий перерыв. Самоотдача — хорошая вещь, но не перетрудись. Я хочу, чтобы ты стал одной из приманок.
Моаш широко улыбнулся. Каждый из мостовиков вызвался добровольцем, стремился стать одним из той четверки, что должна сопровождать Каладина, отвлекая паршенди. Удивительное дело. Не сколько месяцев назад Моаш — вместе с остальными — охотно помещал новичков или слабаков в первый ряд моста, поскольку бежавшие там чаще гибли. Теперь все мостовики до единого добровольно желали взять на себя самую опасную обязанность.
«Садеас, ты хоть понимаешь, что потерял, отказавшись от этих людей? — подумал Каладин. — Если бы ты только уделял чуть меньше внимания тому, как бы их убить…»
— В чем дело? — спросил Каладин, кивком указывая на залитую тусклым светом тренировочную площадку. — Почему ты так усердно трудишься? Что за цель ты преследуешь?
— Месть, — мрачно ответил мостовик.
Каладин с пониманием кивнул:
— Я и сам кое-кого потерял. Не хватило мастерства с копьем. Я чуть не убил себя тренировками.
— Кто это был?
— Мой брат.
Моаш кивнул. Мостовики относились к «загадочному» прошлому Каладина с почтением.
— Я рад, что тренировался, — продолжил Каладин. — И рад, что ты такой целеустремленный. Но следует быть осторожнее. Если бы я умер от переутомления, никакого толку бы не было.
— Точно. Но между нами есть разница.
Каладин вскинул бровь.
— Ты хотел стать лучше, чтобы кого-то спасти. Я же собираюсь кое-кого убить.
— Кого?
Моаш поколебался, потом покачал головой:
— Может быть, однажды скажу. — Он протянул руку и схватил Каладина за плечо. — Я отказался от своих планов, но ты вернул их мне. Я буду охранять тебя ценой моей жизни. Клянусь тебе в этом кровью моих отцов.
Каладин встретил его напряженный взгляд и кивнул:
— Хорошо. Иди-ка помоги Хобберу и Йейку. У них никак не получаются колющие удары.
Моаш побежал выполнять приказ. Он не называл Каладина «сэром» и, похоже, не испытывал к нему того молчаливого обожания, что остальные. От этого с ним было гораздо удобнее.
На протяжении следующего часа Каладин помогал своим ученикам, одному за другим. Большинство из них бросались в атаки с яростным пылом. Юноша объяснил важность самообладания и аккуратности, которые выигрывали больше сражений, чем беспорядочное воодушевление. Они внимательно слушали, становясь все более похожими на его старый отряд копейщиков.
Это заставило его призадуматься. Каладин вспомнил свои чувства, когда впервые предложил им план побега. Он искал для себя цель — повод для борьбы, какой бы рискованной та ни была. Шанс. Но все изменилось. Теперь у него была команда, которой можно гордиться, друзья, которых полюбил, и впереди даже замаячило некое подобие стабильности.
Если они научатся увертываться и смастерят хорошие доспехи, то окажутся в некоторой степени защищенными. Может, столь же защищенными, как его прежнее отделение копейщиков. Неужели побег все еще оставался лучшим вариантом?
— Обеспокоенное лицо, — заметил кто-то низким голосом. Каладин повернулся и увидел Камня, который подошел и прислонился к стене рядом с ним, скрестив на груди мощные руки. — Я говорить, это лицо вождя. Вечно в тревогах. — Рогоед приподнял кустистую рыжую бровь.
— Садеас ни за что не позволит нам уйти, особенно теперь, когда мы стали такими заметными.
Светлоглазые алети осуждали тех, кто позволял своим рабам сбежать; они считали это признаком бессилия. Чтобы сохранить лицо, требовалось обязательно поймать беглецов.
— Ты это уже говорить. Мы сразиться с теми, кого он послать за нами, потом искать путь в Харбрант, где нет рабов. А оттуда — на Пики, к моему народу, который принять нас как героев!
— Мы, возможно, победим первый отряд, если он совершит такую глупость и пошлет лишь несколько десятков человек. Но потом он пошлет больше. А как же раненые? Бросим их тут на верную смерть? Или возьмем с собой, тем самым неизбежно замедлившись?
Камень медленно кивнул:
— Ты хотеть сказать, нам нужен план.
— Да. Думаю, я именно это хочу сказать. Или так, или мы остаемся тут… мостовиками.
— Ха! — Камень решил, что это шутка. — Даже с новыми доспехами мы скоро погибнуть. Мы же сделать из себя мишени!
Каладин поколебался. Рогоед прав. Мостовиков станут использовать каждый день. Даже если Каладину удастся снизить дань смерти до двух-трех человек в месяц — раньше он считал это невозможным, но теперь убедился в обратном, — Четвертый мост в своем нынешнем составе исчезнет за год.
— Я обсудить с Сигзилом, — продолжил Камень, потирая бритую часть подбородка. — Мы думать. Должен быть какой-то способ выскочить из этой ловушки и исчезнуть. Ложный след? Отвлекающий маневр? Может, убедить Садеаса, что мы погибнуть во время вылазки с мостом.
— И как, по-твоему, это можно сделать?
— Не знаю. Надо подумать.
Он кивнул Каладину и неспешной походкой направился к Сигзилу. Азирец тренировался с остальными. Каладин попытался поговорить с ним о Хойде, но Сигзил, и без того немногословный, даже слушать его не захотел.
— Эй, Каладин! — позвал Шрам. Он был из тех успешных учеников, которые под руководством Тефта начали тренировочные бои один на один. — Сразись с нами. Покажи этим каменноголовым дурням, как все делается по-настоящему.
Другие тоже принялись его звать.
Каладин отмахнулся и покачал головой.
Подбежал Тефт с копьем на плече.
— Парень, — тихонько сказал он, — думаю, ты поднимешь их боевой дух, если сам покажешь один-два приема.
— Я уже все показал.
— С копьем, у которого отбил наконечник. Очень медленно, с большим количеством болтовни. Сынок, им надо это увидеть. Увидеть тебя.
— Тефт, мы это уже проходили.
— Еще бы.
Каладин улыбнулся. Тефт всячески старался не выглядеть злым или драчливым — он изображал, будто у них с Каладином обычная беседа.
— Ты ведь раньше был сержантом, верно?
— Да какая разница. Ну давай же, покажи им парочку простых вещей.
— Нет, — отрезал Каладин, посерьезнев.
Тефт внимательно посмотрел на него:
— Собираешься отказаться от сражений на поле боя, как наш рогоед?
— Дело не в этом.
— Ну тогда в чем же?
Каладин старательно подыскивал нужные слова:
— Я буду сражаться, когда придет время. Но если я позволю себе опять поддаться соблазну, стану слишком нетерпеливым. Захочу пойти в атаку прямо сейчас. Мне будет невыносимо ждать, пока парни не окажутся готовы. Тефт, уж поверь.
Пожилой мостовик что-то высмотрел в его лице:
— Ты боишься, парень.
— Что? Нет. Я…
— Я это вижу. И раньше видел. В прошлый раз, сражаясь за кого-то, ты потерпел неудачу, верно? И теперь ты тянешь время, опасаясь снова взять в руки копье.
Каладин помедлил.
— Да, — признался он.
Но причина была не только в этом. Если он вновь начнет сражаться, ему придется стать тем же, кем был давным-давно, — человеком, которого называли Благословенным Бурей. Уверенным и сильным. Каладин сомневался, что это все еще возможно. Это его и пугало.
Когда он снова возьмет в руки копье, обратного пути не будет.
— Что ж… — Тефт почесал подбородок. — Надеюсь, ты будешь готов, когда придет время. Потому что этой банде без тебя никак.
Каладин кивнул, и Тефт поспешил к остальным, чтобы как-то все объяснить и успокоить.
Схема битвы на Башне, нарисованная и помеченная Навани Холин, около 1173 г.
64Человек, склонный к крайностям
«Из ямы выходят они, два мертвеца, и в руках у них сердце, а я знаю, что видел истинную славу».
— Я все не могла понять, что ты ко мне чувствуешь, — негромко говорила Навани, пока они с Далинаром шли вокруг холма, на котором располагался дворец Элокара. — Иногда ты как будто флиртовал — намекал на любовный интерес, потом отступал. И вел себя так, что мне казалось, я ошибаюсь. А Гавилар был очень прямолинейным… Он всегда без раздумий хватал то, что ему нравилось.
Далинар задумчиво кивнул. Князь надел синий мундир, а Навани — платье тусклого красно-коричневого цвета с темной окантовкой. Садовники Элокара занялись разведением растений рядом с его дворцом. Справа от дороги поднималась извилистая живая изгородь из желтого сланцекорника высотой до талии. Похожее на камень растение облепили маленькие пучки скрепунов, чьи перламутровые раковины медленно открывались и закрывались в такт дыханию. Они походили на небольшие рты, которые тихонько переговаривались друг с другом.
Далинар и Навани неспешно поднимались по склону. Великий князь шагал, сцепив руки за спиной. Его охрана и клерки Навани следовали позади. Некоторые выглядели озадаченными тем, сколько времени Далинар и вдова короля проводили вместе. Сколько из них подозревали правду? Все? Часть? Ни один? Какая разница.
— В те времена я не пытался сбить тебя с толку, — произнес он негромко, остерегаясь любопытных ушей. — Я намеревался за тобой поухаживать, но Гавилар заявил, что ты ему нравишься. И в конце концов мне пришлось отойти в сторонку.
— Так просто? — Судя по голосу, Навани обиделась.
— Он не понял, что я проявляю к тебе интерес. Решил, что я представил тебя ему, намекая на возможность ухаживания. Мы часто так делали; я находил людей, с которыми Гавилару стоило бы познакомиться, и сводил его с ними. Я не понимал, что сам отдаю тебя ему, пока не стало слишком поздно.
— «Отдаешь» меня? На моем лбу есть рабское клеймо, о котором я не в курсе?
— Я не хотел…
— О, тише, — перебила Навани с внезапной нежностью.
Далинар подавил тяжелый вздох; хотя Навани была теперь зрелой женщиной, ее настроение по-прежнему менялось с той же быстротой, что и сезоны. Поистине, в этом таилась часть ее притягательности.
— Часто ты уходил в сторонку ради него?
— Всегда.
— И не надоедало?
— Я не очень-то об этом задумывался. Когда приходилось так поступать… да, я досадовал. Но это же Гавилар. Ты знаешь, каким он был. Эта сила воли, эта аура прирожденного повелителя. Он всегда как будто удивлялся, если кто-нибудь ему перечил или если мир не делал того, чего ему хотелось. Он меня не принуждал — просто такова была жизнь.
Навани понимающе кивнула.
— Невзирая ни на что, — продолжил Далинар, — я приношу извинения за то, что сбивал тебя с толку. Я… ну… мне трудно было тебя отпустить. Боюсь, время от времени мои истинные чувства все же проскальзывали наружу.
— Что ж, думаю, я могу это простить. Хотя на протяжении следующих двадцати лет ты делал все возможное, чтобы я поверила, будто ты меня ненавидишь.
— Я ничего подобного не делал!
— Да? А как иначе мне следовало истолковать твою холодность? То, как часто ты выходил из комнаты, стоило мне там появиться?
— Я пытался себя обуздать. Я принял решение.
— Ну а выглядело это как ненависть, — возразила Навани. — Хотя несколько раз я все же задумывалась о том, что же прячется за твоим ледяным взглядом. А потом, разумеется, появилась Шшшш.
Как обычно, если кто-нибудь произносил имя жены Далинара, оно тотчас же ускользало из его памяти, оставляя после себя лишь тихий шелест ветра. Он не мог ни услышать, ни запомнить его.
— Она все изменила, — продолжила Навани. — Ты, похоже, по-настоящему ее любил.
— Да, — согласился Далинар. Несомненно, так оно и было. Ведь было же? Он не мог ничего вспомнить. — Какой она была? — спросил он и быстро добавил: — Я имею в виду, по-твоему. Какой она тебе казалась?
— Все любили Шшшш. Я пыталась ее возненавидеть, но в итоге меня хватило лишь на слабую зависть.
— Ты ей завидовала? С чего это вдруг?
— С того, что она так тебе подходила. Никогда не делала неуместных замечаний, не дразнила окружающих, всегда оставалась спокойной. — Навани улыбнулась. — Вспоминаю и думаю, что и впрямь должна была ее ненавидеть. Но она была такой миленькой. Хотя и не очень… ну…
— Что?
— Умной. — Навани покраснела, что было для нее редкостью. — Прости, Далинар, но такова правда. Она не была дурочкой, но… что ж, не всем быть сообразительными. Может, в этом и заключалась часть ее очарования.
Кажется, она решила, что Далинар должен оскорбиться.
— Все в порядке. Ты была удивлена, что я на ней женился?
— Кто мог удивиться? Как я уже сказала, вы были идеальной парой.
— По уму? — сухо поинтересовался Далинар.
— Едва ли. Но вот по характеру — совсем другое дело. После того как я забросила попытки возненавидеть ее, мне пришло в голову, что мы вчетвером могли бы стать друзьями. Но ты вел себя со мной так чопорно.
— Я избегал новых… промахов, которые заставили бы тебя подумать, что ты по-прежнему мне интересна. — Последние слова прозвучали как-то неуклюже. Ведь по сути, что он совершал сейчас? Не промах ли?
Навани устремила на него внимательный взгляд:
— Ну вот, ты опять.
— Что опять?
— Грызешь себя. Далинар, ты прекрасный, честный человек… но слишком потакаешь своим слабостям.
— Никогда раньше не думал, что угрызения совести и слабость — это одно и то же.
Она нежно улыбнулась.
— Что? — спросил он.
— Ты ведь и впрямь искренен?
— Пытаюсь быть таким. — Он бросил взгляд через плечо. — Хотя природа наших отношений вынуждает постоянно врать.
— Мы никому не врали. Пусть думают и гадают как пожелают.
— Наверное, ты права.
— Обычно так и есть. — Она немного помолчала. — Ты сожалеешь о том, что мы…
— Нет, — резко возразил Далинар с уверенностью, которая удивила его самого. Навани вновь улыбнулась. — Нет, — продолжил он мягче. — Я ни о чем не жалею. Не знаю, как быть дальше, но точно не отступлю.
Навани приостановилась возле кустика маленьких камнепочек — каждая размером с кулак, лозы выставлены наружу, точно длинные зеленые языки. Они походили на букет, который кто-то положил на большой овальный камень у тропинки.
— Думаю, бессмысленно просить тебя избавиться от угрызений совести, — сказала женщина. — Но разве ты не в состоянии покориться происходящему, хоть чуть-чуть?
— Не уверен, что смогу. Особенно сейчас. Объяснить трудно.
— Может, попытаешься? Ради меня?
— Навани, я… человек, склонный к крайностям. И понял это еще в юности. Жизнь преподала мне немало уроков, прежде чем я осознал: единственный способ держать эту склонность под контролем — полностью сосредоточиться на чем-то одном. Сначала это был Гавилар. Теперь — Заповеди и учение Нохадона. С их помощью я держу себя в рамках. Они словно жаровня, предназначенная для того, чтобы хранить огонь внутри, не давая ему распространиться.
Он тяжело вздохнул:
— Навани, я слаб. Это правда. Если я дам себе малейшую поблажку, то все мои ограничения полетят в Преисподнюю. Я начал следовать Заповедям после смерти Гавилара, и сила первоначального обещания самому себе все эти годы помогала мне держаться. Если я позволю, чтобы этот доспех треснул, то могу опять превратиться в того, кем был. А я этого не хочу.
Становиться человеком, который замышлял убийство собственного брата ради трона и ради женщины, на которой тот был женат.
Но он не мог этого объяснить, не мог позволить Навани узнать, что едва не произошло из-за его стремления быть с нею.
В тот день Далинар поклялся, что никогда не займет трон сам. Это было одно из его ограничений. Мог ли он растолковать Навани, что она, сама того не зная, проверяла на прочность его моральные принципы? Что ему было неимоверно трудно примирить свою любовь к ней, крепкую, точно выдержанное вино, с чувством вины за то, что он наконец-то заполучил то, что давным-давно уступил брату?
— Ты не слабый.
— Ошибаешься. Должным образом скованная слабость может оказаться силой, в точности как трусость может уподобиться героизму, если некуда бежать.
— Но в книге Гавилара нет ничего, что могло бы нам препятствовать. Лишь одна традиция…
— Я просто чувствую, что так неправильно, — перебил Далинар. — Но прошу тебя, не волнуйся; моего беспокойства хватит на двоих. Я придумаю, как с этим быть; мне лишь нужно, чтобы ты меня поняла. Это займет время. Если я кажусь раздосадованным, то не тобой, а тем, как сложились обстоятельства.
— Полагаю, этого мне хватит. При условии, что ты сможешь жить, не обращая внимания на слухи. Они уже расходятся.
— Не первый случай, когда меня пытаются опорочить. Я начинаю переживать скорее из-за Элокара, чем из-за слухов как таковых. Как мы ему все объясним?
— Сомневаюсь, что он вообще заметит. — Навани тихонько фыркнула и вновь двинулась вперед. Далинар пошел следом. — Он так одержим паршенди и время от времени идеей, что кто-то в лагере пытается его убить.
— Одно может подпитать другое. Он способен разглядеть несколько заговоров в том, как мы сблизились.
— Ну, он…
Снизу раздалось громкое пение горнов. Далинар и Навани приостановились, чтобы послушать и распознать сигнал.
— Буреотец! — воскликнул князь. — Ущельного демона заметили на самой Башне! Это одно из тех плато, за которыми наблюдает Садеас. — Он почувствовал растущее волнение. — Великим князьям еще ни разу не удалось добыть там светсердце. Если мы с ним это сделаем, победа будет громкой.
Навани забеспокоилась:
— Далинар, ты прав в его отношении. Он и впрямь нам нужен ради нашего общего дела. Но держись от него на безопасном расстоянии.
— Пожелай мне благосклонности ветра. — Далинар потянулся к Навани и замер.
Что он собрался сделать? Обнять ее на людях? От такого слухи распространятся как пожар в степи. К такому он был еще не готов. Он поклонился вдовствующей королеве и поспешил прочь, чтобы ответить на призыв и надеть свой осколочный доспех.
Лишь на полпути вниз Далинар запоздало понял, какие именно слова произнесла Навани. Нужен нам, ради нашего дела.
А какое у них дело? Он не знал и сомневался, что Навани знает. Но в мыслях она уже считала, что они занимаются чем-то общим.
Как и он сам.
Чистое и красивое пение горнов символизировало неминуемую битву. Лесной склад охватила кипучая деятельность. Пришли приказы. Предстоял новый поход к Башне — тому месту, где Четвертый мост допустил промах, где Каладин вызвал катастрофу.
Самое большое плато. И самое желанное.
Мостовики бегали туда-сюда, разыскивая свои жилеты. Плотники и их ученики спешили убраться с дороги. Матал выкрикивал приказы: он делал это без Хашаль только во время самой вылазки. Старшины, изображая власть над своими мостовыми расчетами, орали им строиться.
Поднялся сильный ветер, взметнул опилки и сухую траву. Люди кричали, колокола звонили. И посреди этого хаоса вдруг появился Четвертый мост во главе с Каладином. Несмотря на срочность дел, солдаты остановились, мостовики разинули рот, плотники и их ученики застыли на месте.
Тридцать пять человек маршировали в оранжевых панцирных доспехах, мастерски изготовленных Лейтеном так, чтобы их можно было надевать поверх кожаных колетов и шапок. Они вырезали наручи и наголенники, в дополнение к нагрудникам. Каждый шлем был сделан из нескольких панцирей и по настоянию Лейтена покрыт бороздами и насечками, похожими на рожки или края крабовой раковины. Остальные броневые пластины также были изукрашены резными узорами, напоминавшими зубья пилы. Безухий Джакс купил синюю и белую краску и разрисовал оранжевые доспехи.
Каждый член Четвертого моста нес большой деревянный щит, на котором были как следует закреплены красные кости паршенди. В основном ребра, расположенные спиралью. Кое-кто привязал к центральной части фаланги пальцев, чтобы дребезжали, а некоторые закрепили выступающие острые ребра по сторонам шлемов, как клыки или жвала.
Невольные зрители потрясенно глядели на них. Это был не первый раз, когда кто-то надевал костяные доспехи, но первая вылазка, когда их получил каждый в Четвертом мосту. Все вместе они являли собой впечатляющее зрелище.
Десять дней, шесть вылазок с мостом — и Каладин с командой усовершенствовали свой метод. Пятеро бежали впереди как приманки, а пятеро в первом ряду держали одной рукой мост, а другой — щит. Раненые из иных расчетов, которых они спасли, достаточно окрепли и пополнили их ряды.
Пока что, невзирая на шесть вылазок, у них не было ни одного погибшего. Остальные мостовики шептались о чуде. Каладин об этом не знал. Он просто заботился о том, чтобы при нем все время был кошель, наполненный заряженными сферами. Большинство лучников-паршенди целились именно в него. Они как будто знали, кто был виновником происходящего.
Отряд подошел к своему мосту и построился. Все привязали пока что не нужные щиты к боковым рукоятям. Когда же подняли мост, другие расчеты внезапно разразились приветственными криками.
— Это что-то новенькое, — усмехнулся Тефт слева от Каладина.
— Думаю, они наконец-то поняли, кто мы такие, — сказал Каладин.
— И кто же мы?
Каладин пристроил свою ношу на плечи:
— Мы их защитники. Мост, вперед!
Они пустились рысью, первыми покидая площадку для построения, и вслед им летели воодушевляющие возгласы.
«Мой отец не безумен», — думал Адолин, переполненный силой и восторгом, пока оружейники надевали на него осколочный доспех.
Юноше понадобилось много дней, чтобы как следует осмыслить открытие Навани. Он ошибался самым ужасным образом. Далинар Холин не слабел. Не сходил с ума. Не трусил. Отец был прав, а Адолин — нет. После долгих самокопаний Адолин принял решение.
Он был рад, что ошибался.
Юноша ухмыльнулся, разминая пальцы в латной перчатке, а оружейники перешли к другой руке. Он не знал, что означали видения и какими могли оказаться их последствия. Его отец — кто-то вроде пророка, и это внушало страх.
Но пока что хватало и того, что Далинар не свихнулся. Пришло время ему довериться. Буреотец свидетель, отец заслужил доверие своих сыновей.
Оружейники закончили обряжать Адолина в осколочный доспех. Когда они отошли, юноша бросился из оружейной на солнечный свет, привыкая к сочетанию силы, быстроты и веса доспеха. Нитер и пятеро других кобальтовых гвардейцев поспешили к нему, один вел в поводу Чистокровного. Адолин взял вожжи ришадиума, но не стал сразу садиться в седло, желая как следует привыкнуть к доспеху.
Вскоре они вышли на площадку для построения. Далинар, тоже в доспехе, совещался с Телебом и Иламаром, указывал на восток. Он словно возвышался над офицерами. Роты солдат уже выдвигались к краю Равнин.
Адолин, горя от нетерпения, направился к отцу. Неподалеку он заметил всадника, что ехал вдоль восточной границы военных лагерей. Всадник был в блестящем красном осколочном доспехе.
— Отец? — позвал Адолин и махнул. — Что он тут делает? Разве он не должен ждать, пока мы не прибудем в его лагерь?
Далинар посмотрел и махнул конюху, чтобы тот привел Храбреца. Они с Адолином оседлали коней и отправились навстречу Садеасу в сопровождении десятка кобальтовых гвардейцев. Неужели Садеас захотел отменить атаку? Может, он тревожился, что снова потерпит поражение у Башни?
Когда они сблизились, Далинар натянул поводья:
— Садеас, ты должен быть уже в пути. Быстрота важна, если мы хотим добраться до плато, прежде чем паршенди добудут светсердце и сбегут.
Великий князь кивнул:
— Отчасти согласен. Но нам надо сначала посовещаться. Далинар, мы же идем на Башню!
Он, похоже, был взволнован.
— Да, и что?
— Преисподняя, Далинар! — воскликнул Садеас. — Ты сам говорил, что мы должны придумать способ запереть на каком-нибудь плато большое войско паршенди. Башня идеально подходит для этого! Они всегда приводят туда много воинов, а попасть на плато можно только с двух сторон.
— Да. — Адолин кивнул, сам того не ожидая. — Садеас прав, отец. Если мы сможем запереть их там и нанести сильный удар…
Паршенди обычно сбегали, если начинали нести серьезные потери. Это была одна из причин, по которым война так затянулась.
— Это может оказаться поворотной точкой в войне! — У Садеаса горели глаза. — По оценкам моих письмоводительниц, у них осталось не больше двадцати или тридцати тысяч солдат. Паршенди отправят туда десять тысяч — они всегда так делают. Но если мы сумеем загнать их в угол и перебить всех до единого, то тем самым практически уничтожим саму возможность продолжения войны на Равнинах.
— Отец, это сработает, — нетерпеливо поддержал его Адолин. — Мы же этого и ждали — ты сам этого ждал! Способ переломить ход войны, способ нанести паршенди такой урон, чтобы они не смогли продолжать сражаться!
— Далинар, нам нужны войска. Много. Сколько человек ты сможешь отправить на поле боя максимум?
— Без времени на подготовку? Полагаю, восемь тысяч.
— Должно хватить, — сказал Садеас. — Я сумел собрать примерно семь тысяч. Мы приведем их всех. Отправь свои восемь тысяч в мой лагерь, мы возьмем все до единого мостовые расчеты и выступим вместе. Паршенди прибудут туда первыми — это неизбежно, поскольку плато очень близко к их стороне, — но если мы будем достаточно быстрыми, то загоним их там в угол. И покажем, на что способна истинная армия алети!
— Садеас, я не стану рисковать жизнями твоих мостовиков, — возразил Далинар. — Не уверен, что смогу согласиться на настоящий совместный штурм.
— Пустяки! — отозвался Садеас. — У меня есть новый способ использования мостовиков, который уносит несравнимо меньше жизней. Потери среди них упали практически до нуля.
— Серьезно? — удивился Далинар. — Все дело в этих мостовиках в доспехах? Что же заставило тебя передумать?
Садеас пожал плечами:
— Возможно, ты до меня достучался. Как бы то ни было, надо отправляться сейчас. Вместе. Поскольку их там будет очень много, я не могу рисковать, сражаясь с ними в одиночку и ожидая подмоги. Я хочу, чтобы мы выступили вместе и штурмовали настолько близко друг к другу, насколько сумеем. Если ты все еще беспокоишься о мостовиках, я могу пойти в атаку первым и занять позиции, а ты перейдешь, не рискуя жизнями мостовиков.
Далинар по-прежнему размышлял.
«Ну же, отец, — подумал Адолин. — Ты ведь ждал шанса нанести паршенди сильный удар. Вот он, этот шанс!»
— Хорошо, — согласился Далинар. — Адолин, отправь гонцов в дивизии с Четвертой по Восьмую. Пусть готовятся выступать. Давайте положим конец этой войне.
65Башня
«Я их вижу. Они скалы. Они мстительные духи. Глаза их красны».
Несколько часов спустя Далинар и Садеас стояли на вершине скалы, откуда открывался вид на Башню. Переход вышел трудный и долгий. Это плато было отдаленным — самой крайней точкой на востоке, до которой они когда-либо доходили. Плато за Башней было невозможно взять штурмом. Паршенди могли добраться до них так быстро, что вынимали светсердце еще до того, как алети успевали прийти. Иногда подобное происходило и на Башне.
Далинар всмотрелся.
— Вижу, — сказал он, указывая рукой, — они еще не вытащили светсердце!
Паршенди, кольцом окружив куколку, били по ней молотами. Но ее раковина была крепкой как камень и пока что держалась.
— Ты должен быть рад, что воспользовался моими мостами, старый друг. — Садеас прикрыл лицо рукой в латной перчатке. — Эти расщелины, похоже, слишком широкие — осколочнику их не перепрыгнуть.
Далинар кивнул. Башня была громадной; даже огромные размеры на картах этого не отражали. В отличие от остальных плато, она не была ровной, а выглядела гигантским клином, скошенным к западу и обращенным отвесным склоном навстречу бурям. С востока и юга скалы были слишком крутыми, а расщелины — широкими. Штурмовать можно только с трех прилегающих плато, где достаточно много места, и все они располагались с западной или северозападной стороны.
Здесь были необычно большие расщелины, и даже мостов едва хватало, чтобы их пересечь. На ближайших плато собрались тысячи и тысячи солдат в синей или красной форме, причем армии не перемешивались: каждому плато соответствовал свой цвет. В совокупности они представляли собой самое большое войско, выступающее против паршенди за все годы войны.
Численность самих паршенди была внушительной, как и ожидалось. С их стороны строились по меньшей мере десять тысяч солдат. Вот-вот должна была начаться полномасштабная битва, на какую Далинар и надеялся, рассуждая о возможности выставить большое войско алети против большого войска паршенди.
Возможно, это и впрямь тот самый поворотный момент в войне. Если они победят сегодня, все изменится.
Далинар также прищурился, держа шлем под мышкой. Он с удовольствием отметил, что разведывательные отряды Садеаса переправляются на прилегающие плато, откуда будут вести наблюдение за подкреплениями паршенди. То, что паршенди изначально привели так много воинов, не означало, что в нужный момент им на помощь не придет кто-то еще. Великие князья не желали повторения сюрприза.
— Пойдем, — сказал Садеас, — давай штурмовать вместе! Одной большой волной по сорока мостам!
Далинар посмотрел на мостовые расчеты; многие мостовики лежали на плато, обессиленные. Ждали, скорее всего с ужасом, следующего задания. Кое-кто из них был в доспехах, о которых говорил Садеас. Если армии пойдут на штурм вместе, сотни мостовиков погибнут. Но чем это отличалось от того, что делал Далинар, приказывая своим людям бросаться в атаку, чтобы захватить плато? Разве они — не часть той же самой армии?
Трещины… Нельзя допустить, чтобы они расширились. Если он собирается быть с Навани, надо доказать самому себе, что ему по силам сохранять твердость в других вопросах.
— Нет, — возразил он. — Я атакую только после того, как ты расчистишь место для мостовых расчетов. Даже это выходит за рамки моих представлений о допустимом. Никогда не принуждай своих людей к тому, чего бы ты сам не сделал.
— Ты с паршенди ведь сражаешься!
— Не с мостом на плечах, — парировал Далинар. — Извини, старый друг. Я тебя не осуждаю. Просто не могу иначе.
Садеас покачал головой и надел шлем:
— Что ж, справимся и так. Мы по-прежнему планируем поужинать сегодня вместе, обсуждая стратегию?
— Думаю, да. Если Элокар не устроит сцену из-за того, что мы оба пропускаем его пир.
Садеас фыркнул:
— Ему придется привыкнуть. Если пировать каждый вечер на протяжении шести лет, это дело постепенно надоедает. Кроме того, я сомневаюсь, что он будет испытывать что-то еще, помимо бурной радости после того, как мы сегодня победим и лишим паршенди трети их войска. Увидимся на поле боя.
Далинар кивнул, и Садеас, спрыгнув на плато, присоединился к своим офицерам. Далинар медлил, разглядывая Башню. Ее отличия от других плато не ограничивались формой и размером; она была очень неровной, покрытой глыбами затвердевшего крема, и походила на поле, занесенное снегом, под которым прячется множество невысоких стен.
Юго-восточная оконечность Башни вздымалась так, что с нее можно было окинуть взглядом Расколотые равнины. Два плато, где собирались войска, находились в середине западной стороны; Садеас выбрал северное, а Далинар собирался пойти на штурм с того, что располагалось чуть ниже, как только Садеас расчистит для него место.
«Нужно спихнуть паршенди к юго-востоку, — думал Далинар, потирая подбородок, — загнать их там в угол». От этого зависело все. Куколка расположена близко к вершине, и потому враги уже заняли позицию, которая хорошо подходила для того, чтобы Далинар и Садеас отбросили их к краю утеса. Паршенди, скорее всего, позволят это — так у них появится возможность занять высоту.
Если прибудет вторая армия паршенди, она окажется отделенной от остальных сил. Алети смогут сосредоточиться на паршенди, загнанных в ловушку на вершине Башни, одновременно обороняясь от новоприбывших. Это должно сработать!
Он почувствовал растущее волнение. Спрыгнул на уступ пониже, потом прошел по нескольким похожим на лестницы расщелинам до самого плато, где ждали его офицеры. Обогнул скалу, изучая успехи Адолина. Юноша в осколочном доспехе командовал ротами, которые по передвижным мостам Садеаса переходили на южное плато. Неподалеку войска Садеаса строились для штурма.
В центре шеренги мостов выделялась группа мостовиков в доспехах, готовившаяся к штурму. Почему им вообще разрешили надеть доспехи? И почему не разрешили остальным? По виду броня напоминала панцирь паршенди. Далинар покачал головой. Начался штурм; мостовые расчеты побежали впереди армии Садеаса, первыми приближаясь к Башне.
— Отец, где бы ты предпочел пойти на штурм? — спросил Адолин, призвав осколочный клинок и положив его на свой наплечник острой стороной кверху.
— Там. — Далинар указал на место на их плато. — Подготовь людей.
Сын кивнул и принялся отдавать указания.
Вдалеке начали умирать мостовики. «Пусть Вестники укажут вам путь, бедолаги, — подумал Далинар. — Как и мне…»
Каладин танцевал с ветром.
Стрелы летели вокруг него рекой, почти целовали его своим разрисованным оперением из чахлокорника. Приходилось подпускать их близко, чтобы паршенди поверили, что могут его убить.
Несмотря на то что их внимание отвлекали еще четыре мостовика, а весь Четвертый мост был в доспехах из костей павших паршенди, большинство лучников целились в Каладина. Он был символом. Живым знаменем, которое следовало уничтожить.
Каладин вертелся среди стрел, отбивал их щитом. Внутри его ярилась буря, словно всю кровь выпустили из жил и заменили на штормовой ветер. Кончики пальцев покалывало от избытка сил. Впереди паршенди тянули свои злые песнопения. Они пели тому, кто осквернил их мертвецов.
Молодой человек держался во главе маленького отряда приманок. Дразня. Искушая. Требуя, чтобы они убили его, пока дождь из стрел не прекратился и ветер не утих.
Каладин остановился, по-прежнему не дыша, чтобы сберечь бурю внутри себя. Паршенди с неохотой отступили под натиском войска Садеаса. Громадного войска по меркам прежних штурмов. Тысячи людей и тридцать два моста. Несмотря на отвлекающие маневры Каладина, пять мостов перевернулись, все мостовики погибли.
Ни один из солдат, ринувшихся через расщелину, особо не пытался атаковать лучников, стрелявших по Каладину, но войско Садеаса было таким большим, что тем пришлось отступить. Несколько напоследок одарили Каладина гневными взглядами и странными жестами: они прикладывали правую полусогнутую ладонь к уху и направляли на него, прежде чем уйти.
Каладин выдохнул — буресвет начал выходить, пульсируя. Ему приходилось идти по лезвию бритвы, втягивая достаточно буресвета, чтобы остаться в живых, но не так много, чтобы солдаты заметили свечение.
Башня вздымалась перед ним — каменная громадина, скошенная к западу. Расщелина была такая широкая, что он беспокоился, как бы его люди не уронили мост в пропасть, пытаясь его навести. На другой стороне Садеас выстроил свои войска в форме чаши, оттесняя паршенди и стараясь освободить место для Далинара.
Возможно, такой штурм должен был сохранить в чистоте репутацию великого князя Холина. Он не отправил мостовиков умирать. Не напрямую, по крайней мере. Разве кого-то волновало, что благородный князь стоял на спинах людей, которые погибли, чтобы Садеас смог переправиться? Их трупы и были его истинным мостом.
— Каладин! — позвал кто-то.
Он резко повернулся. Кого-то ранило. «Вот ведь буря!» — подумал парень, бросаясь к своему отряду. В венах пульсировало достаточно буресвета, чтобы побороть изнеможение. Вот и результат его самоуверенности. Шесть вылазок с мостом — и ни одного погибшего; он должен был понимать, что так не может продолжаться. Пробившись сквозь толпу мостовиков, Каладин увидел на земле Шрама, который держался за ступню, и между его пальцами сочилась кровь.
— Стрела в ступню, — процедил Шрам сквозь стиснутые зубы. — В ступню, забери ее буря! Какой еще дурак получал стрелу в ступню?
— Каладин! — раздался встревоженный голос Моаша. Мостовики расступились, пропуская его. Моаш вел Тефта, у которого в плече сидела стрела, угодившая прямо рядом с панцирным нагрудником.
— Буря! — выругался Каладин, помогая Моашу усадить Тефта. Пожилой мостовик был на грани обморока. Стрела вошла глубоко в мышцу. — Кто-нибудь, наложите жгут на ступню Шрама и забинтуйте, я пока не могу ею заняться. Тефт, ты меня слышишь?
— Прости, парень, — пробормотал Тефт, взгляд у него остекленел. — Я…
— С тобой все в порядке. — Каладин быстро взял у Лопена бинты и мрачно кивнул гердазийцу, чтобы тот разогрел нож для прижигания раны. — Кто еще?
— Остальные невредимы, — сообщил Дрехи. — Тефт пытался скрыть рану. Наверное, зацепило, когда мы наводили мост.
Каладин прижал к ране марлю и махнул Лопену, чтобы тот поторопился с ножом.
— Пусть разведчики глядят в оба. Убедитесь, чтобы паршенди не повторили тот же трюк, что несколько недель назад! Если они перепрыгнут через ущелье, чтобы добраться до Четвертого моста, мы покойники.
— Порядок быть, — ответил Камень, прикрывая глаза от солнца. — Садеас держать тут своих людей. Ни один паршенди не пройти.
Принесли нож, над лезвием которого вился дымок. Каладин задумался. Тефт потерял слишком много крови; можно было шить без опасений. Но одним движением ножа Каладин мог обеспечить ему большой шрам. Это означало, что пожилому мостовику будет сложнее двигать рукой — и может пострадать его умение владеть копьем.
Парень с неохотой прижал нож к ране; плоть зашипела, кровь превратилась в черные хлопья. Из-под земли полезли спрены боли, похожие на оранжевые жилы. В хирургической комнате можно было шить. Но на поле боя частенько оставался только нож.
— Тефт, прости. — Он покачал головой и продолжил работать.
Люди кричали. Стрелы били по дереву и плоти, словно где-то топорами рубили лес.
Далинар ждал вместе со своими людьми, наблюдая за тем, как сражается Садеас. «Поскорее бы он впустил нас, — подумал он. — Мне не терпится захватить это плато».
К счастью, Садеас быстро закрепился на Башне и послал фланговый отряд, чтобы тот освободил дорогу для Далинара. Они еще не успели как следует занять места, как тот начал действовать.
— Мост, ко мне! — заорал Далинар, на полной скорости рванувшись на передовую. За ним последовал один из восьми мостовых расчетов, которые одолжил Садеас.
Далинару нужно было попасть на это плато. Паршенди заметили, что происходит, и с новыми силами обрушились на небольшой отряд в зеленом и белом, который Садеас послал защищать плацдарм.
— Мостовой расчет, туда! — крикнул Далинар, указывая направление.
Мостовики поспешно заняли свои места, явно обрадованные тем, что им не придется наводить мост под ливнем стрел. Едва они поставили мост в положенном месте, князь бросился на другую сторону ущелья, и Кобальтовая гвардия последовала за ним. Отряд Садеаса отступил.
Далинар взревел, сжимая рукой в латной перчатке рукоять Клятвенника, который возник из тумана. Князь бросился на подступающий строй врагов и, держа меч обеими руками, одним ударом сразил четверых. Паршенди завели военную песню на своем странном языке. Далинар пинком отбросил труп и начал отчаянно защищать позиции, которые освободили для него солдаты Садеаса. Через несколько минут его окружили собственные воины.
Пока Кобальтовая гвардия прикрывала его спину, Далинар продвигался по полю боя, расправляясь с врагами способом, доступным лишь осколочнику. Он проделывал дыры в рядах паршенди, метался, точно сигающая из реки рыба, не давая врагу сосредоточиться. Позади него оставался след из трупов с выгоревшими глазами и в рассеченной одежде. Освободившееся пространство занимали все более внушительные силы алети. Поблизости сквозь отряд паршенди прорвался Адолин, чей отряд кобальтовых гвардейцев следовал на безопасном расстоянии. Он перевел через ущелье всю свою армию — ему нужно было захватить позиции быстро, отбросив паршенди, что бы враги не смогли сбежать. Садеас должен был наблюдать за северным и восточным краем Башни.
Ритм битвы звучал для Далинара как ритм песни. Мотив, который тянули паршенди; крики и напряженные возгласы солдат; пульсация клинка в его руке и доспеха. Внутри его поднялся Азарт. Поскольку тошнота не последовала, он осторожно выпустил на волю Черного Шипа и ощутил радость оттого, что поле битвы теперь принадлежало ему целиком, а также разочарование тем, что поблизости не было достойного противника.
Где же осколочники-паршенди? Он видел одного во время битвы несколько недель назад. Почему его сейчас нет? Неужели они отправили на Башню так много воинов, но не послали осколочника?
Что-то тяжелое со звоном ударилось о его броню и отскочило, а над сочленениями на плече поднялось облачко буресвета. Далинар выругался и, защищая рукой лицо, окинул взглядом пространство. «Вот они», — подумал он, обнаружив неподалеку скалу, на которой разместились несколько паршенди с большими пращами, которые они раскручивали двумя руками. Камни размером с голову обрушивались и на паршенди, и на алети без разбора, хотя Далинар был их явной мишенью.
Он зарычал, когда еще один камень ударился о предплечье, и по всему осколочному доспеху прошла волна. Удар был достаточно сильным, чтобы правый наруч покрылся сетью мелких трещин.
Далинар взревел и бросился вперед с быстротой, которую ему даровал доспех. Азарт захватывал его все сильней — он плечом ударился в группу паршенди, разбросал их, а потом нанес круговой удар клинком и сразил тех, кто не успел убраться подальше. Метнулся в сторону за миг до того, как каменный град обрушился на то место, где он стоял, и прыгнул на невысокий валун. Шаг, еще один — и подобрался к уступу, на котором разместились пращники.
Он схватился за край уступа одной рукой, держа клинок в другой. Паршенди, стоявшие на невысоком гребне, попятились, но Далинар с усилием подтянулся лишь чуть-чуть, чтобы можно было замахнуться. Клятвенник рассек их ноги, и четверо рухнули на землю, обездвиженные. Далинар бросил меч — тот исчез — и, работая обеими руками, забрался на скалу.
Принял низкую стойку, позвякивая доспехом. Несколько из оставшихся паршенди попытались раскрутить пращи, но Далинар схватил парочку камней размером с голову из подготовленной кучи — для его рук в латных перчатках они были в самый раз — и швырнул в противников. Силы броска хватило, чтобы пращники улетели со скалы с раздробленными грудными клетками.
Далинар улыбнулся и продолжил бросать камни. Когда последний паршенди упал с уступа, он повернулся и, окидывая взглядом поле боя, начал призыв Клятвенника. Князь увидел ощетинившуюся копьями сине-стальную волну, что сражалась с черно-красными паршенди. Люди Далинара хорошо держались, оттесняя врагов на юго-восток, где тем предстояло оказаться в ловушке. Адолин в мерцающем доспехе руководил этим маневром.
Тяжело дыша из-за Азарта, Далинар вскинул над головой осколочный клинок, заблестевший на солнце. Внизу его солдаты разразились приветственными криками, которые звучали громче боевого напева паршенди. Вокруг появились спрены славы.
Буреотец, до чего же хорошо снова побеждать. Он бросился со скалы, в кои-то веки позабыв о медленном и безопасном пути вниз. Упал посреди группы паршенди, с грохотом обрушился на камни, окутанный синим буресветом, вытекшим из доспеха. Завертелся, убивая, вспоминая годы сражений бок о бок с братом. Победы, завоевания.
Они с Гавиларом чего-то добились за те годы. Из разрозненных королевств создали крепкое, сплоченное государство, словно мастера-горшечники, которые из осколков восстанавливают изысканную вазу. Далинар с ревом прорвался сквозь ряды паршенди навстречу своим кобальтовым гвардейцам.
— Мы их прижимаем! — заорал он. — Передайте всем! Ротам подняться на Башню!
Солдаты вскинули копья, и гонцы бросились доставлять его приказы. Князь развернулся и бросился на паршенди, ведя за собой войско. Отряды Садеаса на севере застряли. Что ж, войско Далинара сделает работу за него. Если ему удастся бросить всю армию вперед, как копье, то он рассечет силы паршенди пополам и северную часть отшвырнет к Садеасу, а южную прижмет к краю утеса.
Позади шла армия, как волна, внутри кипел Азарт. Это была сила. Мощь, превосходящая ту, что давал осколочный доспех. Живость, какой не знали юные. Мастерство, которого не добиться за целую жизнь. Лихорадка всемогущества. Паршенди один за другим падали, сраженные его клинком. Он не мог рассечь их плоть, но косил ряды. Нередко они продолжали по инерции лететь мимо него, хотя их глаза уже обратились в угли. Противник дрогнул — паршенди начали отступать, спасаясь бегством. Он ухмыльнулся под почти прозрачным забралом.
Это — настоящая жизнь. Это — вкус власти. Гавилар был вождем, движущей силой и сутью их завоевательного похода. Но Далинар оставался воином. Их противники признавали власть Гавилара, но Черный Шип был тем, кто вынуждал их бежать врассыпную, вызывал на дуэли их вождей и убивал лучших осколочников.
Далинар закричал на паршенди, и весь их строй сначала дрогнул, потом рассыпался. Алети бросились вперед с радостными воплями. Князь присоединился к своим людям, возглавив погоню за боевыми парами паршенди, пытавшимися сбежать на север или юг к крупным отрядам, что еще держались там.
Он настиг одну пару. Один из паршенди повернулся, занося молот, но Далинар сразил его, не замедляя шага. Схватив второго, одним движением руки швырнул его оземь. Ухмыляясь и возвышаясь над врагом, точно гора, занес над головой осколочный клинок.
Паршенди неловко перекатился на спину, прижимая к себе руку, несомненно сломанную при падении. Он с ужасом глядел на Далинара снизу вверх, и вокруг него появились спрены страха.
Он был всего лишь мальчишкой.
Далинар застыл, держа клинок над головой в напряженных руках. Эти глаза… это лицо… Паршенди, может, и не были людьми, но их черты — и выражения — не отличались от человеческих. За вычетом кожи в мраморных разводах и вырастающих из тела броневых пластин, мальчишка мог оказаться одним из конюхов в конюшнях Далинара. Что он видел над собой? Безликого монстра в глухом доспехе? Кто такой этот юнец? В день убийства Гавилара он точно был всего лишь ребенком…
Великий князь отпрянул, споткнувшись, и его Азарт испарился. Проходивший мимо кобальтовый гвардеец небрежно вонзил меч в шею юного паршенди. Далинар вскинул руку, но все произошло слишком быстро. Солдат даже не заметил жеста великого князя.
Князь опустил руку. Его люди спешили, настигая убегающих паршенди. В большинстве своем те еще сражались, сопротивляясь Садеасу с одной стороны и Далинару — с другой. Восточный край плато был совсем недалеко, справа от Далинара, — он прошел сквозь армию паршенди, словно копье, рассекая ее по центру на северную и южную часть.
Вокруг лежали мертвецы. Многие упали лицом вниз, пронзенные со спины копьями или стрелами солдат Далинара. Некоторые паршенди были при смерти. Они еле слышно тянули или шептали странный, навязчивый мотив. Тот самый, что всегда пели перед смертью.
Эти шепчущие песни звучали точно проклятия на Марше душ. Далинар всегда считал песню смерти самой красивой из всех, что можно было услышать от паршенди. Она как будто звучала громче криков, звона и прочих звуков битвы, что шла рядом. Как обычно, песня каждого паршенди сливалась в безупречной гармонии с песнями товарищей. Как будто они все слышали некую мелодию и подпевали ей, шевеля покрытыми кровавой пеной губами и хрипло дыша.
«Заповеди, — подумал Далинар, поворачиваясь к своим сражающимся людям. — Никогда не проси своих людей совершить жертву, которую не совершил бы сам. Никогда не вынуждай их сражаться там, где отказался бы сражаться сам. Никогда не проси кого-то совершить поступок, который запятнал бы твои руки».
Ему стало плохо. В этом не было красоты. В этом не было славы. В этом не было силы, мощи или жизни. Это было омерзительно, отвратительно и жутко.
«Но они убили Гавилара!» — подумал он, подыскивая способ преодолеть внезапную тошноту.
«Объедини их…»
Рошар когда-то был единым. Включало ли это единство паршенди?
«Ты не знаешь, можно ли доверять видениям, — сказал он себе. Кобальтовая гвардия строилась позади. — Их могла наслать Ночехранительница или Приносящие пустоту. Или нечто совершенно иное».
В тот момент возражения казались слабыми. Что от него требовали видения? Принести в Алеткар мир, объединить его народ, действовать справедливо и честно. Разве нельзя было судить лишь по этим целям?
Он положил осколочный клинок на плечо и мрачно прошел среди павших к северной части поля боя, где паршенди были заперты между его войском и отрядами Садеаса. Тошнота усиливалась.
Да что с ним такое?..
— Отец! — отчаянно закричал Адолин.
Далинар повернулся — сын бежал к нему. Доспех юноши был заляпан кровью паршенди, но клинок, как обычно, блистал.
— Что нам делать? — спросил Адолин, задыхаясь.
— С чем? — не понял Далинар.
Сын повернулся, указывая на запад — на плато к югу от того, с которого армия начала штурм больше часа назад. Там, перепрыгивая через широкую расщелину, приближалась огромная вторая армия паршенди.
Далинар резко поднял забрало, и его вспотевшее лицо обдало свежим воздухом. Он шагнул вперед. Он предусмотрел такую вероятность, но кто-нибудь должен был подать сигнал тревоги. Где же разведчики? Что за…
Его продрал мороз.
Дрожа, князь принялся карабкаться на вершину одного из внушительных и гладких скальных уступов, коих на Башне было великое множество.
— Отец? — крикнул побежавший следом Адолин.
Далинар все взбирался к вершине, бросив осколочный клинок.
Достигнув ее, встал и устремил взгляд на север, поверх своего войска и паршенди. На север, к Садеасу. Адолин влез за ним, и его рука в латной перчатке стукнулась о забрало.
— О нет… — прошептал он.
Армия Садеаса отступала вдоль края ущелья к северному плато.
Половина уже перешла на другую сторону. Восемь мостовых расчетов, которые великий князь одолжил Далинару, ушли.
Садеас бросил Далинара и его войско, оставил их окруженными с трех сторон силами паршенди на Расколотых равнинах.
И забрал с собой все мосты.
66Заповеди
«Этот хорал, это пение, эти хриплые голоса».
Каладин устало снял бинты с раны Шрама, чтобы проверить шов и сменить повязку. Стрела ударилась в правую сторону лодыжки, отразилась от выпуклости малоберцовой кости и, уйдя вниз, вспорола мышцы стопы.
— Тебе очень повезло, — сказал Каладин, накладывая новую повязку. — Ты снова сможешь ходить, если не попытаешься это делать до того, как рана заживет. Кто-нибудь из наших отнесет тебя обратно в лагерь.
Позади них продолжалась битва с ее воплями, грохотом, волнообразным движением. Бой теперь шел далеко, на восточной стороне плато. Лопен попытался напоить Тефта, но пожилой мостовик с мрачным видом отобрал мех здоровой рукой.
— Я не инвалид, — проворчал он.
Тефт уже преодолел дурноту, хотя все еще был слаб.
Каладин выпрямился, чувствуя усталость. Когда буресвет заканчивался, он оказывался совершенно измотан. Это ощущение вскоре должно было пройти; миновало уже больше часа с начала штурма. В кошеле у него оставалось еще несколько заряженных сфер; стоило больших усилий сдержаться и не впитать их свет тотчас же.
Он встал, намереваясь поручить кому-нибудь отнести Моаша и Тефта к дальней стороне плато на случай, если битва пойдет плохо и им придется отступать. Это было маловероятно; когда он смотрел в последний раз, солдаты-алети справлялись великолепно.
Парень снова окинул взглядом поле битвы и застыл как вкопанный.
Садеас отступал.
Это показалось Каладину таким невероятным, что он вытаращил глаза. Может, князь просто менял расположение войск, чтобы атаковать с другой стороны? Но нет, арьергард уже пересек мосты, и приближалось знамя Садеаса. Неужели великий князь ранен?
— Дрехи, Лейтен, хватайте Шрама. Камень и Пит, вы берете Тефта. Бегом к западной части плато — мы готовимся бежать. Остальные — по местам к мосту.
Мостовики лишь теперь заметили, что происходит, и беспокойно принялись за дело.
— Моаш, за мной! — крикнул Каладин, спеша к мосту.
Моаш догнал Каладина:
— Что случилось?
— Садеас отходит, — объяснил парень, наблюдая за тем, как волна солдат в зеленом откатывается от сил паршенди, словно тающий воск. — Для этого нет никаких причин. Битва едва началась, и он выигрывал. Единственное, что мне приходит в голову, — великий князь ранен.
— Неужели из-за этого могли отозвать все войско? — недоверчиво спросил Моаш. — Ты же не думаешь, что он…
— Знамя все еще реет. Скорее всего, он жив. Если только знамя не держат, чтобы не вызвать панику среди солдат.
Они с Моашем дошли до моста. Позади остальной расчет поспешно строился. По другую сторону ущелья Матал говорил с командиром арьергарда. После короткой беседы он перешел на их плато и побежал вдоль шеренги мостовых расчетов, призывая их готовиться к походу. Глянув на отряд Каладина, увидел, что те уже готовы, и поспешил дальше.
Справа, на прилегающем плато — том, откуда Далинар начал штурм, — уходили с поля боя восемь «одолженных» мостовых расчетов, перебираясь на плато Каладина. Светлоглазый офицер, которого он не знал, командовал ими. Позади них, дальше на юго-восток, рекой к Башне текла новая армия паршенди.
К ущелью подъехал Садеас. Краска на его осколочном доспехе блестела на солнце, на броне не было ни единой царапины. Да и его личная гвардия выглядела целой и невредимой. Они отправились на Башню, а потом вышли из боя и отступили. Почему?
И тут Каладин увидел кое-что еще. Армия Далинара Холина, сражавшаяся чуть выше середины клина, попала в окружение. Новое войско паршенди заливало части, которые удерживал Садеас, предположительно защищая путь к отступлению для Далинара.
— Они его бросают! — воскликнул Каладин. — Это была ловушка. Это все подстроено. Садеас бросает великого князя Холина и всех его солдат на смерть. — Он обошел конец моста и протолкался сквозь толпу солдат, что переходили по нему.
Моаш, выругавшись, последовал за ним.
Каладин сам не знал, зачем распихивает солдат, чтобы добраться до следующего моста, десятого, где и переходил Садеас. Возможно, хотел собственными глазами увидеть, что великий князь не ранен. Возможно, просто растерялся. Это была измена такого масштаба, что предательство Амарама по отношению к самому Каладину превращалось почти в пустяк.
Садеас проехал верхом на коне по мосту, доски поскрипывали под копытами. Его сопровождали двое светлоглазых в обычных доспехах, и все трое держали шлемы под мышкой, словно на параде.
Личная гвардия остановила Каладина, вид у них был враждебный. И все же он оказался достаточно близко, чтобы увидеть: Садеас действительно цел и невредим. Парень также разглядел, каким гордым было лицо Садеаса, когда великий князь развернул коня, чтобы еще раз взглянуть на Башню. Вторая армия паршенди роем окружала войско Холина, запирая ловушку. Даже не будь ее, Холин остался без мостов. Он не мог отступить.
— Я же тебя предупреждал, старый друг, — донесся сквозь далекие крики негромкий, но четкий голос Садеаса. — Предупреждал, что ты однажды погибнешь из-за своей чести. — Он покачал головой.
Потом развернул коня и пустил его рысью прочь от поля боя.
Далинар сразил боевую пару паршенди, и ее место тотчас же заняла другая. Он стиснул зубы, принял стойку ветра и перешел к обороне, удерживая невысокий холм и как будто сделавшись скалой, о которую должна была разбиться надвигающаяся волна паршенди.
Садеас хорошо спланировал отступление. У его людей не возникло проблем; им было приказано сражаться таким образом, чтобы легко выйти из боя. И у него имелось целых сорок мостов для перехода через ущелье. Все вместе позволило ему бросить Далинара быстро, по меркам сражения. Хотя Далинар немедленно приказал своим людям продвигаться вперед в надежде перехватить Садеаса, пока не убрали мосты, они его даже не догнали. Бригады быстро убирали мосты, и вся армия Садеаса уже находилась на другой стороне.
Неподалеку сражался Адолин. Два усталых воина в осколочных доспехах против целой армии. Их доспехи покрывало пугающее количество трещин. Ни одна пока не представляла серьезной опасности, но через них утекал драгоценный буресвет. Он уходил в небо извилистыми струйками дыма, словно предсмертная песня паршенди.
— Я предупреждал, что ему нельзя верить! — заорал Адолин, не переставая биться.
Он сразил боевую пару и прикрылся от ливня стрел, которые выпустили закрепившиеся неподалеку лучники. Стрелы застучали по доспеху, царапая краску. Одна угодила в трещину, и та сделалась шире.
— Я умолял! — продолжил вопить Адолин, опуская руку от лица и расправляясь с новой парой паршенди за миг до того, как они успели ударить по нему молотами. — Я твердил, что он настоящий угорь!
— Знаю! — проорал в ответ Далинар.
— Мы сами на это напросились! — продолжил Адолин, крича, словно не услышал Далинара. — Мы позволили ему забрать наши мосты. Позволили завести на плато до того, как прибудет вторая волна паршенди. Позволили руководить разведчиками. Мы даже предложили — сами! — такой способ штурма, при котором нам суждено было остаться в окружении, если он не поможет!
— Знаю. — У Далинара сжалось сердце.
Садеас устроил преднамеренное, тщательно спланированное и безупречное предательство. Он отступил не под натиском превосходящего противника, не ради собственной безопасности… хотя, несомненно, вернувшись в лагерь, именно это и объявит. Он скажет — случилась катастрофа. Паршенди повсюду. Совместные штурмы нарушили равновесие, и — какое несчастье! — он был вынужден от ступить и бросить друга. О, возможно, кто-нибудь из людей Садеаса расскажет, что случилось на самом деле, и другие великие князья, несомненно, все поймут. Но никто не посмеет открыто обвинить Садеаса. Только не после столь решительного и мощного маневра. Обитатели военных лагерей примут все как есть. Другим великим князьям Далинар слишком сильно не нравился, чтобы они начали возмущаться. Единственным, кто мог бы выступить, был Элокар, но Садеас втерся к нему в доверие. Это разбивало Далинару сердце. Неужели все было спектаклем? Как он мог так фатально ошибиться в своих суждениях о Садеасе? А как быть с расследованием, которое очистило репутацию Далинара? Как быть с их планами и воспоминаниями о прошлом? Все ложь?
«Садеас, я спас тебе жизнь».
Далинар следил, как удаляется знамя Садеаса. Один из отступающих — всадник в алом осколочном доспехе — приостановился и оглянулся. Садеас бросил последний взгляд на Далинара, сражавшегося не на жизнь, а на смерть. Помедлив всего мгновение, пришпорил коня и продолжил путь.
Враги окружали позиции авангарда, где сражались отец и сын, чуть впереди основной армии. Кобальтовые гвардейцы сильно уступали им в численности. Далинар спрыгнул с холма и сокрушил еще пару врагов, но заработал новый удар в предплечье. Паршенди роились вокруг князя Холина, и ряды его гвардейцев дрогнули.
— Отходим! — велел он Адолину и сам начал продвигаться к основному войску.
Юноша выругался, но выполнил приказ. Отец и сын отступили с передовой линии обороны. Далинар стянул треснувший шлем, тяжело дыша. Он сражался без остановки достаточно долго, чтобы запыхаться, несмотря на осколочный доспех. Он позволил одному из гвардейцев принести мех с водой, и Адолин сделал то же самое. Далинар глотнул теплой воды и плеснул на лицо. У нее был металлический привкус.
Адолин опустил мех, болтая воду во рту. Посмотрел отцу в глаза — его лицо было испуганным и мрачным. Он знал. В точности как сам Далинар. Как, скорее всего, и остальные. Эту битву им не пережить. Паршенди не брали пленников. Далинар напрягся, ожидая обвинений. Адолин с самого начала был прав. И чем бы ни были видения, они сбили Далинара с пути по меньшей мере в одном. Доверие Садеасу обрекло их на смерть.
Поблизости умирали люди, крича и сквернословя. Далинар рвался сражаться, но ему нужно было передохнуть. Потеря осколочника из-за усталости точно не принесет ничего хорошего его людям.
— Ну? — требовательно проговорил он, обращаясь к сыну. — Скажи это. Я всех нас погубил.
— Я…
— Это моя вина. Я вообще не должен был рисковать нашим Домом ради дурацких снов.
— Нет, — возразил Адолин и сам как будто удивился. — Нет, отец, ты не виноват.
Далинар уставился на сына. Он не это ожидал услышать.
— Что бы ты сделал по-другому? — спросил Адолин. — Перестал добиваться лучшего для всего Алеткара? Уподобился Садеасу и остальным? Нет. Отец, я бы этого не хотел, какие бы выгоды мы ни получили. Вестники свидетели, я сожалею о том, что мы позволили Садеасу обманом завлечь себя сюда, но я не стану винить тебя в его вероломстве.
Адолин подался вперед и схватил Далинара за покрытую броней руку:
— Ты был прав, следуя Заповедям и пытаясь объединить Алеткар. А я был дураком, потому что мешал тебе на каждом шагу по этому пути. Возможно, если бы я не отвлекал тебя столь усердно, мы бы предвидели, что этот день наступит.
Далинар потрясенно моргнул. Адолин и впрямь только что сказал все это? Что с ним произошло? И почему он заговорил так именно сейчас, в преддверии величайшего из всех промахов Далинара?
И все же, когда слова были сказаны, князь почувствовал, как его угрызения совести испаряются, словно их сдувают крики умирающих. Поддаваться такому чувству — чистое себялюбие.
Мог ли он измениться? Да, мог быть осторожнее. Мог остерегаться Садеаса. Но отказался бы он от Заповедей? Стал бы таким же безжалостным убийцей, каким был в юности?
Нет.
Имело ли какое-то значение то, что видения подтолкнули к ошибке по поводу Садеаса? Стыдился ли он, что принял его за другого человека, опираясь на них и на то, что узнал из «Пути королей»? Последний краеугольный камень внутри его встал на положенное место, и он понял, что больше ни о чем не тревожится. Смятение пропало. Он наконец-то знал, что следует делать. Больше никаких вопросов. Никакой неуверенности.
Он подался вперед и схватил Адолина за руку:
— Спасибо.
Адолин коротко кивнул. Далинар видел, что его сын все еще злится, но последует за ним, а истинная преданность командующему проверялась как раз в те моменты, когда битва оборачивалась против него.
Они разжали руки, и Далинар повернулся к стоявшим вокруг солдатам.
— Пришло время сражаться, — сказал он, повысив голос. — И мы будем это делать не потому, что алчем людской славы, но потому, что все иные пути хуже. Мы следуем Заповедям не потому, что они приносят выгоду, но потому, что питаем отвращение к тем, в кого превратились бы в ином случае. Мы остались одни на этом поле боя, потому что мы такие, какие есть.
Кобальтовые гвардейцы, стоявшие кольцом вокруг Далинара и Адолина, один за другим начали поворачиваться к нему. Позади них сплотили ряды резервные отряды — в глазах у всех застыл страх, но лица были решительные.
— Смерть настигает всех людей! — кричал Далинар. — Что есть мера человека, который ушел навеки? Богатство, собранное им и ставшее причиной ссор между наследниками? Слава, полученная им и передаваемая из уст в уста теми, кто его убил? Высоты, куда он вознесся благодаря случайности? Нет. Мы сражаемся здесь, потому что понимаем: конец у всех один. Различен лишь путь, по которому следуют люди. Впервые познав вкус своей смерти, мы продолжим идти вперед с высоко поднятой головой, обратив глаза к солнцу. — Далинар вскинул руку, призывая Клятвенник. — Я не стыжусь того, кем стал! — прокричал он и понял, что это правда. Было так странно избавиться от угрызений совести. — Другие могут пасть сколь угодно низко, чтобы уничтожить меня. Пусть они добьются славы. Ибо я своей уже добился!
Осколочный клинок упал в подставленную руку.
Воины не разразились победными криками, но выпрямились и расправили плечи. Охвативший их ужас слегка унялся. Адолин снова надел шлем, и в его руке появился клинок, покрытый каплями воды. Он кивнул.
Они вдвоем бросились в самую гущу сражения.
«И вот я умираю», — подумал Далинар, обрушиваясь на ряды паршенди. Его охватило умиротворение. Странное чувство на поле боя, но тем не менее желанное именно по этой причине.
Он обнаружил в своей душе лишь одно сожаление: бедный Ренарин, став великим князем, окажется беспомощным и окруженным врагами, которые сожрали его отца и брата.
«Я так и не раздобыл осколочный доспех, который обещал, — подумал Далинар. — Ему придется справляться так. Пусть честь наших предков защитит тебя, сын.
Будь сильным… и сделайся мудрым быстрее, чем твой отец.
Прощай».
67Слова
«Пусть я не буду больше страдать от боли! Пусть я перестану плакать! Дайгонартис! Черный Рыбак обрел мою скорбь и пожирает ее!»
Четвертый мост отстал от основной армии. Четверо мостовиков несли двоих раненых, и остальным пришлось нелегко. К счастью, Садеас вывел на вылазку почти все мостовые расчеты, включая те восемь, которые одолжил Далинару. Благодаря этому солдаты могли не ждать, пока отряд Каладина наведет мост.
Каладин до смерти устал, и мост на его плечах был словно каменный. Он не чувствовал такой усталости с первых дней в мостовом расчете. Сил с тревогой наблюдала, как он марширует во главе своего отряда, истекая потом, спотыкаясь на кочках.
Впереди у расщелины толпился арьергард армии Садеаса, ожидая своей очереди к мостам. Плато почти опустело. Из-за отвратительной неприкрытой подлости Садеаса у Каладина внутри все переворачивалось. Он-то думал, с ним поступили ужасно. Однако Садеас только что хладнокровно обрек на смерть тысячи людей, светлоглазых и темноглазых. Своих предполагаемых союзников. Это предательство давило на Каладина еще сильней, чем сам мост. Он едва дышал от такой тяжести.
Неужели люди безнадежны? Они убивают тех, кого должны любить. Зачем сражаться, зачем побеждать, если между союзником и врагом нет никакой разницы? Что вообще представляет собой победа? Все бессмысленно. Что будут значить смерти Каладина и его товарищей? Ничего. Мир — гнойник, болезненно-зеленый и несущий заразу.
Каладин и остальные в потрясенном молчании достигли ущелья; они слишком задержались, и их помощь в переходе была не нужна. Те, кого он послал вперед, поджидали там — мрачный Тефт, опирающийся на копье Шрам. Неподалеку лежали несколько мертвых копейщиков. Солдаты по возможности забирали своих мертвецов, но некоторые умирали вскоре после этого. Их-то и бросили на плато; Садеас явно торопился покинуть это место.
Трупы были в полном обмундировании. Шрам, видимо, у одного из них раздобыл свой «костыль». Какой-нибудь незадачливый мостовой расчет потом пошлют обратно, чтобы обобрать этих мертвецов и павших воинов Далинара.
Они опустили мост, и Каладин вытер лоб.
— Не наводите мост, — сказал он своим людям. — Мы подождем, пока не переправятся последние солдаты, а потом перенесем его по одному из других мостов.
Матал следил за Каладином и его отрядом, но не приказывал им наводить мост. Он понимал, что к тому моменту, когда они это сделают, его придется сразу же поднимать.
— Ну что за вид… — Моаш указал назад.
Каладин повернулся. Там вздымалась Башня, скошенной стороной к ним. Армия Холина была синим кругом, запертым посреди склона после попытки пробиться вниз и догнать Садеаса. Паршенди казались темным роем, в котором изредка посверкивали красные пятна на их коже. Они взяли войско алети в клещи.
— Какой позор, — пробормотал Дрехи, сидевший на краю моста. — Меня прямо тошнит.
Остальные закивали, и Каладин с удивлением увидел на их лицах волнение. Камень и Тефт присоединились к Каладину и Моашу; все были в своих доспехах из панцирей паршенди. Он порадовался, что Шен остался в лагере. Паршун бы оцепенел, увидев такое.
Тефт баюкал раненую руку. Камень, глядя на восток, прикрыл глаза ладонью и покачал головой:
— Позор быть. Садеасу позор. И нам позор.
— Четвертый мост! — крикнул Матал. — Подъем!
Он махал им, веля переходить по мосту, наведенному шестым расчетом. Внезапно у Каладина появилась идея. Превосходная идея — и она расцвела в его воображении, словно камнепочка.
— Матал, мы пойдем по нашему собственному мосту! — прокричал он в ответ. — Мы только что добрались до ущелья. Нам надо передохнуть.
— Переходите немедленно! — завопил светлоглазый.
— Мы просто еще сильнее отстанем! — упорствовал Каладин. — Так хочется объяснять Садеасу, отчего все войско вынуждено ждать какой-то несчастный мостовой расчет? У нас есть мост. Пусть мои люди отдохнут. Мы вас догоним позже.
— А если на вас нападут эти дикари? — вопросил Матал.
Каладин пожал плечами.
Матал моргнул и сообразил, что ему на самом деле очень хочется именно этого.
— Наслаждайтесь, — бросил он и поспешил по Шестому мосту, который убрали последним.
Через несколько секунд отряд Каладина остался в одиночестве на плато, в то время как армия удалялась на запад.
Каладин широко улыбнулся:
— Поверить не могу, после стольких тревог… Парни, мы свободны!
Остальные повернулись к нему, сбитые с толку.
— Мы последуем за ними через некоторое время, — нетерпеливо продолжил Каладин, — и Матал решит, что все в порядке. Мы будем все сильней и сильней отставать от войска, пока они не потеряют нас из виду. Потом свернем на север и при помощи моста пересечем Равнины. Мы можем сбежать на север, а все просто решат, что паршенди догнали нас и перебили!
Мостовики глядели на него широко распахнутыми глазами.
— Припасы, — напомнил Тефт.
— У нас есть сферы. — Каладин вытащил кошель. — Целое состояние, прямо здесь. Можем взять доспехи и оружие этих мертвецов и использовать, чтобы защититься от бандитов. Это будет нелегко, но никто за нами не погонится!
Мостовиков охватило растущее волнение. Однако Каладин вдруг заколебался.
«А как быть с ранеными в лагере?..»
— Мне придется остаться, — сказал он.
— Что?! — изумился Моаш.
— Кто-то должен. Ради наших раненых в лагере. Мы не можем их бросить. А если я останусь, то смогу подтвердить историю. Нужно только ранить меня и оставить на плато. Садеас точно пошлет мародеров назад. Я скажу им, что мой расчет выследили в отместку за осквернение тел паршенди и наш мост сбросили в ущелье. Они поверят — они видели, как паршенди нас ненавидят.
Отряд стоял вокруг него, растерянно переглядываясь.
— Мы без тебя не уйдем, — подал голос Сигзил.
Многие закивали.
— Я вас догоню, но мы не можем бросить раненых.
— Слушай, сынок… — начал Тефт.
— Поговорим обо мне позже, — перебил Каладин. — Возможно, я пойду с вами, а потом проберусь в лагерь, чтобы помочь раненым. Пока что ступайте и снимите с трупов все полезное.
Они медлили.
— Это приказ!
Они начали действовать без новых возражений, поспешно обирая мертвецов, которых бросил Садеас. Каладин остался один возле моста.
Ему по-прежнему было не по себе. Дело не только в раненых. Так в чем же еще? О таком шансе можно было лишь мечтать. Будучи рабом, он ради такого пошел бы на убийство. Возможность исчезнуть, чтобы все сочли тебя погибшим? Мостовикам не придется сражаться. Они свободны. Так что же ему неймется?..
Каладин повернулся к своим людям и потрясенно обнаружил, что рядом с ним кто-то стоит. Женщина из полупрозрачного белого света.
Это была Сил, какой он ее ни разу не видел, — ростом с человека, руки сцеплены перед собой, волосы и платье струятся по ветру. Он понятия не имел, что она может сделать себя такой большой. Спрен смотрела на восток, ее лицо отражало ужас, глаза были широко распахнуты и полны скорби. Это было лицо ребенка, ставшего свидетелем жестокого убийства и утратившего невинность.
Каладин повернулся и медленно поднял глаза туда, куда она смотрела. К Башне.
К обреченной армии Далинара Холина.
У него сжалось сердце от одного их вида. Они сражались без малейшей надежды. Окруженные. Брошенные. Оставленные умирать в одиночестве.
«У нас есть мост, — вдруг понял Каладин. — Если бы мы смогли его навести…» Паршенди большей частью были сосредоточены на армии алети, и лишь символические силы остались внизу, у края ущелья. Отряд был достаточно маленький, чтобы мостовики с ним справились.
Но нет. Это несусветная глупость. Дорогу к ущелью Холину преграждают тысячи паршенди. И как мостовики наведут свой мост, если у них нет поддержки в виде лучников?
Несколько мостовиков завершили быстрый осмотр трупов. Камень подошел к Каладину, уставился на восток, и лицо его помрачнело.
— Это ужасно быть. Мы не мочь как-нибудь дать им помощь?
Каладин покачал головой:
— Камень, это самоубийство. Нам пришлось бы бежать на штурм без армии, одним.
— Давайте вернемся немного? — предложил Шрам. — Подождем и посмотрим, сможет ли Холин прорваться к нам? Если сможет, тогда и начнем наводить мост…
— Если мы будем держаться на безопасном расстоянии, Холин решит, что мы разведчики, оставленные Садеасом. Нам придется штурмовать расщелину. Иначе он не станет спускаться навстречу.
Услышав это, мостовики побледнели.
— Кроме того, — продолжил Каладин, — если мы и впрямь спасем кого-нибудь из людей Холина, они будут о нас говорить, и Садеас поймет, что мы все еще живы. Он выследит нас и перебьет. Отправившись назад, мы отказываемся от шанса на свободу.
Мостовики закивали, соглашаясь. Они собрались, вооружились. Пришла пора уходить. Каладин пытался уничтожить поселившееся внутри отчаяние. Этот Далинар Холин, скорее всего, был как все. Как Рошон, как Садеас, как любой другой светлоглазый. Снаружи добродетельный, но испорченный внутри.
«Но с ним тысячи темноглазых солдат, — возразил внутренний голос. — Они не заслужили такой ужасной участи. Совсем как мой старый отряд копейщиков».
— Мы им ничего не должны, — прошептал Каладин. Ему показалось, что в первых рядах армии Далинара Холина все еще реет синее знамя. — Ты их в это втравил, Холин. Я не позволю своим людям умереть из-за тебя. — Он повернулся спиной к Башне.
Рядом стояла Сил, повернувшись к востоку. Каладину показалось, что сама его душа завязывается в узел при виде отчаяния на ее лице.
— Спренов ветра привлекает ветер, — негромко заметила она, — или они его создают?
— Не знаю, — ответил Каладин. — Есть разница?
— Возможно, нет. Видишь ли, я вспомнила, какой я спрен.
— Разве сейчас подходящее время для этого?
— Я создаю узы. — Она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза. — Я спрен чести. Дух клятв. Обещаний. И благородства.
До Каладина как будто доносились отзвуки битвы. Или разум обманывал его?..
Неужели он и впрямь слышал, как люди умирали?
Видел, как солдаты убегали кто куда, бросая своего военачальника?
Они все сбежали. Парень упал на колени рядом с телом Даллета.
Зелено-пурпурное знамя реяло над полем боя в гордом одиночестве.
— Я усвоил урок! — зарычал Каладин, и знамя перед ним опять стало синим.
Далинар всегда сражался в первых рядах.
— Что случилось в прошлый раз? — вскричал Каладин. — Я все понял! Я не повторю ту же самую глупость!
Все навалилось на него, грозя сокрушить. Предательство Садеаса, неимоверная усталость, бесчисленные смерти. На миг он опять вернулся в передвижной штаб Амарама — стоял на коленях и смотрел, как жестоко убивают его последних друзей, слишком слабый и измученный, чтобы им помочь.
Он поднял трясущуюся руку и ощупал клеймо на лбу, влажное от пота.
— Холин, я тебе ничего не должен.
И ему как будто прошептал в ответ отец: «Кто-то должен начать, сын. Кто-то должен шагнуть вперед и сделать то, что правильно, именно потому, что так правильно. Если никто не начнет, остальным не за кем будет идти».
Далинар пришел на помощь людям Каладина, атаковал тех лучников и спас Четвертый мост.
«Светлоглазых не заботят чужие жизни, — сказал Лирин. — Значит, о них должен заботиться я. О них должны заботиться мы».
«И ты тоже…»
Жизнь прежде смерти.
«Я так часто терпел неудачу. Меня сбивали с ног и растаптывали».
Сила прежде слабости.
«Я же поведу своих друзей на смерть…»
Путь прежде цели.
«…но это будет смерть за правое дело».
— Нам надо вернуться, — негромко сказал Каладин. — Клянусь бурей, нам надо вернуться.
Он повернулся к Четвертому мосту. Один за другим мостовики кивали. Люди, которые всего-то несколько месяцев назад считались армейскими отбросами, — и в те времена их интересовали только собственные шкуры — глубоко вздыхали, отметали прочь мысли о собственной безопасности и кивали. Они были готовы идти за ним.
Каладин посмотрел на небо и сделал резкий вдох. Буресвет зашумел внутри его, словно полноводная река, как если бы он подставил губы Великой буре и втянул ее в себя целиком.
— Мост поднять! — скомандовал он.
Мостовики ответили своему капитану приветственными возгласами, схватили мост и водрузили на плечи. Каладин взял щит и покрепче ухватился за кожаные ремни с внутренней стороны.
Потом повернулся, высоко поднял его и с воплем повел своих людей на штурм — обратно, к брошенному синему знамени.
В доспехе Далинара зияли десятки маленьких пробоин, из которых вытекал буресвет, но все главные пластины пока оставались на месте. Свет поднимался над ним, как пар над котлом, и, по своему обыкновению, неспешно растворялся.
Солнце палило нещадно, доспех раскалился, как печка. Далинар очень устал. После предательского бегства Садеаса прошло не много времени по меркам битвы. Но он выкладывался полностью, сражаясь на передовой, бок о бок с Адолином. Его доспех потерял много буресвета. Он становился все тяжелее, и каждый замах давался сложней. Вскоре паршенди набросятся на него все разом.
Князь многих убил. Очень многих. Пугающее количество, и Азарт ему не помогал. В душе царила пустота. Лучше это, чем удовольствие.
Он убил слишком мало. Паршенди сосредоточили усилия на двух осколочниках, потому что человек в блестящем доспехе и со смертоносным клинком мог быстро закрыть собой любую брешь в строю. Нужно первым делом расправиться с ним и Адолином. Они это знали. Далинар это знал. Адолин это знал.
Рассказывали истории об осколочниках, которые сражались до конца, но после долгой героической битвы враги давили их числом. Полная ерунда. Осколочника всегда старались убить первым, чтобы забрать клинок и с его помощью расправиться с остальными противниками.
Далинар снова замахнулся, чувствуя, как мышцы слушаются все хуже из-за усталости. Он умрет раньше, чем утратит последние силы. Жизнь была хороша. «Не проси у них того, чего не сделал бы сам…» Далинар споткнулся, и осколочный доспех показался ему таким же тяжелым, как обычный.
Собственной жизнью он распорядился довольно неплохо. Но вот его люди… их он подвел. Думая о том, как глупо он завел их в ловушку, Далинар вновь ощутил тошноту.
А ведь еще была Навани.
«И вот я наконец-то выбрал момент, чтобы начать добиваться ее расположения… — подумал он. — Потерял шесть лет. Потерял всю жизнь. Теперь ей снова придется скорбеть…»
От этой мысли Далинар поднял руки и крепче встал на камнях. Отразил натиск паршенди. Продолжил биться. Ради нее. Он не даст себя убить, пока еще может дать отпор врагам.
Доспех Адолина также истекал буресветом. Юноша все сильнее выбивался из сил, защищая отца. Они даже не говорили о том, чтобы попытаться перепрыгнуть через расщелины и сбежать. Шансов слишком мало — здешние ущелья оказались чересчур широкими, — но превыше всего было то, что они не бросили бы своих людей умирать в одиночестве. Они с Адолином жили согласно Заповедям. Умрут они также согласно Заповедям.
Далинар снова замахнулся, держась от Адолина ровно на том расстоянии, какое допускала тактика совместного сражения двух осколочников. Под шлемом по его лицу текли струи пота, и он еще раз глянул в ту сторону, где исчезло войско предателя Садеаса. Оно уже едва виднелось на горизонте. С того места, где сражался Далинар, открывался отличный вид на запад.
«Проклинаю этого человека за…
За…
Кровь отцов моих, это еще что такое?!»
Через западное плато к Башне бежал небольшой отряд. Одинокий мостовой расчет с мостом на плечах.
— Этого не может быть! — воскликнул Далинар и отвлекся от битвы, позволяя Кобальтовой гвардии — тому, что от нее осталось, — броситься на его защиту.
Не веря своим глазам, он поднял забрало. Остальная армия Садеаса исчезла, но единственный мостовой расчет остался. Почему?..
— Адолин! — заорал он, указывая клинком и встрепенувшись от прилива надежды.
Юноша повернулся, следуя жесту отца, и на миг застыл.
— Невероятно! — закричал он в ответ. — Что это еще за ловушка?
— Если это ловушка, то глупая. Мы ведь уже мертвы.
— Но зачем ему посылать назад один расчет? С какой целью?
— А это имеет значение?
Они недолго колебались посреди битвы. Оба знали ответ.
— Штурмовое построение! — приказал Далинар, поворачиваясь к своим солдатам. Буреотец, как же мало их осталось. Меньше половины изначальных восьми тысяч.
— Построиться, — повторил Адолин. — Готовьтесь двигаться вперед! Ребята, мы пробьемся. Соберите все силы. У нас есть всего один шанс!
«Очень зыбкий, — подумал Далинар, опуская забрало. — Нам придется пройти через всю армию паршенди». Даже если они достигнут подножия, то обнаружат, скорее всего, что мостовой расчет перебит, а мост сброшен в пропасть. Лучники-паршенди уже построились, их больше сотни. Приближалась бойня.
Но все же это надежда. Слабая, драгоценная надежда. Если уж его армия будет разгромлена, лучше пусть это случится в погоне за надеждой.
Высоко вскинув осколочный клинок, чувствуя прилив силы и решительности, Далинар бросился вперед во главе своих солдат.
Второй раз за день Каладин бежал навстречу укрепленным позициям паршенди, закрываясь щитом, в доспехах из костей павшего врага. Возможно, он должен был чувствовать отвращение к себе из-за этого. Но это было не хуже того, что сделали паршенди, убив Данни, Карту и того безымянного мостовика, который был добр к нему в его первый день в мостовом расчете. Каладин по-прежнему носил его сандалии.
«Мы и они», — думал парень. Солдат по-другому думать и не мог. На этот раз Далинар Холин и его люди были частью этого «мы».
Группа паршенди увидела приближающихся мостовиков и приготовилась стрелять. К счастью, князь, похоже, заметил отряд Каладина, поскольку армия в синем начала прорываться к свободе.
У них ничего не получится. Паршенди слишком многочисленны, а люди Далинара, несомненно, устали. Надвигалась еще одна катастрофа. Но на этот раз Каладин хорошо понимал, что делает.
«Это мой выбор, — думал он, пока лучники-паршенди строились. — Не решение какого-нибудь сердитого бога, который следит за мной, не трюки спрена, не превратности судьбы.
Это я. Я сам решил последовать за Тьеном. Я сам решил атаковать осколочника и спасти Амарама. Я сам решил выбраться из рабских ям. А теперь я сам решил попытаться спасти этих людей, хоть и знаю, что у меня, скорее всего, не выйдет».
Паршенди спустили тетивы, и Каладин ощутил прилив восторга. Усталость испарилась, утомление исчезло без следа. Он сражался не ради Садеаса. Не ради того, чтобы кто-то набил карманы. Он сражался, чтобы защищать.
Стрелы метнулись к нему, и он взмахнул щитом, отбивая их. Полетели другие, причем с разных сторон, желая отведать его плоти. Каладин опережал их лишь самую малость, прыгал, когда целились в ноги, поворачивался — когда в плечи, поднимал щит — когда в лицо. Это было нелегко, и время от времени стрелы задевали его, царапая нагрудник или наголенники. Но ни одна не попала. У него получалось. У него…
Что-то пошло не так.
Он крутанулся между двумя стрелами, растерянный.
— Каладин! — закричала зависшая неподалеку Сил, опять маленькая. — Там!
Она указывала на другое плато — рядом с тем, откуда Далинар начал штурм. Большой отряд паршенди перепрыгнул через ущелье и строился, опустившись на одно колено и поднимая луки. Нацеленные не на него, а прямиком в незащищенный фланг Четвертого моста.
— Нет! — закричал Каладин, и из его рта вырвалось облачко буресвета.
Он повернулся и побежал по каменистому плато обратно к мостовикам. Стрелы полетели ему в спину. Одна ударила прямиком в спинную часть кирасы, но отскочила. Другая попала в шлем. Молодой челочек перепрыгнул через расселину и ринулся вперед со всей скоростью, какую только мог ему даровать буресвет.
Второй отряд лучников-паршенди натянул тетивы. Их было по меньшей мере пятьдесят. Он опоздает. Он…
— Четвертый мост! — заорал Каладин. — Набок вправо!
Они не отрабатывали этот маневр уже много недель, но тренировки сказались — мостовики подчинились без промедления, бросив мост на правый бок в тот самый момент, когда лучники спустили тетивы. Вся поверхность моста ощетинилась стрелами. Каладин облегченно выдохнул, поравнявшись с мостовым отрядом, который замедлился, пока переворачивал мост.
— Каладин! — крикнул Камень и указал на что-то.
Парень повернулся. Лучники позади него, на Башне, готовились выпустить по ним настоящий ливень.
Мостовой расчет был как на ладони. Лучники выстрелили.
Каладин снова закричал, завопил во все горло — и перебросил в щит весь буресвет, какой остался, зарядив даже воздух вокруг самого себя. Собственный крик эхом отдался в ушах; буресвет рванулся прочь, и одежда покрылась трескучим инеем.
В небе потемнело от стрел. Что-то сильно ударило его — так сильно, что он отлетел спиной вперед на мостовиков. Тяжело стукнулся и охнул, а сила продолжала давить на него.
Мост заскрежетал по камню и остановился, как и люди.
Все замерло.
Каладин моргнул, чувствуя себя совершенно обессиленным. Все тело болело, кожу на руках покалывало, спина ныла. Запястье пронзила острая боль. Он застонал, открыл глаза и споткнулся, но руки Камня подхватили его, не давая упасть.
Глухой удар. Мост опустили. «Идиоты! Не опускайте его… Отступайте…»
Мостовики столпились вокруг, а он рухнул без сил, не в состоянии справиться с потрясением от растраты слишком большого объема буресвета. Снова моргнув, Каладин уставился на то, что держал перед собой в окровавленной руке.
Его щит был весь покрыт стрелами — десятками стрел, причем одни вошли в другие, расщепив древко. Кости паршенди на наружной части щита разбились, сам он местами раскололся на щепки. Несколько стрел пробили щит насквозь и вошли Каладину в предплечье. Вот почему он чувствовал боль.
Больше сотни стрел. Полный залп. И он притянул их всех в один-единственный щит.
— Клянусь лучами Призывателя света, — негромко проговорил Дрехи. — Что… что это…
— Это было похоже на фонтан света. — Моаш присел возле Каладина. — Ты как будто взорвался и превратился в солнце.
— Паршенди… — прохрипел Каладин и отпустил щит.
Пока он пытался встать, щит развалился на части, десятки сломанных стрел посыпались к его ногам. Несколько так и остались торчать в руке, но парень, забыв про боль, посмотрел через все плато на паршенди.
Лучники на обоих плато замерли от потрясения. Те, что были впереди, начали кричать на языке, которого Каладин не понимал:
— Нешуа Кадаль!
Потом вскочили.
И убежали.
— Что такое? — изумленно выдохнул Каладин.
— Понятия не имею, — сказал Тефт, оберегая раненую руку. — Но мы должны тебя отнести в безопасное место. Ох уж эта шквальная рука… Лопен!
Коротышка привел Даббида, и они повели Каладина ближе к центру плато. Он держал свою руку, и от неимоверной усталости словно окаменел, не мог даже думать.
— Мост поднять! — крикнул Моаш. — У нас по-прежнему есть работа!
Остальные мостовики мрачно побежали обратно к мосту и водрузили его на плечи. На Башне войско Далинара пробивалось через паршенди к относительной безопасности, которую мог им дать мостовой расчет. «Они, должно быть, несут очень тяжелые потери…» — оцепенело подумал Каладин.
Он споткнулся и упал; Тефт и Лопен оттащили его в низину, присоединившись к Шраму и Даббиду. На забинтованной ступне Шрама расплывалось красное пятно, а копье, которое он использовал вместо костыля, лежало рядом.
«Я же ему сказал… не опираться на эту ногу…»
— Нам нужны сферы, — проговорил Тефт. — Шрам?
— Он их утром попросил, — ответил худощавый мостовик. — Я отдал все, что было. Думаю, остальные тоже отдали.
Тефт, негромко выругавшись, вытащил из руки Каладина оставшиеся стрелы и забинтовал ее.
— С ним все будет хорошо? — спросил Шрам.
— Не знаю, — ответил Тефт. — Я ничего не знаю. Келек! Какой же я идиот. Каладин, сынок, ты меня слышишь?
— Это… просто шок… — пробормотал тот.
— Ты выглядишь странно, ганчо, — встревоженно заметил Лопен. — Ты белый.
— У тебя кожа цвета пепла, — пояснил Тефт. — Похоже, ты что-то с собой сделал. Я не знаю… Я… — Он снова выругался и шлепнул ладонью по камню. — Зря я не послушался, идиот!
Мостовики положили его на бок, и он едва мог видеть Башню. Новые группы паршенди — те, которые не знали, что устроил Каладин, — продвигались к ущелью. Четвертый мост достиг края пропасти. Они положили мост, отцепили щиты и поспешно разобрали копья из мешков с трофеями, привязанных к боковой стороне моста. Потом заняли свои места, готовясь навести мост через расщелину.
У новых отрядов паршенди не было луков. Они построились, выжидая, с оружием наготове. Их было в три с лишним раза больше, чем мостовиков, и приближались новые силы.
— Мы должны помочь, — сказал Шрам Лопену и Тефту.
Те кивнули, и они трое — двое раненых и один однорукий — встали. Каладин тоже попытался подняться, но упал — ноги не держали его.
— Оставайся тут, парень, — проговорил Тефт с улыбкой. — Мы справимся.
Они взяли несколько копий из носилок Лопена и заковыляли к остальным мостовикам. Даббид тоже пошел с ними. Он не разговаривал с той поры, как был ранен во время первой вылазки, случившейся так давно.
Каладин подполз к краю низины, наблюдая за ними. Рядом с ним на камень опустилась Сил.
— Клянусь бурей, что за дурни, — пробормотал он. — Не стоило им идти за мной. Но я все равно горжусь ими…
— Каладин.
— Ты можешь что-нибудь сделать? — Он шквально устал. — Чтобы я стал сильнее?
Она покачала головой.
Неподалеку бригада толкала мост. Древесина конструкции громко скрежетала по камням, приближаясь к ущелью, на другой стороне которого выжидали паршенди. Они завели ту суровую боевую песню, которую начинали всякий раз при виде Каладина в его доспехах.
Паршенди выглядели нетерпеливыми, злыми, смертельно опасными. И хотели крови. Они собирались наброситься на мостовиков и разорвать их на части, а потом сбросить мост — и трупы — в зияющую пустоту.
«Все повторяется, — подумал Каладин на грани обморока, вне себя от потрясения. Изможденный и трясущийся, он свернулся в комок. — Я не могу им помочь. Они умрут. У меня на глазах. Таккс. Мертв. Нельда. Мертв. Гошель. Мертв. Даллет. Кенн. Карта. Данни. Мертвы. Мертвы. Мертвы…
Тьен.
Мертв».
Он лежит в каменной яме. Поодаль звенят звуки сражения. Его окружает смерть.
Миг спустя Каладин снова вернулся в самый ужасный день своей жизни.
Каладин, спотыкаясь, пробирался по полю боя сквозь проклятия, крики и хаос войны, держась за копье. Он выронил свой щит. Ему нужно было где-то взять другой. Ведь ему нельзя без щита, верно?
Это его третья настоящая битва. Он провел в армии Амарама всего несколько месяцев, но от Пода его уже отделял целый мир. Юноша добрался до низины и спрятался там, прижался спиной к камню, тяжело дыша и сжимая древко копья скользкими пальцами. Он дрожал.
Ему и в голову не приходило, до чего идиллической была жизнь в Поде. Далеко от войны. Далеко от смерти. Далеко от этих криков, какофонии ударов металла по металлу, металла по дереву, металла по плоти. Он зажмурился, пытаясь отстраниться от всего.
«Нет, — подумал он. — Открой глаза. Не позволяй им отыскать и убить тебя».
Он заставил себя распахнуть глаза, потом повернулся и осторожно выглянул из-за камня. На поле боя царил полнейший беспорядок. Битва шла на склоне большого холма, с каждой стороны участвовали тысячи мужчин — они смешались и убивали друг друга. Как можно было вообще что-то понять посреди такого безумия?
Армия Амарама — армия Каладина — пыталась удержать вершину. Другая армия, тоже алетийская, пыталась ее отобрать. Вот и все, что было известно. Ему показалось, что противник численно превосходил.
«С ним все будет в порядке, — подумал Каладин. — Все будет хорошо!»
Но он сам себе не верил. Тьен недолго пробыл посыльным. Вербовщикам не удалось набрать достаточно рекрутов, сказали ему, и требовалась каждая пара рук, способная держать копье. Тьена и остальных мальчиков-посыльных перевели в несколько резервных отрядов.
Далар обещал: их ни за что не пошлют в бой. Скорее всего. Разве что армия окажется в серьезной опасности. Попасть в окружение на холме с крутыми склонами, погрузиться в хаос — это серьезная опасность или нет?
«Доберись до вершины», — приказал он себе, окинув взглядом склон. Там все еще реяло знамя Амарама. Значит, солдаты держались. Каладин мог видеть лишь клубящуюся массу людей в оранжевой форме, среди которых изредка попадались солдаты в темно-зеленом.
Каладин бросился бежать вверх по склону холма. Он не поворачивался, когда ему кричали вслед, не проверял, были это союзники или враги. Кустики травы прятались под землю перед ним. Он чуть не споткнулся о несколько трупов, обогнул пару чахлых культяпников и сумел не попасть ни в одну схватку.
«Туда», — подумал он, заметив впереди группу копейщиков, державших строй и настороженно глядевших по сторонам. Зеленая форма. Знамя Амарама. Каладин вскарабкался к ним, и солдаты его пропустили.
— Из какого ты отделения, солдат? — спросил коренастый светлоглазый с узлами младшего капитана на плечах.
— Мертвого, сэр, — выдавил Каладин. — Все погибли. Мы были в роте светлорда Ташлина и…
— Фу! — Светлоглазый повернулся к гонцу. — Третье донесение о том, что Ташлин пал. Кто-нибудь, предупредите Амарама. Восточный фланг стремительно слабеет. — Он глянул на Каладина. — Марш в резерв для нового назначения.
— Да, сэр, — ответил юноша, не думая.
Он посмотрел назад — туда, откуда пришел. Склон был усеян трупами, многие были в зеленой форме. Пока смотрел, троих отставших солдат, которые пытались добраться до вершины, настигли и убили.
Никто из засевших на холме даже не попытался им помочь. Каладин мог столь же легко погибнуть, не добежав до убежища нескольких ярдов. Он знал, что стратегически важно, чтобы солдаты держали строй. Но все-таки это выглядело очень бессердечно.
«Надо найти Тьена», — подумал он и поспешил на поле для резервистов, в северной части широкой вершины холма. Там, однако, царил все тот же хаос. Группы потрясенных, покрытых кровью людей сортировали в новые отделения и посылали обратно на поле боя. Каладин пробился сквозь них в поисках отделения, созданного из мальчиков-посыльных.
Сперва он нашел Далара. Долговязый трехпалый сержант, отвечавший за резервные отряды, стоял возле высокого шеста, на котором трепетало два треугольных стяга. Он направлял вновь сформированные отделения, чтобы те заполнили потери в ротах, которые сражались внизу. Каладин по-прежнему слышал доносившиеся оттуда вопли.
— Ты, — сказал Далар, ткнув в юношу. — Отделения перенабирают вон там. Пошевеливайся!
— Мне надо найти отделение, сформированное из мальчиков-посыльных, — соврал Каладин.
— Преисподняя, это еще зачем?
— Откуда мне знать? — Каладин пожал плечами, стараясь не выдать беспокойства. — Я просто исполняю приказ.
Далар фыркнул:
— Рота светлорда Шелера. Юго-восточная сторона. Ты можешь…
Каладин уже бежал. Как это могло произойти? Тьен должен был остаться в безопасности. Буреотец. Даже четырех месяцев не прошло!
Он добрался до юго-восточной стороны холма и отыскал знамя, трепетавшее в четверти пути вниз по склону. Строгая черная глифпара «шеш лерел» означала роту Шелера. Удивленный собственной решительностью, Каладин прошмыгнул мимо солдат, охранявших подступы к вершине, и вновь оказался на поле боя.
В этой части дела шли лучше. Рота Шелера держала позиции, хотя ее атаковали волны врагов. Каладин метнулся вниз по склону, время от времени поскальзываясь на крови. Страх исчез. Взамен пришла тревога за брата.
Он оказался на передовой как раз в тот момент, когда отделения противника пошли в атаку. Попытался убраться подальше, чтобы продолжить искать Тьена, но не смог сопротивляться течению битвы. Поколебавшись, метнулся в сторону и присоединился к отделению копейщиков.
Через миг на них напали. Каладин вцепился в копье и старался держаться с краю, чтобы не мешать другим копейщикам. Он едва понимал, что делает. Юноша почти ничего не знал о том, как сражаться под прикрытием товарища. Стычка быстро завершилась, и Каладин сделал лишь один колющий удар. Врага отбросили; его не ранило.
Он стоял, тяжело дыша и крепко держа копье.
— Ты, — сказал чей-то властный голос. В Каладина ткнул пальцем мужчина с узлами командира отделения на плечах. — Наконец-то нам прислали хоть кого-то. Я уж было решил, что всех до единого забрал Варт. Где твой щит?
Каладин бросился к ближайшему павшему солдату, чтобы забрать его щит. Пока он трудился, позади выругался командир отделения:
— Преисподняя! Опять идут. На этот раз хотят взять нас в клещи. Мы так долго не продержимся.
Человек в зеленом жилете гонца вскарабкался на ближайшую скалу:
— Меш, удерживайте восточное направление!
— А как быть с югом? — заорал в ответ командир отряда.
— Там пока все чисто. Удерживайте восток! Это приказ! — Гонец вскарабкался повыше и прокричал следующему отряду на передовой: — Варт! Держите восток!
Каладин наконец-то встал, держа в руках щит. Ему надо было разыскать Тьена. Он не мог…
Юноша резко остановился. В первой шеренге соседнего отделения стояли трое. Совсем мальчишки, такие маленькие в доспехах, едва соображающие, как держать копье. Один из них Тьен. Его резервное отделение явно разделили на части, чтобы восполнить потери в других отрядах.
— Тьен! — закричал Каладин, покидая строй как раз в тот момент, когда на них налетели вражеские силы. Почему Тьен и эти двое оказались в самом центре первой шеренги? Они ведь даже не умели держать копье!
Меш заорал Каладину вслед, но тот его не услышал. Спустя миг силы противников столкнулись, и отряд Меша развалился, дисциплинированный строй сменился яростным, но неорганизованным сопротивлением.
Каладина что-то стукнуло по ноге. Он споткнулся, упал и потрясенно понял, что его ударили копьем. Но боли не было. Странно.
«Тьен!» Он попытался встать. Кто-то навис над ним, и Каладин отреагировал мгновенно, откатился из-под копья, нацеленного в сердце. Собственное копье снова оказалось в его руках быстрее, чем он успел понять, что делает, а потом Каладин ударил.
И застыл, осознав, что проткнул копьем шею вражеского солдата. Все случилось слишком быстро.
«Я только что убил человека».
Он перевернулся и вытащил копье из тела солдата, который упал на колени. Отделение Варта было немного дальше. Враги добрались до него чуть позже, чем до отделения, в котором оказался Каладин. Тьен и два других мальчика все еще стояли впереди.
— Тьен! — заорал Каладин.
Брат взглянул на него, изумленно распахнув глаза. Даже улыбнулся. Позади него отделение отходило, бросая необученных мальчишек на произвол судьбы.
Почувствовав слабость, солдаты врага бросились на Тьена и остальных. Впереди них был тяжеловооруженный светлоглазый, в блестящей стальной броне. Он вскинул меч.
И брат упал. В одно мгновение он стоял на поле боя в ужасе, а в следующее — оказался на земле.
— Нет!!! — заорал Каладин. Он попытался встать, но поскользнулся и рухнул на колени. Нога не желала слушаться.
Отряд Варта поспешил вперед, атакуя врагов, которые отвлеклись, убивая Тьена и двух других мальчишек. Необученных новобранцев нарочно поместили впереди, чтобы замедлить атаку противника.
— Нет, нет, нет! — кричал юноша. Он поднялся, опираясь на копье, и заковылял вперед. Все не могло закончиться так быстро.
Чудо, что никто не сразил Каладина, пока тот ковылял к своей цели. Сам он об этом даже не подумал. Просто смотрел туда, где упал Тьен. Там раздавался гром. Нет. Топот копыт. Прибыл Амарам с кавалерией, и они разметали вражеские ряды.
Каладину было на все наплевать. Он наконец-то добрался до места и увидел три трупа: юных, маленьких, лежащих в каменной низине. Цепенея от ужаса, Каладин протянул руку и перекатил одно из тел, что лежало лицом вниз.
Мертвые глаза Тьена уставились в небо.
Каладин замер на коленях возле брата. Нужно перевязать свою рану, нужно отправиться в безопасное место, но не мог. Просто застыл.
— Вовремя он сюда приехал, — сказал кто-то.
Каладин поднял голову и увидел группу копейщиков. Те наблюдали за кавалерией.
— Амарам хотел, чтобы они собрались толпой, нападая на нас, — пояснил один из копейщиков. У него были узлы на плечах. Варт, командир отделения. Худощавый, задумчивый, с проницательным взглядом — не какой-нибудь тупой громила.
«Я должен его ненавидеть, — подумал Каладин. — Я должен чувствовать… что-то».
Варт посмотрел на него, потом — на трупы мальчиков-посыльных.
— Ублюдок, — прошипел Каладин. — Ты поставил их вперед.
— Выкрутился как смог, — бросил Варт, кивая в сторону своего отделения, а потом указывая на укрепленные позиции. — Если они дают мне людей, которые не могут сражаться, я найду для них другое применение. — Его люди зашагали прочь, но сам он, помедлив, с некоторым сожалением проговорил: — Каждый выживает как умеет. Преврати обузу в преимущество, если сумеешь. Запомни это, если выживешь. — И убежал прочь.
Каладин опустил взгляд. «Почему я не смог его защитить?» — подумал он, глядя на Тьена и вспоминая смех брата. Его невинность, его улыбку и тот восторг, с которым он исследовал холмы, окружавшие Под.
«Пожалуйста. Пожалуйста, позволь мне его защитить. Сделай меня достаточно сильным».
Он так ослаб. Потерял много крови. Повалился на бок и усталыми руками перевязал рану на ноге. И потом, ощущая внутри ужасную пустоту, лег рядом с Тьеном и крепко прижал к себе его тело.
— Не переживай, — прошептал Каладин. Когда у него полились слезы? — Я верну тебя домой. Я буду оберегать тебя. Я верну тебя…
Он прижимал к себе тело весь вечер, еще долго после завершения битвы. Тьен медленно коченел.
Каладин моргнул. Он не был в той низине с Тьеном. Он был на плато.
И слышал, как где-то далеко умирают люди.
Он ненавидел вспоминать тот день. Каладин почти сожалел о том, что отправился на поиски Тьена. Не сделай этого — не пришлось бы смотреть. Не пришлось бы стоять на коленях, без сил, пока брата убивали у него на глазах.
Все повторялось. Камень, Моаш, Тефт. Все должны погибнуть. А он снова лежал без сил. Едва мог пошевелиться. Парень чувствовал себя таким опустошенным.
— Каладин, — прошептал кто-то. Он моргнул. Сил зависла перед его лицом. — Ты помнишь Слова?
— Все, чего я хотел, это защитить их.
— За этим я и пришла. Слова, Каладин.
— Они все умрут. Я не могу их спасти. Я…
Амарам убил его людей прямо перед ним.
Безымянный осколочник убил Даллета.
Какой-то светлоглазый убил Тьена.
«Нет».
Каладин перевернулся и вынудил себя встать, хотя ноги подгибались.
«Нет!»
Мостовики не навели мост. Это его удивило. Они все еще толкали его через расщелину, а паршенди столпились на другой стороне, и от нетерпения их песня сделалась неистовой. Казалось, его видения продлились часы, но на самом деле прошло всего несколько мгновений.
«НЕТ!»
Перед Каладином оказались носилки Лопена. Среди пустых мехов из-под воды и скомканных бинтов лежало копье, наконечник которого блестел на солнце. Оно словно что-то шептало, приводило в ужас, но он его любил.
«Надеюсь, ты будешь готов, когда придет время. Потому что этой банде без тебя никак».
Он схватил копье — впервые взял в руки настоящее оружие после того, как устроил представление в ущелье много недель назад. И побежал. Сначала медленно. Потом набрал скорость. Это было безрассудно, с его-то усталостью. Но он не останавливался. Бежал и бежал, приближаясь к мосту. Тот уже наполовину над пропастью.
Сил метнулась перед ним, летя спиной вперед, и встревоженно крикнула:
— Слова, Каладин!
Камень закричал, когда молодой человек взбежал на мост, который еще двигался. Доски задрожали под его ногами. Мост завис над пропастью, не достигнув другой стороны.
— Каладин! — заорал Тефт. — Что ты творишь?
Каладин закричал уже на другом конце моста. Разыскав внутри себя невесть откуда взявшийся проблеск силы, он поднял копье и прыгнул с дощатой платформы, взлетел над разверстой пастью ущелья.
Мостовики разразились смятенными возгласами. Сил встревоженно металась над ним. Паршенди, задрав голову, глядели на одинокого мостовика, который летел прямо на них.
Его измученное, обессиленное тело уже мало на что было способно. На миг ему показалось, что время застыло, и он посмотрел вниз, на своих врагов. На паршенди с черно-красной кожей, покрытой мраморными узорами. На солдат, что вскинули отменное оружие, словно намереваясь срезать его с неба. На чужаков, странных существ, чьи доспехи и шлемы вырастали из тел. Многие из них носили бороду.
И вплетали в эти бороды заряженные самосветы.
Каладин вдохнул.
Словно мощь Спасителя — словно солнечные лучи из глаз Всемогущего, — из камней заструился буресвет. Он потек к Каладину, свиваясь в нити, в колонны из светящегося дыма. Свет вращался и клубился, оборачивался воронкообразными облаками и весь без остатка вошел в Каладина.
Буря пробудилась вновь.
Каладин ударился о скалистый уступ — его ноги внезапно наполнились силой, разум, тело и кровь ожили от прилива энергии. Он принял низкую стойку, зажав копье под мышкой, и от него во все стороны кольцом разошлась волна буресвета, высвобожденного в момент падения. Потрясенные паршенди попятились, вытаращив глаза, и их песня зазвучала неуверенно.
Струйка буресвета закрыла раны на его руке. Каладин улыбнулся, держа копье перед собой. Оно было знакомым, как тело давно потерянной возлюбленной.
«Слова!» — прозвучал в его разуме чей-то нетерпеливый голос. В тот момент юноша с изумлением понял, что знает их, хотя никогда и ни от кого раньше не слышал.
— Я буду защищать тех, кто не может защититься сам, — прошептал он.
И это был Второй идеал Сияющих рыцарей.
Раздался грохот, похожий на сильный раскат грома, хотя небо оставалось совершенно чистым. Тефт отшатнулся от только что наведенного моста и вместе с остальными уставился, разинув рот, на Каладина, который… вспыхнул.
Из него вырвалась мощная волна сияющего ослепительно-белого дыма. Буресвет. Волна ударила в первые ряды паршенди, отбросив их, а Тефту даже пришлось прикрыть глаза ладонью.
— Что-то сейчас изменилось, — прошептал Моаш, вскинув руку. — Что-то важное.
Каладин поднял копье. Мощный свет начал тускнеть, спадать. Из его тела потоками дыма полилось более ровное сияние. Он светился, точно дым от неземного пламени.
Поблизости от него некоторые паршенди убегали, но их место занимали другие, с вызовом вскидывая копья. Каладин ринулся на них, словно живая буря из стали, дерева и решительности.
68Эшонай
«Они назвали его Последним опустошением, но солгали. Наши боги солгали. О, как они нас обманули. Грядет Буря бурь. Я слышу ее шепот, вижу ее бурестену, знаю ее душу».
Солдаты в синем орали, боевыми кличами подбадривая себя. Звуки превращались в лавину за спиной Адолина, который яростно размахивал клинком. Не было места, чтобы принять правильную стойку. Ему нужно было все время двигаться, пробиваясь сквозь паршенди, ведя людей к западному ущелью.
Отцовский конь и его собственный были все еще в порядке — несли раненых в задних рядах. Но осколочники не смели садиться в седло. В таком ближнем бою ришадиумов бы растерзали, а их всадников — сбросили на землю.
Подобный маневр на поле боя был практически невозможен. Атака против превосходящего врага? Выполняемая ранеными, до полусмерти уставшими людьми? Их продвижение должны были полностью остановить и разгромить.
Но осколочников просто так не остановишь. Адолин и Далинар, в потрескавшихся доспехах, наносили размашистые удары блестящими шестифутовыми клинками, сокрушая оборону паршенди, создавая в ней проход. Их люди — лучшие солдаты во всех военных лагерях алети — знали, как это использовать. Они шли клином за рыцарями в доспехах, раздвигая армию паршенди, с помощью копейщиков прорываясь вперед, не останавливая движения.
Адолин почти бежал. Склон холма был им на руку, давал хорошую опору, позволял нестись вниз, точно стадо сердитых чуллов. Шанс выжить, когда уже казалось, что все пропало, дал солдатам силы для одного, последнего, броска к свободе.
Они несли огромные потери. Пала еще тысяча из оставшихся четырех, может, и больше. Но это не имело значения. Паршенди сражались, чтобы убивать, но алети — на этот раз — сражались, чтобы выжить.
«Вестники Всевышние, бессмертные», — думал Тефт, наблюдая за тем, как Каладин сражается. Несколько секунд назад парень был чуть ли не при смерти — кожа тускло-серая, руки трясутся. Теперь же превратился в сверкающий вихрь, бурю с копьем. Тефт побывал во множестве боев, но ни разу не видел чего-то хоть отдаленно похожего на это. Каладин удерживал пространство перед мостом в одиночку. Белый буресвет струился от него, как полыхающий огонь. Он двигался с невероятной, почти нечеловеческой быстротой и точностью — каждый удар копья попадал в шею, бок или иную незащищенную часть тела какого-нибудь паршенди.
Дело было не только в буресвете. Тефт немногое помнил из того, чему его пыталась обучить семья, но воспоминания сходились в одном. Буресвет не даровал новых навыков. Он не мог сделать из человека то, чем тот не являлся. Он улучшал, усиливал, оживлял.
Совершенствовал.
Каладин пригнулся, ударил паршенди тупым концом копья по ноге, повалил и выпрямился, парируя удар топора, подставив под его рукоять древко. Убрав одну руку, повернул копье и вонзил под мышку паршенди. Когда противник упал, Каладин высвободил копье и концом ударил в голову врага, который подобрался слишком близко. Тупой конец копья разлетелся в щепки, а панцирный шлем лопнул.
Нет, это не только буресвет. Это мастер копья, чьи способности ошеломляющим образом возросли.
Вокруг Тефта собрались потрясенные мостовики. Его раненая рука болела намного меньше, чем должна была.
— Он как ветер, — сказал Дрехи. — Ветер, который сошел на землю и ожил. Совсем не человек. Спрен.
— Сигзил? — позвал Шрам, продолжая глазеть. — Ты о таком слыхал?
Темнокожий миропевец покачал головой.
— Буреотец, — прошептал Пит. — Что… что он такое?
— Он наш старшина. — Тефт усилием воли сбросил благоговейное оцепенение. На другой стороне ущелья Каладин едва увернулся от булавы паршенди. — И ему нужна наша помощь! Первая и вторая команды, на вас левая сторона. Не позволяйте паршенди зайти ему за спину. Третья и четвертая — со мной на правую! Камень и Лопен, приготовьтесь вытаскивать раненых. Остальным построиться извилистой стеной. Не нападайте, просто отбивайтесь и держите позицию. И Лопен, брось ему целое копье!
Далинар взревел, убивая группу мечников-паршенди. По их трупам он ринулся вниз по небольшому уступу и, прыгнув, обрушился на паршенди в нескольких футах ниже, замахиваясь клинком. Доспех чудовищно давил на спину, но волна сражения несла его вперед. Остатки Кобальтовой гвардии с громкими боевыми кличами прыгали с уступа позади него.
Они обречены. Те мостовики, должно быть, уже погибли. Но Далинар благословлял их за жертву. Пусть она и оказалась бессмысленной как цель, но изменила сам путь. Вот так и должны уйти его солдаты — не загнанными в угол и перепуганными, но сражаясь с воодушевлением.
Далинар и сам не погрузится во тьму без единого слова. Вот еще! Снова издав клич непокорности, князь врезался в группу паршенди, вертясь и нанося круговой удар осколочным клинком. Враги упали с дымящимися глазами, он перешагнул через их тела.
И вырвался на открытое пространство.
«Мы это сделали, — подумал Далинар с недоверием, растерянно моргнув. — Мы прорвались». Позади него взревели солдаты, их усталые голоса звучали почти с таким же потрясением, какое он ощущал сам. От ущелья их отделял последний отряд паршенди. Но враги обратились к солдатам Далинара спиной. Что же они…
Мостовики.
Мостовики… сражались. Далинар разинул рот; сжимавшие Клятвенник усталые руки опустились. Небольшой отряд мостовиков удерживал плацдарм перед мостом, отчаянно отражая натиск паршенди, которые пытались отбросить их назад.
Это было самое удивительное и славное зрелище, какое Далинару случалось видеть.
Адолин с радостным воплем пробился сквозь паршенди слева от отца. Доспех юноши был покрыт царапинами, трещинами и вмятинами, шлем лопнул, и его голова была опасно уязвима, но лицо лучилось восторгом.
— Иди, иди! — заорал Далинар, указывая на мост. — Клянусь бурей, им нужна помощь! Если эти мостовики падут, мы все покойники!
Адолин и Кобальтовая гвардия бросились вперед. Храбрец и Чистокровный галопом пронеслись мимо; у каждого на спине было по трое раненых. Далинар очень не хотел оставлять так много раненых на склонах, но Заповеди были ясны. В этом случае важнее было защитить тех, кого он мог спасти.
Далинар повернулся к главной силе паршенди слева от себя, чтобы удержать открытым проход для своего войска. Многие солдаты спешили к свободе, но несколько отрядов доказали свою отвагу, продолжая сражаться по обеим сторонам зазора, расширяя его. Пот просочился сквозь повязку на лбу Далинара, и капли потекли мимо брови в левый глаз. Выругавшись, он хотел было поднять забрало… и застыл.
Ряды противника расступались, открывая стоявшего среди них семифутового гиганта в блестящем серебристом доспехе. Тот сидел плотно, как может сидеть только осколочный доспех, облегая громадное тело паршенди. Его осколочный клинок выглядел зловеще — зазубренный, точно застывшее пламя. Он отсалютовал этим клинком Далинару.
— Сейчас? — удивленно заорал князь. — Ты явился сейчас?!
Осколочник шагнул вперед, стальные ботинки звякнули о камни. Другие паршенди отпрянули.
— Почему не раньше? — сердито спросил Далинар, в спешке принимая стойку ветра и смаргивая пот с левого глаза. Он находился поблизости от тени большой прямоугольной скалы, похожей на стоявшую на боку книгу. — Почему ты прождал всю битву и напал только сейчас? Когда…
Когда сам Далинар почти сбежал. Вероятно, осколочник-паршенди позволял своим бойцам бросаться на него, пока казалось, что тот вот-вот падет. Возможно, пехотинцам-паршенди, как и людям, давали шанс добыть для себя осколки. Теперь, когда появился шанс спастись, угроза утраты доспеха и меча слишком возросла, и против Далинара послали осколочника.
Воин в серебристом доспехе шел вперед, что-то говоря на своем неразборчивом языке. Князь не понимал ни слова. Он поднял клинок и принял стойку. Паршенди что-то еще сказал, потом фыркнул и, сделав шаг, замахнулся.
Далинар выругался вполголоса; он по-прежнему был слеп на левый глаз. Отпрянул, отбил удар противника. От фехтовального приема все тело содрогнулось. Мышцы реагировали вяло. Буресвет из трещин в доспехе еще вытекал, но уже слабее. Вскоре броня перестанет его слушаться.
Осколочник-паршенди снова атаковал. Его манера обращения с клинком была незнакома Далинару, но чувствовалось, что перед ним умелый мечник, а не дикарь, который забавляется с мощным оружием. Осколочник был опытным. Далинару снова пришлось парировать — стойка ветра для этого не предназначалась. Обремененные весом доспеха, мышцы реагировали слишком медленно, чтобы уклоняться, но броня чересчур потрескалась, и князь не мог рисковать, принимая удар.
Он с трудом удержал стойку. Стиснул зубы, собрал все силы и следующий удар паршенди встретил во всеоружии. Клинки скрестились с яростным звоном, искры полетели веером, словно кто-то выплеснул ведро расплавленного металла.
Далинар быстро пришел в себя и бросился вперед, пытаясь ударить противника плечом в грудь. Но паршенди был полон сил, на доспехе — ни единой трещины. Он легко увернулся и едва не ударил Далинара в спину.
Князь успел уклониться. Тут же повернулся и прыгнул на небольшой уступ, потом шагнул на другой, повыше, и забрался на вершину скалы. Паршенди, как Далинар и надеялся, последовал за ним. Ненадежная опора поднимала ставки — и его это вполне устраивало. Враг мог покончить с ним одним ударом. Что ж, он рискнет.
Когда паршенди приблизился к вершине скалы, Далинар воспользовался преимуществом крепкой опоры и высоты и ударил. Паршенди даже не попытался уклониться. Он принял удар на шлем, который треснул, и замахнулся, целясь в ноги Далинару.
Тот отпрыгнул назад, проклиная свою медлительность. Он едва успел увернуться и не смог ударить второй раз до того, как паршенди забрался на скалу.
Враг сделал агрессивный выпад. Стиснув зубы, Далинар шагнул вперед, подставляя под удар предплечье и моля Вестников, чтобы броневая пластина выдержала. Клинок паршенди обрушился на доспех и расколол его, по всей руке Далинара прошла волна сильной дрожи. Латная перчатка вдруг обрела свинцовую тяжесть, но Далинар продолжал двигаться, занося собственный осколочный клинок для ответной атаки.
Целился он не в броню паршенди, а в скалу под ним.
Оплавленные осколки наруча Далинара еще не упали на землю, а он уже рассек уступ под ногами противника. Огромный кусок скалы поехал вниз, и осколочник, потеряв равновесие, полетел вместе с ним спиной вперед и ударился с грохотом о камни.
Далинар ударил о землю кулаком той руки, где сломался наруч, и снял латную перчатку. Высвободил руку, и свежий воздух охладил вспотевшую кожу. Князь бросил перчатку — она все равно была бесполезной без наруча — и с яростным криком ударил, держа клинок одной рукой. Отсек еще один кусок скалы, и тот полетел на осколочника.
Паршенди как раз поднялся пошатываясь, но камень ударил его по голове; раздался громкий треск, и выплеснулось облако буресвета. Далинар спустился, пытаясь добраться до врага, пока тот не шевелился. К несчастью, правая нога Далинара потяжелела, и, достигнув подножия скалы, он сильно хромал. Сняв латный ботинок, он не смог бы удерживать вес остального осколочного доспеха.
Паршенди поднялся. Князь остановился и стиснул зубы. Слишком медленно. Доспех паршенди, хоть и треснувший в нескольких местах, был в несравнимо лучшем состоянии, чем броня Далинара. Удивительное дело, но враг сумел сохранить свой осколочный клинок. Он наклонил бронированную голову в сторону Далинара; глаза его были спрятаны за щелью в забрале. Вокруг другие паршенди молча наблюдали, не приближаясь и не вмешиваясь.
Князь поднял клинок, держа его обеими руками. Ветерок холодил покрытую липким потом беззащитную кисть.
Нет смысла бежать. Здесь его поле битвы.
Впервые за много, много месяцев Каладин чувствовал себя совершенно живым и полным сил.
Красота копья, его свист в воздухе. Единство тела и разума, мгновенная реакция рук и ног, быстрота, превышающая скорость мысли. Ясность и привычность старых приемов с копьем, изученных в самое жуткое время его жизни.
Оружие было продолжением его самого; он обращался с ним с той же легкостью и инстинктивностью, что и с собственными пальцами. Каладин вертелся, убивая паршенди, верша возмездие за то, что те убили стольких его друзей. Возмездие за каждую стрелу, которую выпустили в него, живую мишень.
Буресвет восторженно пульсировал внутри, и Каладин чувствовал, что у битвы есть ритм. Почти такой же, как у песни паршенди.
А враги действительно пели. Они пришли в себя после того, как увидели, что Каладин поглощает буресвет и произносит Второй идеал. Теперь паршенди нападали волнами, неистово прорываясь к мосту, чтобы сбросить его в пропасть. Некоторые перепрыгнули на другую сторону, чтобы атаковать там, но Моаш привел мостовиков — и, удивительное дело, они держались.
Сил летала вокруг Каладина расплывчатым пятном, каталась на волнах буресвета, что поднимались от его кожи, точно лист во время бури. Спрен была вне себя от восторга. Он ни разу не видел ее такой.
Каладин не прерывал своих атак — в каком-то смысле это была всего одна атака, потому что удары перетекали друг в друга без остановок. Его копье не замирало ни на миг, и вместе со своими людьми он всякий раз отбрасывал паршенди, когда те дерзко выходили на бой очередной парой.
Убивать. Бить-крушить. В воздухе повис кровавый туман, и умирающие стонали у ног Каладина. Он пытался не обращать на них много внимания — это его враги. Но чистейший триумф не вязался с истреблением.
Он защищал. Он спасал. И все-таки убивал. Как могло нечто столь ужасное быть одновременно столь красивым?
Каладин увернулся от сверкающего серебристого меча, потом ударил копьем в бок, ломая ребра. Повернул копье, и его уже треснувшее древко разбилось о бок второго паршенди. Швырнул обломки в третьего, поймал другое копье, которое бросил Лопен. Гердазиец собирал поблизости копья павших алети, чтобы по необходимости давать Каладину новое оружие.
Нападая на кого-то, кое-что о нем узнаешь. Осторожен ли враг, внимателен ли он? Рвется ли вперед, желая сокрушить и подавить? Извергает ли проклятия, чтобы вывести из себя? Безжалостен ли он или способен пощадить того, кто явно не представляет угрозы?
Каладин восхищался паршенди. Он сразился с десятками, понемногу меняя стиль битвы. Против него одновременно выходили только двое или четверо. Они атаковали аккуратно и четко, и каждая пара боролась как одно целое. Они, похоже, уважали его за мастерство.
Красноречивее всего было то, как они избегали сражаться со Шрамом или Тефтом, которые были ранены, и сосредотачивались на Каладине, Моаше и других копейщиках, демонстрировавших наибольшую сноровку. Это вовсе не дикари, а умелые солдаты, которые сражались с честью, соблюдая правила. Большинству алети этого как раз и не хватало. В них он обнаружил то, что когда-то надеялся обнаружить в солдатах, которые бились на Расколотых равнинах.
Это открытие его потрясло. Убивая паршенди, Каладин понял, что уважает их.
В конце концов буря внутри вынудила его сражаться. Он выбрал свой путь, а эти паршенди без малейших сожалений перебили бы армию Далинара Холина. Каладин дал обещание и намеревался вместе со своими людьми его выполнить.
Он не знал, сколько длилась битва. Четвертый мост держался поразительно хорошо. Конечно, сражались они недолго, иначе паршенди одолели бы числом. Но раненых и умирающих врагов вокруг Каладина было так много, что казалось, прошли часы.
Парень испытал странную смесь облегчения и разочарования, когда сквозь ряды паршенди прорвалась фигура в осколочном доспехе, а вслед за нею хлынули воины в синем. Каладин неохотно отступил — его сердце колотилось, буря внутри притихла. Тело больше не излучало заметных потоков буресвета. Постоянный приток паршенди с самосветами в бороде питал его в начале битвы, но те, кто выступал против него потом, были уже без самосветов. Еще одно свидетельство того, что они не были примитивными недочеловеками, как заявляли светлоглазые. Враги заметили, что он делал, и, даже если не поняли, как это происходит, нашли способ этому противостоять.
В нем было достаточно света, чтобы не упасть без сил. Но когда алети отбросили паршенди, Каладин понял, насколько вовремя они появились.
«Мне надо быть очень осторожным с этим», — подумал он. Буря внутри пробуждала в нем жажду двигаться и атаковать, но при этом изматывала тело. Чем больше света Каладин использовал и чем быстрее это происходило, тем хуже он себя чувствовал, когда все заканчивалось.
Солдаты-алети взяли на себя фланговую защиту по обеим сторонам от моста, и измотанные мостовики отступили, многие сели, хватаясь за свои раны. Каладин бросился к ним:
— Доложите!
— Трое погибших, — мрачно проговорил Камень, присаживаясь рядом с телами, которые оттащил в сторону. Мэлоп, Безухий Джакс и Нарм.
Каладин скорбно нахмурился. «Радуйся, что остальные живы», — сказал он себе. Легко подумать, тяжело принять.
— Что с остальными?
Еще у пятерых были серьезные ранения, но Камень и Лопен о них позаботились. Эти двое неплохо усвоили уроки Каладина. Сам он больше ничего не мог сделать для раненых. Парень посмотрел на тело Мэлопа. Топор паршенди рассек руку и повредил кость; мостовик умер от потери крови. Если бы Каладин не сражался, он смог бы…
«Нет. Сейчас не время сожалеть».
— Переходите на ту сторону, — приказал он своим людям, взмахнув рукой. — Тефт, ты главный. Моаш, тебе хватит сил остаться со мной?
— Еще бы. — На окровавленном лице мостовика появилась ухмылка. Моаш выглядел взволнованным, но не уставшим.
Мостовики отступили. Каладин повернулся к солдатам-алети и как будто заглянул в шатер, куда сносили раненых со всего поля боя. Не было ни одного человека без какой-нибудь раны. Те, что в центре, спотыкались и хромали. Фланги еще сражались, но их форма была в крови и дырах. Отступление превратилось в хаос.
Он пробрался сквозь толпу раненых, указывая им на мост. Одни его слушались, другие продолжали стоять с отрешенным видом. Каладин поспешил к отряду, который держался лучше остальных.
— Кто вами командует?
— Это… — У солдата был глубокий порез на щеке. — Светлорд Далинар.
— Непосредственный командир. Кто ваш капитан?
— Он мертв. Как и командир роты. И его заместитель.
«Буреотец!»
— К мосту немедленно! — крикнул он и двинулся дальше. — Мне нужен офицер! Кто командует отступлением?
Впереди показался человек в поцарапанном синем осколочном доспехе, возглавлявший отряд. Вероятно, сын Далинара, Адолин. Он был занят, удерживая паршенди; беспокоить его было бы не очень умно.
— Сюда, — позвал какой-то солдат. — Я нашел светлорда Хавару! Он командир арьергарда!
«Наконец-то», — подумал Каладин и, поспешив сквозь хаос, обнаружил бородатого светлоглазого, который лежал на земле, кашляя кровью. Парень окинул его взглядом, увидел огромную рану на животе.
— Кто его заместитель?
— Мертв, — сказал светлоглазый воин, нашедший командира.
— А ты?
— Накомб Гаваль. — Солдат был совсем юный, моложе Каладина.
— Ты повышен. Переведи этих людей через мост как можно быстрее. Если спросят — в бою тебя повысили в звании до командира арьергарда. Если кто-то заявит, что он выше тебя по рангу, шли его ко мне.
Гаваль вздрогнул:
— Повышен… Кто ты такой? Разве ты можешь так поступать?
— Кто-то должен, — резко ответил Каладин. — Иди. За работу!
— Я…
— Быстро! — рявкнул Каладин.
Удивительное дело — светлоглазый отдал ему честь и заорал, созывая свой отряд. Люди Холина были ранены, избиты и потрясены, но их хорошо обучили. Как только появился командующий, приказы быстро разлетелись во все стороны. Отряды строились и пересекали мост один за другим. Знакомые действия, похоже, помогали им справиться с царившим вокруг беспорядком.
Через несколько минут основной массив армии Холина потек через мост, точно песок через узкое место в часах. Кольцо сражения начало сжиматься. Но люди по-прежнему кричали и умирали в беспорядочном грохоте мечей о щиты и копий о металл.
Каладин поспешно стащил с себя доспехи из панцирей — злить паршенди в этот момент не очень мудро — и бросился осматривать раненых. Он нашел офицеров, но оба были в шоке, ранены и ни на что не годны. Похоже, те, кто еще был в состоянии сражаться, руководили фланговой обороной, удерживая паршенди.
Каладин и Моаш ринулись в центр передовой, где алети держались лучше всего. Там он наконец-то обнаружил командира: высокого, величавого светлоглазого в стальной кирасе и шлеме. Синий цвет его мундира был на тон темнее, чем у остальных. Он командовал сражением почти в первых рядах.
Увидев Каладина, светлоглазый кивнул и заорал, перекрикивая шум битвы:
— Ты командуешь мостовиками?
— Да, — ответил Каладин. — Почему твои люди не идут к мосту?
— Мы Кобальтовая гвардия. Наш долг — защищать светлорда Адолина. — Он указал на сражавшегося чуть впереди принца в синем осколочном доспехе. Осколочник как будто пытался куда-то прорваться.
— Где великий князь? — допытывался Каладин.
— Мы не знаем. — Светлоглазый скривился. — Его гвардейцы исчезли.
— Вам придется отступить! Основное войско уже на другой стороне. Если вы останетесь, попадете в окружение!
— Мы не бросим светлорда Адолина. Прости.
Каладин огляделся по сторонам. Алети, сражавшиеся с флангов, едва удерживали позиции, но явно не собирались отступать, пока им не прикажут.
— Ну ладно. — Каладин вскинул копье и протолкался на передний край.
Там яростно сражались паршенди. Парень убил одного ударом в шею и влетел в середину группы; замелькал наконечник его копья. Буресвет почти закончился, но у этих паршенди были самосветы в бороде. Каладин вдохнул — немного, чтобы солдаты-алети не заметили, что он светится, — и бросился в атаку с новыми силами.
Враги отступили перед его яростным натиском, и те несколько кобальтовых гвардейцев, что сражались рядом, потрясенно отпрянули. Через пару секунд вокруг Каладина лежал с десяток паршенди, раненых или мертвых. В рядах врага открылась брешь, и он ринулся вперед, сопровождаемый Моашем.
Адолина окружило множество паршенди. Синий доспех юноши покрывали царапины и трещины. Каладин еще не видел осколочный доспех в таком ужасном состоянии. Буресвет струился из трещин почти так же, как поднимался от кожи Каладина, когда тот удерживал — или использовал — большое его количество.
Ярость осколочника в бою заставила Каладина замереть. Они с Моашем остановились на границе досягаемости осколочного клинка, и паршенди даже не заметили мостовиков — они с отчаянием пытались сокрушить Адолина. Принц Холин убивал по несколько врагов зараз, но, как Каладину уже доводилось видеть, его оружие не рассекало плоть. Глаза паршенди сгорали, чернели, и враги падали десятками. Вокруг Адолина собирались трупы, как упавшие перезрелые фрукты вокруг дерева.
И все-таки он явно держался из последних сил. Его осколочный доспех был не просто в трещинах — местами виднелись дыры. Шлем исчез, хотя принц заменил его обычным шлемом копейщика. Юноша хромал на левую ногу, почти волочил ее. Клинок нес смерть, но паршенди все подбирались.
Каладин не смел приближаться.
— Адолин Холин! — заорал он.
Осколочник продолжал сражаться.
— Адолин Холин! — снова завопил Каладин, и облачко буресвета вырвалось из его рта, а голос загремел.
Сын князя на миг застыл, оглянулся на Каладина и с неохотой отступил. Кобальтовая гвардия прорвалась благодаря Каладину и бросилась вперед, удерживая паршенди.
— Ты кто такой? — сердито спросил Адолин, приближаясь к Каладину. По его молодому лицу струился пот, волосы превратились в спутанную массу русого и черного.
— Я тот, кто спас твою жизнь! Мне нужно, чтобы ты дал приказ отступать. Твои войска больше не могут сражаться.
— Мостовик, мой отец еще там! — Адолин указал непомерно большим клинком. — Я его видел пару секунд назад. Его ришадиум отправился за ним, но не вернулись ни конь, ни всадник. Я поведу отряд и…
— Ты отступишь! — раздраженно перебил Каладин. — Холин, посмотри на своих людей! Они едва держатся на ногах, что уж говорить про битву. Ты теряешь десятки каждую минуту. Ты должен их отсюда вывести.
— Я не брошу отца, — упрямо возразил принц.
— Ради мира в… Если ты погибнешь, Адолин Холин, у этих людей не останется ничего. Их командиры ранены или мертвы. Ты не сможешь помочь отцу, ты едва переставляешь ноги! Я повторяю, немедленно забирай своих людей отсюда!
Молодой принц отшатнулся и моргнул, услышав тон Каладина, потом взглянул на северо-восток, где на скале внезапно мелькнула фигура в сланцево-сером доспехе, сражающаяся с осколочником-паршенди.
— Он так близко…
Каладин тяжело вздохнул:
— Я пойду за ним. Ты бери на себя отступление. Удерживай мост, только мост!
Адолин сердито уставился на Каладина и шагнул вперед, но тут в доспехе что-то сломалось. Принц Холин споткнулся и упал на одно колено. Стиснув зубы, он кое-как поднялся и громко крикнул:
— Капитан Малан! Берите своих солдат и отправляйтесь с этим человеком. Вытащите моего отца оттуда!
Светлоглазый, с которым парень говорил чуть раньше, решительно отсалютовал. Адолин опять бросил на Каладина сердитый взгляд, поднял осколочный клинок и с трудом зашагал к мосту.
— Моаш, иди с ним, — приказал Каладин.
— Но…
— Моаш, иди, — мрачно повторил Каладин, глядя на уступ, где сражался Далинар. Потом глубоко вздохнул, сунул копье под мышку и помчался сломя голову.
Кобальтовая гвардия орала ему вслед, пытаясь догнать, но он не оглядывался. Столкнувшись со строем атакующих врагов, повернулся и копьем сбил сразу двоих, перепрыгнул через них и побежал дальше. Большинство паршенди в этой части поля боя сражались с Далинаром или прорывались к мосту. Здесь, между двумя фронтами, ряды противника не отличались густотой.
Каладин двигался быстро, на бегу втягивая буресвет, увертываясь от паршенди. Вскоре он достиг места, где бился Далинар. Скалистый уступ был теперь пуст, но множество врагов собрались у его подножия.
«Там», — подумал Каладин и прыгнул вперед.
Заржала лошадь. Далинар потрясенно поднял голову и увидел, как Храбрец вырвался на открытое пространство, окруженное паршенди. Ришадиум пришел на помощь. Как… где?.. Конь должен был быть в безопасности, на другом плато.
Слишком поздно. Далинар стоял на одном колене, и противник-осколочник его добивал. Паршенди пнул его в грудь и опрокинул на спину.
Последовал удар по шлему. Еще один. И еще. Шлем лопнул, и от сильных ударов сознание Далинара спуталось. Где он? Что происходит? Почему его придавило чем-то тяжелым?
«Осколочный доспех, — подумал князь, пытаясь встать. — Я… в своем… доспехе…»
В лицо повеяло ветром. Удар по голове; таких ударов следовало остерегаться даже в осколочном доспехе. Враг возвышался над ним как гора и словно бы изучал, искал что-то.
Далинар выронил меч. Дуэлянтов окружали обычные солдаты-паршенди. Они вынудили Храбреца отступить, и конь, тихонько заржав, встал на дыбы. Великий князь посмотрел на него, и перед глазами все поплыло.
Почему осколочник оттягивал момент убийства? Гигант-паршенди наклонился и заговорил. У него был такой чудовищный акцент, что поначалу Далинар не понял ни слова. Но потом до него вдруг дошло, что враг все-таки говорит с ним по-алетийски.
— Это и в самом деле ты, — сказал осколочник-паршенди. — Я наконец-то тебя нашла.
Далинар удивленно моргнул.
Задние ряды наблюдавших за сценой врагов дрогнули. Что-то знакомое было в происходящем: множество паршенди вокруг, осколочник в опасности. Далинар такое уже переживал, только находясь с другой стороны.
Не может быть, чтобы осколочник беседовал с ним. Далинар получил слишком сильный удар по голове. Он точно бредит. Что за сила потревожила кольцо зрителей-паршенди?
«Садеас! — Мысли князя путались. — Он пришел спасти меня, как я спас его».
«Объедини их…»
«Он придет, — подумал Далинар. — Я знаю, он придет. Я соберу их…»
Паршенди пришли в движение, завертелись и завопили. Внезапно сквозь их ряды прорвался кто-то. Отнюдь не Садеас. Юноша с волевым лицом и длинными, вьющимися черными волосами. С копьем.
И он светился.
«Что?..» Далинар потрясенно смотрел на воина.
Каладин приземлился на открытом пространстве и увидел двух осколочников. Один лежал, и из его доспеха слабо сочился буресвет. Слишком слабо. Учитывая количество трещин, самосветы, скорее всего, почти разряжены. Другой — паршенди, судя по размерам и телосложению, — стоял над павшим.
«Отлично», — подумал Каладин, бросаясь вперед, пока враги не пришли в себя от неожиданности и не кинулись на него. Осколочник-паршенди, у которого сквозь большую пробоину на ноге вытекал буресвет, наклонился, вглядываясь в Далинара.
Вспышкой вернулось воспоминание о том, как Каладин спас Амарама. Парень метнулся к нему и вонзил копье в трещину.
От неожиданности осколочник закричал и выпустил клинок, который превратился в облачко тумана. Каладин выдернул копье и отпрянул. Осколочник замахнулся на него кулаком в латной перчатке, но не попал. Парень прыгнул и, вложив в удар все силы, опять вонзил копье в трещину на ножной пластине доспеха.
Осколочник закричал еще громче, споткнулся и упал на колени. Каладин попытался высвободить копье, но воин упал на него и разломал древко. Парень отпрянул; теперь он оказался с пустыми руками в кругу паршенди, и лишь буресвет струился из его тела.
Тишина. А потом воины опять начали повторять те же самые слова:
— Нешуа Кадаль!
Паршенди передавали их из уст в уста шепотом, растерянно и в какой-то момент завели песню, которую Каладин раньше не слышал.
«И так сойдет», — подумал он. Главное — они не пытались атаковать. Далинар Холин пошевелился, сел. Каладин присел и усилием воли направил бо́льшую часть буресвета в каменистую землю, оставив достаточно, чтобы держаться на ногах, но перестать светиться. Потом бросился к боевому коню, которого держали паршенди.
Они отпрянули от Каладина в ужасе. Тот взял поводья и быстро вернулся к великому князю.
Далинар тряхнул головой. Перед глазами у него по-прежнему все было как в тумане, но мысли постепенно приходили в порядок. Что случилось? Его ударили по голове… и теперь осколочник-паршенди лежал на земле.
Лежал? Что с ним произошло? Действительно ли эта тварь с ним говорила? Нет, наверное, ему все померещилось. Как и светящийся молодой копейщик. Теперь-то он не светился. Юноша держал вожжи Храбреца и нетерпеливо махал Далинару. Великий князь Холин заставил себя подняться. Вокруг них паршенди бормотали что-то неразборчивое.
«Осколочный доспех, — подумал князь, глядя на коленопреклоненного паршенди. — И клинок… я мог бы сдержать слово, данное Ренарину… я мог бы…»
Осколочник застонал, держась за ногу рукой в латной перчатке. Далинару не терпелось его прикончить. Он шагнул вперед, волоча непослушную ногу. Паршенди молча наблюдали. Почему они не нападали?
Высокий копейщик подбежал к Далинару, ведя за собой в поводу Храбреца:
— На коня, светлоглазый.
— Мы должны его прикончить. Мы можем…
— На коня! — скомандовал юноша, бросая ему вожжи, а паршенди в это время развернулись лицом к приближающемуся отряду солдат-алети. — Ты же вроде как честный! — прорычал копейщик.
С Далинаром редко так разговаривали, особенно темноглазые.
— Ну так вот, твои люди не уйдут без тебя, а мои люди не уйдут без твоих. Так что ты сейчас сядешь в седло, и мы выскочим из этой смертельной ловушки. Все понятно?
Далинар посмотрел юноше в глаза. Кивнул. Ну конечно. Копейщик прав, они должны оставить вражеского осколочника в покое. Им ведь все равно не снять с него доспехи. Не волочить же за собой труп?
— Отступаем! — крикнул Далинар солдатам, взбираясь в седло Храбреца: он едва смог это сделать — в его доспехе оставалось очень мало буресвета.
Храбрец, крепкий и верный, понесся галопом по коридору спасения, за который солдаты заплатили своей кровью. Безымянный копейщик бежал следом, а Кобальтовая гвардия погибала вокруг них. Впереди, на спасительном плато, было множество солдат. Мост все еще стоял, его удерживал взволнованный Адолин, ожидая возвращения отца.
С чувством облегчения Далинар галопом пронесся по деревянному настилу и достиг прилегающего плато. Адолин и его оставшиеся гвардейцы ринулись следом.
Далинар развернул Храбреца, глядя на восток. Паршенди столпились на краю ущелья, но не бросились в погоню. В верхней части плато несколько человек трудились над куколкой. Ее забыли обе стороны в горячке сражения. До сих пор они никогда не гнались за отступающими, но могли теперь и передумать — погнать войско Далинара до самых постоянных мостов.
Но этого не случилось. Они построились и завели одну из своих песен — ту самую, что пели всякий раз, когда войска алети отступали. Пока Далинар наблюдал, во главе паршенди появился, хромая, воин в потрескавшемся серебристом осколочном доспехе и красном плаще. Он снял шлем, но расстояние было слишком большим, чтобы разглядеть черты черно-красного лица в мраморных разводах. Старый враг Далинара поднял осколочный клинок жестом, который нельзя было ни с чем перепутать. Салют — знак уважения. Князь инстинктивно призвал свой клинок и через десять ударов сердца ответил таким же салютом.
Мостовики вытащили мост на плато, разделяя две армии.
— Позаботьтесь о раненых, — крикнул Далинар. — Мы не бросим никого их тех, кто сможет выжить. Здесь паршенди на нас не нападут!
Его люди закричали в ответ. Каким-то образом это спасение казалось большей победой, чем любое выигранное светсердце. Усталые отряды алети разделились на батальоны. Восемь отправились на битву, и теперь их было тоже восемь… но в нескольких осталось всего-то сотня-другая солдат. Те, кто знал лекарское дело, осматривали шеренги, а оставшиеся в живых офицеры подсчитывали потери. Солдаты садились без сил, окруженные спренами боли и спренами изнеможения, окровавленные, многие без оружия и в порванной форме.
Паршенди на другом плато продолжали свою странную песню.
Далинар сосредоточился на мостовом расчете. Юноша, который его спас, был, похоже, их командиром. Неужели он и впрямь поверг осколочника?.. Далинар смутно припомнил быструю, резкую схватку, копье в ногу. Парень явно умелый и удачливый боец.
Мостовой расчет действовал куда более сплоченно и дисциплинированно, чем Далинар мог ожидать от людей столь низкого положения. Он больше не вправе медлить. Великий князь Холин двинул Храбреца вперед, проехал мимо раненых, измотанных солдат. Они напомнили ему о собственной усталости, но теперь, когда Далинар мог сидеть, особо не напрягаясь, силы постепенно возвращались и в голове уже не звенело.
Командир мостового расчета занимался раной одного из своих, и его пальцы двигались умело. Опытный полевой лекарь — и в мостовиках?
«Что ж, почему бы и нет? — подумал князь. — Это не более странно, чем то, как хорошо он сражается». Вот так секреты у Садеаса…
Юноша посмотрел на Далинара снизу вверх, и тот впервые заметил на лбу своего спасителя рабские клейма, скрытые длинными волосами. Мостовик с крайне недружелюбным видом встал и скрестил руки на груди.
— Вы заслуживаете похвалы, — произнес Далинар. — Вы все. Почему ваш великий князь отступил, а потом прислал вас на помощь?
Несколько мостовиков тихонько рассмеялись.
— Он нас не посылал, — сказал их главный. — Мы пришли сами. Против его воли.
Далинар кивнул и понял, что это единственный ответ, которого следовало ждать.
— Почему? — допытывался он. — Почему вы это сделали?
Юноша пожал плечами:
— Вы так впечатляюще позволили поймать себя в ловушку…
Далинар вновь устало кивнул. Вероятно, ему следовало испытывать раздражение из-за тона молодого человека, но тот говорил чистую правду.
— Да, но почему вы пришли? И где выучились так хорошо сражаться?
— Это вышло случайно, — пояснил тот и снова повернулся к своим раненым.
— Как я могу вам отплатить? — спросил Далинар.
Мостовик опять взглянул на него:
— Не знаю. Мы собирались сбежать от Садеаса, исчезнуть в суматохе. Может, все-таки сбежим, но он точно выследит нас и перебьет.
— Я мог бы забрать всех вас в свой лагерь и заставить Садеаса дать вам свободу.
— Боюсь, не получится. — В глазах мостовика читался страх. — И боюсь, что в вашем лагере теперь небезопасно. Этот маневр Садеаса… Это ведь начало войны между вами, верно?
Так ли это на самом деле? Далинар избегал думать о Садеасе — его мысли занимало выживание, — но гнев был бурлящей ямой где-то глубоко внутри его. Он отомстит Садеасу за случившееся. Но может ли допустить войну между княжествами? Это расколет Алеткар. Более того, уничтожит Дом Холин. У Далинара не осталось ни войск, ни союзников, чтобы противостоять Садеасу, — ведь он только что потерпел катастрофу.
Как поступит Садеас, когда Далинар вернется? Попытается закончить дело, нападет? «Нет, — подумал князь, — нет, он все обставил именно так неспроста». Садеас на него не нападал. Он бросил Далинара, но по правилам алети это совсем другое дело. Он просто тоже не захотел рисковать королевством.
Садеас не хочет прямой войны, а Далинар, невзирая на гнев, не может себе ее позволить. Великий князь сжал кулак и опять повернулся к копейщику:
— Войны не будет. По крайней мере, не сейчас.
— Что ж, в этом случае, забирая нас в свой лагерь, вы совершаете кражу. Королевский закон и Заповеди, которых вы, по слухам, придерживаетесь, потребуют вернуть нас Садеасу. Он не позволит нам так просто уйти.
— Я разберусь с Садеасом, — сказал Далинар. — Возвращайтесь со мной. Даю слово, вы будете в безопасности. Клянусь всеми ошметками чести, что у меня еще остались.
Мостовик посмотрел ему в глаза, словно что-то искал. До чего же он жесткий для столь молодых лет…
— Ну хорошо, — согласился этот странный копейщик. — Мы вернемся. Я не могу бросить людей, которые остались в лагере, и, поскольку у нас теперь так много раненых, припасов для бегства все равно не хватит.
Юноша вновь принялся трудиться над раненым, а Далинар верхом на Храбреце поехал за отчетом о потерях. Он вынудил себя взять под контроль ненависть к Садеасу. Это было трудно. Нельзя превратить случившееся в войну, но и вернуться к прежнему тоже не мог.
Садеас расшатал равновесие. Того, что было, уже не восстановить.
69Справедливость
«У меня отняли все. Я стою пред тем, кто спас мне жизнь. Я защищаю того, кто убил мои обещания. Я поднимаю руку. Буря отвечает».
Навани протолкалась сквозь охранников, не обращая внимания на их протесты и на призывы сопровождавших ее дам. Она вынудила себя сохранять спокойствие. Прочь тревоги! То, что ей рассказали, — всего лишь слухи. Иначе просто не может быть.
К несчастью, с возрастом ей все трудней давалась присущая истинной светледи уравновешенность. Она шла по лагерю Садеаса, ускоряя шаг. Попадавшиеся навстречу солдаты поднимали руку, предлагая помощь или требуя остановиться. Мать короля не обращала на них внимания; никто не посмеет тронуть ее хоть пальцем. Одна из привилегий, дарованных статусом матери короля.
Лагерь был неряшливый, плохо спланированный. С подветренной стороны бараков тут и там выросли трущобные кварталы, где обитали торговцы, шлюхи и рабочие. На большинстве карнизов висели наросты из затвердевшего крема, похожие на потеки расплавленного воска на краю стола. По сравнению с аккуратными линиями и чистенькими зданиями в военном лагере Далинара контраст был разительный.
«С ним все хорошо, — повторяла она себе. — Садеасу не поздоровится, если что-то случилось!»
Свидетельством паники, царившей в душе Навани, было то, что она даже не подумала о новом расположении улиц, которое можно было бы предложить Садеасу. Она направилась прямиком к площадке для построения и, прибыв туда, обнаружила войско, которое словно и не участвовало ни в какой битве. Солдаты, без следа крови на форме, болтали и смеялись, офицеры обходили шеренги и отправляли один отряд за другим на отдых.
Такая картина должна была вселить в нее уверенность, ведь это совсем не походило на армию, которая только что перенесла катастрофу. Однако Навани лишь сильнее встревожилась.
Неподалеку под навесом Садеас, в красном осколочном доспехе без единого пятнышка, беседовал с группой офицеров. Навани решительно направилась к навесу, но гвардейцы сумели преградить ей путь, выстроившись плечом к плечу, в то время как один из них пошел сообщить Садеасу о гостье.
Навани нетерпеливо скрестила руки. Возможно, надо было взять паланкин, как и предлагали сопровождающие дамы. Лишь несколько из светледи добрались до площадки для построения, и вид у них был недовольный. С паланкином в итоге вышло бы быстрее, объясняли они, потому что в этом случае гонцы заранее сообщили бы Садеасу о ее визите.
Когда-то Навани соблюдала подобные правила. Она помнила, как в молодости вела изощренные игры, наслаждалась возможностью управлять системой. Что это ей принесло? Мертвого мужа, которого она никогда не любила, и «привилегированное» положение при дворе, равнозначное положению чулла на пастбище.
Что предпримет Садеас, если она возьмет и закричит? Сама мать короля будет визжать, как рубигончая, которой выкрутили антенны? Навани раздумывала об этом, пока солдат ждал возможности сообщить Садеасу о ней.
Краем глаза она заметила, как на площадку для построения прибыл юноша в синем мундире, в сопровождении небольшой свиты из трех гвардейцев. Это был Ренарин, в кои-то веки утративший привычный спокойный и любознательный вид. С широко распахнутыми глазами, вне себя от тревоги, он бросился к Навани.
— Машала, — тихонько взмолился юноша, — умоляю, скажи, что ты знаешь?
— Войско Садеаса вернулось без войска твоего отца. Говорят о стремительном отступлении, хотя непохоже, чтобы этим солдатам пришлось вынести что-то подобное. — Она сердито уставилась на Садеаса, почти решившись устроить истерику. К счастью, великий князь наконец-то поговорил с солдатом и отослал его обратно.
— Светлость, вы можете подойти, — пригласил тот, кланяясь ей.
— Вовремя, — проворчала Навани и, оттолкнув его, направилась к навесу.
Ренарин, поколебавшись, присоединился к ней.
— Светлость Навани, — приветствовал ее Садеас, сцепив руки за спиной. В своем алом доспехе, он выглядел внушительно. — Я рассчитывал сообщить вам новости во дворце вашего сына. Полагаю, катастрофа вроде этой слишком велика, чтобы удержать ее в секрете. Примите мои соболезнования в связи с потерей брата.
Ренарин тихонько ахнул.
Навани собрала все силы, скрестила руки, пытаясь приглушить крики отрицания и боли, что зазвучали в глубине ее души. Это было закономерно. Она видела такие закономерности повсюду. Например, в том, что ей не суждено было владеть чем-то ценным на протяжении достаточно долгого времени. Стоило осознать, чем она владеет, как это тут же у нее забирали.
«Спокойно», — приказала Навани самой себе.
— Объяснись. — Она смотрела Садеасу прямо в глаза. Этот взгляд Навани отрабатывала десятилетиями и с удовлетворением отметила, что он смутил великого князя.
— Светлость, мне жаль, — запнувшись, сказал Садеас. — Паршенди разбили войско вашего брата. Совместная тактика была глупостью. Дикари сообразили, что перемены несут опасность, и привели на эту битву всех солдат до единого, окружив нас.
— И потому ты… бросил Далинара?
— Мы отчаянно сражались, пытаясь пробиться к нему, но враг попросту задавил нас числом. Пришлось отступить, иначе мы бы тоже погибли! Я бы продолжил сражаться, но собственными глазами увидел, как ваш брат пал и паршенди с молотами набросились на него. — Садеас скривился. — Они хватали окровавленные куски осколочного доспеха как желанную награду. Варвары, монстры!
Навани почувствовала холод. Холод и оцепенение. Как такое могло случиться? Она наконец-то, после стольких усилий, добилась того, чтобы этот каменноголовый мужчина увидел в ней женщину, а не сестру. И вот…
И вот…
Она стиснула зубы и приказала себе не плакать.
— Я тебе не верю.
— Понимаю, что это тяжелая новость. — Садеас взмахом руки велел адъютанту принести ей стул. — Сожалею, что мне пришлось ее вам сообщить. Мы с Далинаром… ну, я знал его много лет, и, хотя мы не всегда видели один и тот же рассвет, я считал его союзником. И другом. — Он негромко выругался, глядя на восток. — Они поплатятся. Я это так не оставлю.
Он говорил так искренне, что решимость Навани дрогнула. Бедный Ренарин, бледный и с широко распахнутыми глазами, выглядел потрясенным до потери дара речи. Когда принесли стул, Навани отказалась сесть, и Ренарин рухнул на него, заслужив неодобрительный взгляд Садеаса. Юноша схватился за голову и уставился в землю. Он весь дрожал.
«Он же теперь великий князь», — поняла Навани.
Нет. Нет! Он станет великим князем, лишь если она согласится с тем, что Далинар мертв. А он не мертв. Не мог умереть.
«Все мосты были у Садеаса», — подумала Навани, окинув взглядом лесной склад.
Она вышла из-под навеса и кожей ощутила тепло солнца, клонившегося к закату. Подошла к своей свите.
— Ручку-кисть, — приказала она Макаль, в обязанности которой входило носить сумку с письменными принадлежностями. — Самую толстую. И чернила для возжигания.
Невысокая полненькая женщина открыла сумку и вытащила ручку-кисть, увенчанную пучком свиной щетины толщиной с мужской большой палец. Навани взяла ее, потом чернила.
Гвардейцы уставились на мать короля. А та окунула ручку-кисть в чернила цвета крови, опустилась на колени и начала рисовать на каменистой земле.
Искусство подразумевало творчество. В этом была его душа, его суть. Творчество и порядок. Взяв что-то простое и незамысловатое — немного чернил, чистый лист, — можно было создать нечто совсем другое. Что-то из ничего. В этом и заключается душа творчества.
Рисуя, она чувствовала, как по щекам текут слезы. У Далинара не было ни жены, ни дочерей; никто не мог за него помолиться. И потому Навани нарисовала молитву прямо на земле, велев прислужницам добыть еще чернил. На коричневатых камнях раскинулся огромный глиф, который можно было измерять шагами, и она все продолжала рисовать.
Вокруг собрались солдаты, и сам великий князь вышел из-под навеса, следя за тем, как мать короля трудится, подставив спину солнцу, как ползает по камням, то и дело исступленно окуная ручку-кисть в одну из чернильниц. Что есть молитва, как не творчество? Сотворение нового из пустоты. Создание просьбы из отчаяния, мольбы из муки. Поклон Всемогущему, претворение пустой человечьей гордыни в смирение.
Что-то из ничего. Истинный акт творения.
Ее слезы мешались с чернилами. Она использовала четыре полных чернильницы. Вдовствующая королева ползала по камням, опираясь защищенной рукой, вытирая пыль и размазывая чернила по щекам в те моменты, когда приходилось смахивать слезы с глаз. Когда глиф длиной в двадцать шагов, будто нарисованный кровью, был наконец-то закончен, она опустилась рядом с ним на колени. Чернила блестели на солнце, и Навани подожгла их свечой; состав мог гореть и в сухом, и во влажном виде. Огонь охватил всю молитву, уничтожая рисунок и посылая саму его душу к Всемогущему.
Навани опустила голову пред собственной молитвой. Всего один символ, но сложный. «Тэт». Справедливость.
Мужчины молча наблюдали, словно боясь по неосторожности испортить ее святое дело. Поднялся холодный ветер, знамена и плащи затрепетали. Молитва погасла, но не беда. Она и не должна была гореть долго.
— Светлорд Садеас! — взволнованно закричал кто-то.
Навани вскинула голову. Солдаты расступились, пропуская гонца в зеленом. Он поспешил к Садеасу и начал что-то говорить, но великий князь схватил его за плечо рукой в латной перчатке и жестом велел гвардейцам заслонить их от посторонних, после чего толкнул гонца под навес.
Мать короля по-прежнему сидела на коленях возле своей молитвы. Огонь выжег на камнях шрам в форме глифа. Кто-то приблизился к ней. Ренарин. Он опустился на одно колено, положил ей руку на плечо:
— Спасибо, машала.
Она кивнула, вставая; свободную руку покрывали красные чернильные пятна. Ее глаза все еще были полны слез, но она прищурилась, высматривая Садеаса за шеренгой гвардейцев. Его лицо уподобилось буре — оно налилось краской, а глаза заполыхали от гнева.
Навани повернулась и, пробившись сквозь ряды солдат, выбралась на край площадки для построения. Ренарин и несколько офицеров Садеаса последовали за ней — и все вместе они уставились на открывшийся вид.
По Расколотым равнинам к военным лагерям приближалось измученное войско во главе со всадником в сланцево-серой броне.
Далинар ехал верхом на Храбреце впереди войска из двух тысяч шестисот пятидесяти трех человек. Вот и все, что осталось от восьми тысяч, которые он повел на штурм Башни.
Долгий путь обратно через все плато дал ему время на размышления. Внутри у него по-прежнему бушевал ураган чувств. Он сжимал и разжимал левый кулак, пока ехал; князь одолжил синюю латную перчатку у сына. Понадобится несколько дней, чтобы собственная перчатка Далинара восстановилась. Или больше, если паршенди попытаются вырастить полный доспех из тех обломков, что он оставил. У них ничего не получится, если оружейники Далинара будут подпитывать его доспех буресветом. Брошенная перчатка разрушится, рассыплется в пыль, а доспех отрастит новую.
Пока что он взял перчатку Адолина. Они собрали все заряженные самосветы, что нашлись у двадцати шести сотен солдат, и использовали этот буресвет, чтобы зарядить и восстановить его доспех. Броню по-прежнему покрывали трещины, похожие на шрамы. Чтобы возместить весь причиненный ущерб, потребуется много дней, но доспех уже сейчас пригоден для битвы, если до нее дойдет.
Но битвы необходимо избежать. Далинар должен встретиться с Садеасом лицом к лицу, и нужно сделать это во всеоружии. Вообще-то, князь очень хотел ринуться вверх по склону в лагерь Садеаса и официально объявить о начале войны со своим «старым другом». Возможно, призвать осколочный клинок и прикончить его.
Этого не случится. Солдаты Далинара слишком слабы, а его собственное положение — слишком зыбко. Настоящая война уничтожит и его, и королевство. Надо предпринять кое-что другое. То, что защитит королевство. А отомстить можно и потом. Даже нужно. Но Алеткар превыше всего.
Он опустил синий бронированный кулак, стиснул вожжи Храбреца. Адолин ехал неподалеку. Они и его доспех зарядили, хотя теперь ему не хватало латной перчатки. Далинар сначала отказывался от предложенной сыном перчатки, но потом уступил рассудительным доводам Адолина. Если кому-то придется обойтись без нее, то пусть это будет тот, кто моложе. Доспех стирал разницу в возрасте, но без доспеха Адолин был юношей двадцати с небольшим лет, а Далинар — стареющим мужчиной за пятьдесят.
Великий князь Холин по-прежнему не знал, что думать о видениях и о том, как они явно подвели его, велев доверять Садеасу. С этим он разберется попозже. Не все сразу.
— Элталь, — позвал Далинар.
Элталь, проворный, с изящным лицом и тонкими усиками, с раненой рукой на перевязи, — офицер самого высокого звания из выживших в катастрофе. Он был одним из тех, кто удерживал коридор вместе с Далинаром ближе к концу битвы.
— Да, светлорд? — спросил Элталь, подбегая к великому князю.
Все лошади, кроме двух ришадиумов, везли раненых.
— Отвезите раненых в мой военный лагерь. Скажите Телебу объявить общую тревогу. Оставшиеся роты привести в боевую готовность.
— Слушаюсь, светлорд. — Офицер отсалютовал ему. — Светлорд, к чему им следует готовиться?
— Ко всему. Но надеюсь, ничего не случится.
— Я понял, светлорд, — сказал Элталь и отправился исполнять распоряжения.
Далинар развернул Храбреца и направил к мостовикам, которые по-прежнему следовали за своим мрачным командиром по имени Каладин. Они бросили мост, как только достигли постоянных переправ; Садеас теперь мог его забрать.
Мостовики остановились, завидев его, и построились чуть ли не по-военному, хотя выглядели такими же усталыми, как сам Далинар. Они крепко держали свои копья, словно не сомневались, что он их отнимет. Они его спасли, но явно не доверяли ему.
— Я посылаю раненых в свой лагерь, — сказал Далинар. — Вам следует отправиться с ними.
— Вы будете разбираться с Садеасом? — спросил Каладин.
— Я должен. — «Я хочу узнать, почему он так поступил». — Потом я выкуплю вашу свободу.
— Тогда я остаюсь с вами.
— И я, — присоединился стоявший рядом с ним мостовик с ястребиным лицом.
Вскоре все мостовики заявили, что останутся.
Каладин повернулся к ним:
— Я должен вас отослать.
— Чего? — возмутился пожилой мостовик с короткой седой бородой. — Ты можешь рисковать собой, а мы нет? В лагере Садеаса остались наши ребята. Нам нужно их оттуда вытащить. По крайней мере, мы должны быть вместе. До самого конца.
Остальные закивали. Далинара снова потрясло, насколько они дисциплинированные. Он все больше понимал, что Садеас к этому не имеет никакого отношения. Это все заслуга того, кто возглавляет их. Хотя глаза у этого Каладина были темно-карие, держался он как светлорд.
Что ж, если они не хотят уходить, Далинар не станет их принуждать. Князь поехал вперед, и вскоре около тысячи солдат отделились и последовали на юг, к его военному лагерю. Остальные продолжили путь в лагерь Садеаса вместе с Далинаром. Приближаясь, князь заметил, что у последней расщелины собралась небольшая толпа. В первых рядах стояли двое, кого он сразу узнал. Ренарин и Навани.
— Они-то что делают в военном лагере Садеаса? — Адолин верхом на Чистокровном поравнялся с отцом и улыбнулся, превозмогая усталость.
— Не знаю. Но пусть благословит их Буреотец за то, что пришли. — Увидев любимые лица, он наконец-то осознал, что пережил этот день.
Храбрец пересек последний мост и приблизился к Ренарину.
В кои-то веки на лице юноши отражалась неподдельная радость. Далинар спрыгнул с коня и обнял сына.
— Отец, — воскликнул Ренарин, — ты живой!
Адолин, смеясь и бряцая броней, также спешился. Ренарин выбрался из объятий отца и схватил брата за плечо одной рукой, другой легонько стукнув по осколочному доспеху, широко улыбаясь. Далинар тоже улыбнулся и, отвернувшись от сыновей, посмотрел на Навани. Она сцепила руки перед собой и вскинула брови. На ее лице почему-то виднелось несколько пятнышек красной краски.
— Ты ведь не беспокоилась?
— Не беспокоилась? — переспросила она. Их взгляды встретились, и Далинар впервые заметил, что глаза Навани покраснели. — Я пришла в ужас…
И спустя мгновение Далинар уже сжимал ее в объятиях. Ему пришлось соблюдать осторожность из-за осколочного доспеха, но даже в латных перчатках князь чувствовал шелк ее платья и, поскольку был без шлема, мог вдыхать исходивший от нее цветочный аромат душистого мыла. Он держал ее так крепко, как только осмеливался, и, наклонив голову, прижался носом к ее волосам.
— Хм… — с теплотой заметила она, — кажется, по мне скучали. Люди смотрят. Пойдут слухи.
— Наплевать.
— Хм… кажется, по мне очень сильно скучали.
— На поле боя, — хрипло проговорил Далинар, — я думал, что умру. И принял это.
Она подняла голову и растерянно посмотрела на него.
— Я слишком много времени тратил на тревоги о том, что подумают люди. Когда же решил, что мое время пришло, то понял: все это было напрасно. В конце концов, я был доволен тем, как прожил жизнь. — Глядя на нее сверху, Далинар отдал мысленный приказ и отстегнул правую латную перчатку — она со звоном упала на камни. Мозолистой рукой князь взял Навани за подбородок. — У меня было лишь два повода для сожалений. Ты и Ренарин.
— То есть ты хочешь сказать, что можешь просто умереть, — и это хорошо?
— Нет. Я хочу сказать, что видел вечность и в ней был мир. Это изменит мою жизнь.
— Долой угрызения совести?
Далинар поколебался.
— Сомневаюсь, что мне удастся полностью от них избавиться. В смерти я увидел мир, но жизнь… она как буря. И все-таки я теперь вижу вещи по-другому. Пора прекратить дозволять лжецам вертеть мною, как им захочется.
Он посмотрел на вершину холма над ними, где собиралось все больше солдат в зеленом, и негромко продолжил:
— Я все думаю об одном из видений… о последнем, где встретил Нохадона. Он ответил отказом на мое предложение записать свои мудрые мысли. В этом что-то есть. Что-то, чему я должен научиться.
— Что? — спросила Навани.
— Еще не знаю. Но скоро все пойму. — Он снова прижал ее к себе, положив руку на затылок, ладонью ощущая волосы. Князь хотел, чтобы доспех исчез и между ними не было преграды из металла.
Но время для этого еще не пришло. Далинар с неохотой отпустил Навани и повернулся к сыновьям, которые обеспокоенно за ними наблюдали. Его солдаты глядели на армию Садеаса, что собиралась на вершине холма.
«Я не могу допустить кровопролития, — подумал Далинар, наклоняясь и вкладывая кисть в упавшую латную перчатку. Натянулись ремни, соединяя ее с остальным доспехом. — Но я также не намерен уползать обратно в свой лагерь, не разобравшись с ним». По крайней мере, нужно понять цель предательства. Ведь все шло так хорошо…
Кроме того, оставалось еще обещание, данное мостовикам. Далинар поднимался по склону холма, и покрытый пятнами крови синий плащ развевался у него за спиной. Адолин шел рядом, бряцая доспехом; по другую сторону едва поспевала Навани. Ренарин следовал позади. Оставшиеся шесть сотен солдат также маршировали за великим князем Холином.
— Отец… — проговорил Адолин, поглядывая на вражеские войска.
— Не призывай клинок. Мы не будем драться.
— Садеас бросил тебя, верно? — тихонько поинтересовалась Навани, чьи глаза полыхали от гнева.
— Не просто бросил, — зло ответил Адолин. — Он устроил нам ловушку и предал.
— Мы выжили, — твердо сказал Далинар. Путь становился все более четким. Князь знал, что должен делать. — Он не нападет на нас здесь, но может попытаться спровоцировать. Держи меч в тумане, Адолин, и следи за тем, чтобы наши воины не совершили никаких ошибок.
Солдаты в зеленом неохотно расступились, сжимая копья. Они глядели враждебно. Поодаль, но почти в авангарде войска Далинара шли мостовики во главе с Каладином.
Адолин не призвал свой клинок, хотя на стоявших вокруг солдат Садеаса глядел с презрением. Воины Далинара, разумеется, напряглись, оказавшись снова в окружении врагов, но все же последовали за ним на площадку для построения. Впереди стоял Садеас. Вероломный великий князь скрестил руки на груди; он все еще был в осколочном доспехе, и ветер ворошил его курчавые черные волосы. Кто-то выжег на камнях огромный глиф «тэт», и Садеас был прямо в его центре.
Справедливость. В том, что Садеас стоял, попирая ее, ощущалась потрясающая гармония.
— Далинар! — воскликнул он. — Старый друг! Похоже, я ошибся в оценке твоих шансов. Приношу свои извинения за то, что отступил, пока ты пребывал в опасности, но жизни моих людей важнее всего. Уверен, ты понимаешь.
Далинар остановился неподалеку от Садеаса. Два великих князя смотрели друг на друга, их войска напряженно ждали. Холодный ветерок трепал навес у Садеаса за спиной.
— Разумеется, — спокойно проговорил Далинар. — Ты сделал то, что должен был.
Садеас заметно расслабился, хотя несколько солдат Далинара начали ворчать. Адолин приструнил их сердитым взглядом.
Далинар повернулся и взмахом руки велел Адолину и его людям отойти. Навани вскинула бровь, но отступила вместе с остальными, когда он дал понять, что так надо. Князь снова перевел взгляд на Садеаса, и тот, явно заинтригованный, приказал своим адъютантам отойти.
Далинар подошел к краю глифа «тэт», и Садеас двинулся ему навстречу; теперь их разделяли дюймы. Они были одного роста. С такого близкого расстояния Далинару показалось, что он видит в глазах Садеаса напряжение и ярость. Далинар выжил — и тем самым разрушил план, на который ушло много месяцев.
— Я должен знать: почему? — спросил князь так тихо, что никто, кроме Садеаса, не мог его услышать.
— Из-за моей клятвы, старый друг.
— Что?! — Далинар сжал кулаки.
— Мы оба много лет назад кое в чем поклялись. — Садеас вздохнул; его несерьезность улетучилась, и теперь он говорил искренне. — Защищать Элокара. Защищать это королевство.
— Это я и делал! У нас была одна цель. И мы сражались вместе. Все получалось!
— Да, но теперь я уверен, что смогу победить паршенди один. Все, чего мы добились вдвоем, я могу сделать и без тебя, разделив армию пополам: одна часть помчится вперед, а бо́льшая пойдет следом. Я должен был воспользоваться этим шансом и устранить тебя, разве ты не понимаешь? Гавилар погиб из-за своей слабости. Я с самого начала убеждал, что следует напасть на паршенди и покорить их. Он настаивал на мирном договоре, который и привел к его смерти. Теперь ты повел себя в точности как он. Те же самые идеи, те же самые разговоры. Через тебя они переходят к Элокару. Он одевается как ты, он говорит со мной о Заповедях и о том, что нам, возможно, следует распространить их на все военные лагеря. Король уже подумывает об отступлении!
— И ты пытаешься меня убедить, что это был честный поступок? — прорычал Далинар.
— Нет, что ты, — усмехнулся Садеас. — Я столько лет силился стать главным советником Элокара… Но у меня на пути все время был ты, отвлекал его, внушал ему то, что мне мешало. Не стану притворяться, что дело лишь в чести, хотя без нее и не обошлось. В итоге мне просто потребовалось, чтобы ты исчез. — Голос Садеаса стал ледяным. — Друг мой, ты же сходишь с ума. Можешь звать меня лжецом, но то, что я сегодня сделал, было милосердием. Я дал тебе шанс погибнуть смертью храбрых, чтобы не пришлось смотреть, как ты падаешь все ниже и ниже. Позволив паршенди убить тебя, я мог бы защитить Элокара от твоего безумия и превратить тебя в символ, который напоминал всем, чего мы тут на самом деле добиваемся. Твоя смерть могла бы стать тем, что наконец-то объединило бы нас. Если вдуматься — до чего злая ирония…
Далинар глубоко вздохнул. Ему было трудно удерживать под контролем свою ярость, свое негодование, не позволить им поглотить себя.
— Тогда скажи мне еще кое-что. Почему ты не повесил на меня попытку убийства короля? Зачем очистил мою репутацию, раз всего лишь ждал подходящей возможности меня предать?
Садеас тихонько фыркнул:
— Пфф. Никто бы не поверил, что ты пытался убить Элокара. Все лишь болтают, но на самом деле не верят. Обвинив тебя слишком быстро, я бы рисковал навлечь на себя подозрения. — Он покачал головой. — Думаю, Элокар знает, кто пытался убить его. Он мне на это намекал, хотя и не выдал имя.
«Что? Он знает? Но… как? Почему же не сказал нам, кто это?»
Далинар внес изменения в свои планы. Князь не был уверен, правду ли излагает Садеас, но если да, это можно использовать.
— Он знает, что это не ты, — продолжил Садеас. — Это я понял по его поведению — Элокар сам не осознает, насколько прозрачны его поступки. Обвинять тебя было бы бессмысленно. Король бы защитил тебя, а я, скорее всего, потерял пост великого князя осведомленности. Но это дало мне чудесную возможность вновь завоевать твое доверие.
«Объедини их…» Видения. Человек, который беседовал с Далинаром в видениях, глубоко ошибался. Действуя с честью, он не добился верности Садеаса, но всего лишь открылся и допустил это предательство.
— Если это еще что-то значит, — спокойно сказал Садеас, — ты мне нравишься. Действительно нравишься. Но ты препятствие на моей дороге; ты сила, которая, сама того не подозревая, постепенно уничтожает королевство Гавилара. Потому я не мог упустить этот шанс.
— Это был не просто удачный шанс. Ты все подстроил.
— Я постоянно строю планы, но не всегда пользуюсь открывшимися возможностями. Сегодня воспользовался.
Далинар усмехнулся:
— Что ж, ты мне кое-что доказал, попытавшись меня устранить.
— И что же? — спросил заинтригованный Садеас.
— Ты доказал, что я все еще представляю собой угрозу.
Великие князья продолжали свой тихий разговор. Каладин ждал поодаль от солдат Далинара — измученный, как и весь Четвертый мост.
Садеас удостоил их хмурым взглядом. Матал с багровым лицом стоял в толпе, следя за командой Каладина. Светлоглазый, вероятно, понимал, что его накажут, как наказали Ламарила. Урок не пошел впрок. Надо было сразу прикончить Каладина.
«Пытались, — подумал он. — Не вышло».
Каладин не знал, что с ним произошло, что изменилось из-за Сил и слов в его голове. Похоже, теперь буресвет влиял на него сильней. Сделался более действенным, более мощным. Но это все в прошлом… и он так устал. Вымотался. И чуть не надорвался, и Четвертый мост вместе с ним. Они себя не жалели.
Возможно, стоило и впрямь отправиться в лагерь Холина. Но Тефт был прав; им надо увидеть, чем все закончится.
«Он пообещал, — убеждал себя Каладин, — пообещал, что освободит нас от Садеаса».
Но куда его завели обещания светлоглазых, полученные в прошлом?..
Великие князья закончили беседу и разошлись на шаг, отдаляясь друг от друга.
— Ну что ж, — громко произнес Садеас, — Далинар, твои люди явно устали. Мы можем позже обсудить, что пошло не так, хотя, на мой взгляд, вполне достаточно остановиться на том, что наш альянс оказался несостоятельным.
— Несостоятельным, — повторил Далинар. — Это мягко сказано. — Он кивнул на мостовиков. — Я забираю их в свой лагерь.
— Боюсь, я не смогу с ними расстаться.
У Каладина упало сердце.
— Не думаю, что они так уж дорого стоят, — бросил Далинар. — Назови цену.
— Они не продаются.
— Я плачу шестьдесят изумрудных броумов за человека.
С обеих сторон солдаты изумленно ахнули. Это было в двадцать раз больше, чем давали за хорошего раба.
— Не соглашусь и на тысячу, — ответил Садеас, и Каладин увидел в его глазах смерть друзей. — Забирай своих солдат и уходи. Оставь мою собственность здесь.
— Не провоцируй меня.
Внезапно напряжение вернулось. Офицеры Далинара положили руки на мечи, а его копейщики встрепенулись, стискивая древки оружия.
— Не провоцировать тебя? — переспросил Садеас. — Это что еще за угрозы? Убирайся из моего лагеря. Нетрудно заметить, что нас больше ничего не связывает. Если попытаешься украсть мою собственность, я буду иметь полное право напасть в ответ.
Далинар стоял не шевелясь. Он выглядел уверенным, хотя Каладин не понимал почему. «И вот умирает еще одно обещание…» — подумал он, отворачиваясь. В итоге, невзирая на все свои хорошие намерения, этот Далинар Холин оказался ничем не лучше остальных.
За спиной Каладина раздались изумленные вздохи.
Он замер, потом резко повернулся. Далинар Холин призвал свой массивный осколочный клинок; с лезвия, как всегда после призыва, падали капли воды. Доспех великого князя Холина слабо задымился, буресвет потек из всех трещин.
Садеас отпрянул, его глаза распахнулись в испуге. Гвардейцы выхватили мечи. Адолин Холин поднял руку, явно начиная призыв собственного оружия.
Далинар шагнул вперед и вонзил клинок в самый центр почерневшего глифа на камнях. Потом отошел и произнес:
— За мостовиков.
Садеас моргнул. Затихли все шепоты; люди на поле были слишком потрясены, чтобы дышать.
— Что?! — воскликнул Садеас.
— Клинок, — громко и твердо проговорил Далинар, — в обмен на твоих мостовиков. Всех до единого. Каждого в этом лагере. Они станут моими, и я буду распоряжаться ими как хочу, а ты никогда больше к ним не притронешься. В обмен на них ты получаешь меч.
Садеас недоверчиво уставился на клинок:
— Это оружие стоит целое состояние, и не одно. Города, дворцы, королевства…
— Мы договорились? — спросил Далинар.
— Отец, нет! — воскликнул Адолин, в чьей руке появился его собственный клинок. — Ты…
Великий князь вскинул руку, приказывая сыну молчать. Сам он не сводил глаз с Садеаса:
— Мы договорились? — Каждое слово звучало ударом меча.
Каладин глазел, не в силах ни шевелиться, ни думать.
Садеас посмотрел на осколочный клинок; его взгляд был полон вожделения. Потом глянул на Каладина, самую малость поколебался, протянул руку и схватил меч:
— Забирай этих тварей, чтоб их бурей унесло.
Далинар коротко кивнул и повернулся к Садеасу спиной.
— Уходим, — приказал он своим сопровождающим.
— А ведь они бесполезны, — процедил Садеас. — Далинар Холин, ты один из десяти дурней! Разве не понимаешь, до чего обезумел? Об этом поступке будут говорить как о самом глупом решении, которое когда-либо принял великий князь алети!
Далинар не оглянулся. Он подошел к Каладину и остальным членам Четвертого моста:
— Идите. — Голос великого князя Холина звучал мягко. — Заберите свои вещи и раненых. Я пошлю с вами солдат для охраны. Оставьте мосты и поскорее приходите в мой лагерь. Там вы будете в безопасности. Я даю вам слово чести.
Он пошел прочь.
Каладин стряхнул оцепенение и, бросившись за великим князем, схватил его за бронированную руку:
— Погодите. Вы… это… что сейчас произошло?!
Далинар повернулся к нему и положил руку на плечо — синяя латная перчатка великого князя блестела, выделяясь на фоне остального сланцево-серого доспеха.
— Я не знаю, что с вами сделали. Могу лишь догадываться, какой была ваша жизнь. Но вот что мне известно: в моем лагере вы не будете ни мостовиками, ни рабами.
— Но…
— Сколько стоит человеческая жизнь? — негромко спросил Далинар.
— Работорговцы говорят, около двух изумрудных броумов. — Каладин нахмурился.
— А что думаешь ты?
— Жизнь бесценна, — тотчас же ответил он, повторяя слова отца.
Далинар улыбнулся, в уголках его глаз появились морщины.
— Надо же, какое совпадение — это и есть настоящая стоимость осколочного клинка. Выходит, сегодня ты и твои люди пошли на жертвы, чтобы купить мне двадцать шесть сотен бесценных жизней. И я смог с вами за это рассчитаться всего лишь одним бесценным мечом. По-моему, хорошая сделка.
— Вы и в самом деле так считаете? — спросил изумленный Каладин.
Улыбка Далинара сделалась поразительно отеческой.
— С точки зрения чести? Безусловно. Вперед, солдат, доставь своих людей в безопасное место. А попозже вечером у меня будет к тебе несколько вопросов.
Каладин бросил взгляд на Садеаса, который благоговейно рассматривал свой новый клинок.
— Вы сказали, что разберетесь с Садеасом. Вы так это и планировали?
— Я не разобрался с Садеасом. Я разобрался с тобой и твоими людьми. Сегодня мне надо сделать кое-что еще.
Короля Элокара Далинар нашел в дворцовой гостиной.
Великий князь Холин еще раз кивнул стоявшим снаружи гвардейцам и запер за собой дверь. Солдаты выглядели обеспокоенными. Ничего удивительного; он отдал им весьма необычный приказ. Но они все выполнят. Они носили цвета короля, синий и золотой, однако на самом деле были людьми Далинара, выбранными за свою особую преданность.
Дверь щелкнула и закрылась. Король в осколочном доспехе рассматривал одну из своих карт.
— А-а, дядя! — Он повернулся к Далинару. — Хорошо. Я хотел поговорить с тобой. Знаешь, какие слухи ходят о тебе и моей матери? Понимаю, что ничего предосудительного не могло случиться, но меня действительно тревожит, что болтают люди.
Далинар пересек комнату, топая по роскошному ковру латными ботинками. По углам висели заряженные бриллианты, а резные стены переливались — свет отражался от вделанных в узоры блестящих кварцевых осколков.
— Дядя, ну честное слово, — продолжал Элокар, качая головой. — Твоя репутация среди обитателей лагеря начинает меня всерьез раздражать. Видишь ли, эти сплетни вредят и мне самому, так что… — Король замолчал, увидев, что Далинар остановился примерно в шаге от него. — Дядя? Все в порядке? Часовые доложили, что во время сегодняшнего штурма случилась какая-то неприятность, но я как раз глубоко задумался. Пропустил что-то жизненно важное?
— Да, — бросил Далинар и пнул короля в грудь.
От удара Элокар отлетел на стол, и тот сломался под внушительным весом осколочника. Король рухнул на пол, на его нагруднике появилась тонкая трещина. Далинар шагнул вперед и опять пнул племянника — на этот раз в бок, и к первой трещине прибавилась вторая.
Элокар в панике заорал:
— Стража! Ко мне! Стража!
Никто не пришел. Далинар изготовился снова пнуть Элокара, но тот, выругавшись, поймал его за латный ботинок. Далинар запыхтел, наклонился и схватил племянника за руку, рывком поставил на ноги и швырнул к стене комнаты. Король, запнувшись о ковер, налетел на стул. Во все стороны брызнули дощечки и щепки.
Король вскочил, вытаращив глаза от ужаса. Далинар двинулся на него.
— Дядя, да что на тебя нашло? — завопил Элокар. — Ты сошел с ума! Стража! Убийца в покоях короля! Стража!
Король рванулся к двери, но Далинар ударил его плечом и опять повалил.
Племянник покатился по полу, потом сумел упереться рукой и встать на колени; свободную руку он отвел в сторону. Рядом с ней появилось облачко тумана — король призывал свой осколочный клинок.
Далинар пнул племянника в кисть, едва в нее упало оружие. От удара меч вылетел из пальцев и опять превратился в туман.
Элокар неистово замахнулся, но Далинар поймал его кулак, потом наклонился и вынудил короля подняться на ноги. Поволок вперед и ударил кулаком в нагрудник. Элокар вырывался, но Далинар ударил еще раз, обрушив кулак в латной перчатке на доспех племянника с такой силой, что треснули броневые пластины на пальцах. Король болезненно охнул.
От следующего удара нагрудник Элокара разлетелся на оплавленные осколки.
Князь бросил племянника на пол. Элокар попытался встать, но нагрудник был центральным элементом осколочного доспеха. Без него броня на руках и ногах становилась слишком тяжелой. Великий князь Холин опустился на одно колено перед скорчившимся королем. Осколочный клинок Элокара опять возник из пустоты, но Далинар схватил запястье короля и ударил об пол, снова выбив меч. Тот исчез в тумане.
— Стража! — взвизгнул Элокар. — Стража, стража, стража!!!
— Они не придут, — мягко проговорил Далинар. — Это мои люди, и я дал им приказ не входить и никого не впускать, что бы они ни услышали. Включая твои мольбы о помощи.
Элокар затих.
— Они мои люди, — повторил Далинар. — Я их обучал. И поручил им эту службу. Они всегда были мне верны.
— Почему, дядя? Что ты творишь? Прошу, скажи мне…
Король чуть не плакал.
Далинар наклонился так низко, что ощутил дыхание короля.
— Тот инцидент с подпругой во время охоты, — тихо произнес он. — Ты сам ее перерезал, верно?
Глаза Элокара распахнулись.
— Седла поменяли до того, как ты явился в мой лагерь, — продолжил Далинар. — Ты это сделал, потому что не хотел, чтобы любимое седло испортилось, когда сорвется с лошади. Ты все спланировал, ты все сам устроил. Вот откуда взялась твоя уверенность в том, что подпругу перерезали.
Элокар съежился и кивнул:
— Кто-то пытался меня убить, но ты не поверил! Я… я думал, это можешь быть ты! И я решил… я…
— Ты перерезал собственную подпругу, создавая иллюзию явного покушения на твою жизнь. Такую, чтобы я или Садеас взялся за расследование.
Элокар, поколебавшись, опять кивнул.
Далинар зажмурился и медленно выдохнул:
— Элокар, ты хоть понимаешь, что натворил? Из-за тебя во всех лагерях в случившемся начали подозревать меня! Ты дал Садеасу шанс меня уничтожить. — Он открыл глаза и посмотрел на короля сверху вниз.
— Я должен был узнать… — прошептал Элокар. — Я не мог никому верить…
Он застонал под весом Далинара.
— А что с треснувшими самосветами в осколочном доспехе? Тоже твоя работа?
— Нет.
— Тогда, возможно, ты и впрямь кое-что вскрыл, — проворчал князь. — Думаю, обвинять тебя во всем и сразу не стоит.
— Можно я встану?
— Нет. — Далинар навалился еще сильней и положил руку королю на грудь. Элокар прекратил дергаться и в ужасе воззрился на него. — Если я нажму, ты умрешь. Ребра треснут — как веточки, сердце лопнет — как виноградина. Никто не станет меня винить. Они все шепчутся — зря, мол, Черный Шип не сел на трон еще много лет назад. Твои охранники верны мне. Никто не отомстит за тебя. Всем будет наплевать.
Далинар чуть усилил нажим, и племянник выдохнул.
— Ты меня понимаешь? — тихо спросил князь.
— Нет!
Великий князь Холин вздохнул и, отпустив своего племянника, встал. Элокар судорожно втянул воздух.
— Твоя одержимость убийцами, возможно, безосновательна, — проговорил Далинар. — Или же у нее имеются весьма серьезные основания. Так или иначе, ты должен кое-что понять. Я тебе не враг.
Элокар нахмурился:
— Так ты не собираешься меня убивать?
— Клянусь бурей, нет! Мальчик мой, я тебя люблю как сына.
Элокар потер грудь:
— У тебя… очень странно проявляются отцовские инстинкты.
— Я годами следовал за тобой. Я дарил тебе свою верность, преданность и свои советы. Я присягнул тебе… пообещал, поклялся самому себе, что никогда не возжелаю трон Гавилара. И все ради того, чтобы быть твоей надежной опорой. Но несмотря ни на что, ты мне не доверяешь. Ты устраиваешь спектакль с подпругой, впутывая меня, и собственными руками возвышаешь врага, чтобы ему легче было интриговать.
Далинар шагнул к королю. Элокар съежился.
— Что ж, теперь ты знаешь, — сурово продолжил великий князь Холин. — Элокар, если бы я хотел тебя убить, я бы это сделал уже десять с лишним раз. Сто с лишним раз! Похоже, ты не считаешь верность и преданность доказательствами моей честности. Что ж, если хочешь вести себя как ребенок, обращаться с тобой я буду соответственно. Теперь ты точно знаешь, что я не желаю твоей смерти. Ибо если бы желал, раздавил бы твою грудную клетку — и дело с концом!
Они с королем посмотрели друг другу в глаза.
— А теперь, — спросил Далинар, — ты понимаешь?!
Элокар медленно кивнул.
— Хорошо. Завтра назовешь меня великим князем войны.
— Что?!
— Сегодня Садеас меня предал. — Князь подошел к сломанному столу, пнул обломки. Из выдвижного ящика выкатилась королевская печать, и Далинар подобрал ее. — Погибли почти шесть тысяч моих солдат. Мы с Адолином едва спаслись.
— Что? — Элокар с усилием принял сидячее положение. — Это невозможно!
— Вовсе нет. — Далинар глянул на племянника. — Он увидел возможность отступить и позволить паршенди уничтожить нас. И сделал это. Как настоящий алети. Безжалостный, но изображающий подобие чести или неких нравственных принципов.
— И… ты хочешь, чтобы я его судил?
— Нет. Садеас не хуже и не лучше остальных. Любой из великих князей предал бы своего соратника, увидев шанс сделать это без риска для себя. Я намереваюсь разыскать способ объединить их не только на словах. Он должен существовать. Завтра, едва ты назовешь меня великим князем войны, я отдам доспех Ренарину, чтобы выполнить обещание. Чтобы выполнить еще одно, я уже отдал клинок.
Он приблизился, не сводя глаз с Элокара, и стиснул в ладони королевскую печать.
— Как великий князь войны я прикажу, чтобы Заповеди стали обязательными во всех десяти лагерях. Потом я буду руководить войной, напрямую определяя, какие плато будут штурмовать те или иные армии. Все светсердца будут принадлежать Трону, а распределять их как трофеи станешь ты. Мы превратим это из соревнования в настоящую войну, и я сделаю из десяти наших армий — и их генералов — настоящих солдат.
— Буреотец! Да нас убьют! Великие князья взбунтуются! Я и недели не протяну!
— Они обозлятся, это точно. И да, это будет весьма опасно. Нам придется куда более внимательно подбирать стражников. Если ты прав, кто-то уже пытается тебя убить, так что нам в любом случае стоит этим заняться.
Элокар внимательно посмотрел на него, потом на сломанную мебель и потер грудь.
— Ты совершенно серьезен, верно?
— Да. — Он бросил печать племяннику. — Ты поручишь своим письмоводительницам составить приказ о моем назначении, как только я уйду.
— Но ты ведь говорил, что неправильно вынуждать людей следовать Заповедям, — возразил Элокар. — Ты сказал, что лучший способ изменить людей — жить праведно и быть примером для остальных!
— Это было до того, как Всемогущий солгал мне. — Далинар по-прежнему не знал, что и думать о случившемся. — Многое из сказанного я почерпнул из «Пути королей». Но кое-чего не понимал. Нохадон написал книгу в конце жизни, после того как навел порядок, после того как вынудил королевства объединиться и восстановил земли, которые обезлюдели во время Опустошения.
Книга была написана, чтобы воплотить идеал. Ее дали тем, кто уже шел какое-то время по правильному пути. В этом моя ошибка. Прежде чем что-то начнет действовать, наши люди должны обрести хотя бы основы чести и достоинства. Адолин кое-что мне сказал — нечто мудрое. Он спросил, отчего я принуждаю своих сыновей жить по столь строгим правилам, в то время как другим позволяю блуждать окольными путями и никого не осуждаю.
Я относился к великим князьям и их светлоглазым как ко взрослым. Взрослый может взять некую идею и приспособить ее к своим нуждам. Но мы еще к такому не готовы. Мы дети. А когда обучаешь ребенка, от него нужно требовать правильных поступков, пока он не подрастет достаточно, чтобы выбирать самостоятельно. Серебряные королевства не начинались как единые славные бастионы чести. Их этому обучили, взрастили их, помогли перейти из юности в зрелость.
Далинар решительно шагнул вперед и присел рядом с Элокаром. Король продолжал потирать грудь, и его осколочный доспех без нагрудника выглядел странно.
— Племянник, мы с тобой изменим Алеткар, — мягко произнес Далинар. — Великие князья присягнули Гавилару, но теперь про все забыли. Что ж, хватит им своевольничать. Мы собираемся выиграть в этой войне и превратить Алеткар в место, которому снова будет завидовать все человечество. Не из-за нашей военной мощи, но потому, что люди здесь в безопасности и правит справедливость. Мы это сделаем — или оба умрем, пытаясь сделать.
— Ты говоришь с таким рвением.
— Потому что я наконец-то понял, что именно следует делать, — объяснил Далинар, вставая. — Я пытался быть Нохадоном-миротворцем. Но я не он. Я Черный Шип, генерал и военачальник. У меня нет таланта для подковерной игры, однако я хорошо умею тренировать войска. С завтрашнего дня все до единого в этих лагерях будут принадлежать мне. С моей точки зрения, они новобранцы. Включая великих князей.
— Это если я составлю прокламацию.
— Составишь. А взамен я обещаю узнать, кто пытается тебя убить.
Элокар, фыркнув, начал снимать свой осколочный доспех по частям.
— После того как мы сделаем это объявление, будет нетрудно узнать, кто хочет меня убить. Каждый первый житель любого из военных лагерей!
Далинар широко улыбнулся:
— По крайней мере, нам не придется гадать. Племянник, не будь таким мрачным. Ты сегодня кое-что узнал. Твой дядя не собирается тебя убивать.
— Он просто хочет сделать из меня мишень.
— Ради твоего же блага, сынок. — Далинар направился к двери. — Не надо так волноваться. У меня есть кое-какие планы относительно того, как именно нам сохранить тебя в живых. — Он открыл дверь, за которой взволнованные стражники стояли стеной, удерживая перепуганных слуг на расстоянии. — С ним все в порядке, — бросил им Далинар. — Видите? — Он шагнул в сторону, позволяя охранникам и слугам ворваться в комнату, чтобы заняться королем.
Князь повернулся, чтобы уйти. Потом остановился:
— О Элокар, еще кое-что. Мы с твоей матерью любим друг друга. Начинай привыкать.
Невзирая на все, что случилось за последние несколько минут, его слова вызвали у короля неподдельное изумление. Далинар улыбнулся, закрыл дверь и ушел прочь, ступая уверенно.
Большей частью все было по-прежнему неправильно. Он, как и раньше, гневался на Садеаса, испытывал боль от потери стольких людей, терялся по поводу того, как следовало вести себя с Навани; видения сбивали его с толку, а идея объединить лагеря искушала.
Но по крайней мере, теперь ему есть над чем работать.