Передав ему управление, я посмотрел на колесо. Действительно оно оказалось прочно привязанным к стойке. Я надеялся, что при посадке канат оборвется.
Скоро самолеты Молокова и Алексеева тоже поднялись в воздух. Все три машины взяли направление на юг.
Спирин занял место второго пилота. Штурманские расчеты сейчас не были нужны; мы имели хороший ориентир – берег Новой Земли.
Постепенно облачность становилась плотнее, видимость ухудшалась. Лишь временами мелькали обрывистые берега.
Мы приближались к Маточкину Шару. Под нами бушевало море. Теперь мы ясно различали белые гребешки волн. По вертикали видимость была отличная, но впереди виднелась лишь густая пелена.
Из тумана неожиданно выросла огромная гора. Она приближалась к нам с неумолимой быстротой. Не теряя ни секунды, я дал полный газ всем моторам и доотказа потянул на себя штурвал. Машина пошла вверх. Скорость падала… И вот, когда все уже были готовы к удару, я положил машину влево и каким-то чудом, вывернувшись почти у самой горы, ушел в сторону.
Мы со Спириным обменялись взглядами. Каждый прекрасно понимал, что секунду назад смотрел смерти в глаза.
Берегушел вправо. В погоне за ним я повернул машину в ту же сторону. И тут мы попали в «каменный мешок»: земля оказалась справа, слева и впереди.
«Это залив!»-промелькнула мысль.
Берег надвигался с молниеносной быстротой. Спирин дал полный газ и поставил самолет вертикально на крыло. Машина задрожала.
– Что ты делаешь?-крикнул я.
Почти над самыми волнами мне удалось выравнять самолет.
– Ты с ума сошел, Иван Тимофеевич! Разве можно так вертеть тяжелую машину?
– Что ж я мог сделать, – ответил он, - когда мы чуть было в берег не врезались!
Я решил повернуть на юго-восток, с расчетом уйти подальше от опасных берегов и лететь слепым полетом через Карское море, к острову Вайгач.
Под нами снова шумело море. Оно то скрывалось, то вновь появлялось в просвете облаков.
Гребешки на море стали исчезать. Море и туман слились в один серый тон. Лететь было очень трудно.
Внезапно мы снова увидели темные очертания берега. Он быстро рос, приближаясь к нам. Но это оказался пологий мыс. Нам удалось перескочить через него и вырваться к морю.
Прошло три часа после вылета с мыса Желания. Погода улучшилась. Словно из темного подвала мы выбрались, наконец, на свежий воздух.
В это время Сима Иванов принял радиограмму из Амдермы:
«Шторм одиннадцать баллов. Видимости никакой».
Мы рассчитывали попасть в Амдерму в сумерках. Видимость и сейчас плохая. Значит, тогда будет совсем темно.
Как сесть в темноте на одном колесе?
Все же мы решили продолжать путь.
Недалеко впереди появилась черная точка. Самолет. Кто это?
Добавил обороты моторам, догнал. На фюзеляже ясно видны опознавательные знаки «СССР Н-171» - это Молоков.
Хотел связаться с ним ио радиотелефону, но радист Молокова был занят разговорами с Амдермой и нас не слышал.
– Иван Тимофеевич, - обратился я к Спирину, - раз в Амдерме шторм, давай подыскивать место для посадки на Новой Земле, прямо в тундре. Туда нам смогут привезти колесо.
Спирин предложил пролететь еще немного вперед.
– Возможно, нам удастся добраться до мыса Меньшикова, – сказал он. – Я видел там домик. Хорошо бы сесть около него. Все-таки будет где жить.
Мы опять пошли по берегу Новой Земли, к самой южной ее оконечности.
Молоков не видел нас. Он уходил вперед, держа курс на Амдерму.
Погода портилась. Машину бросало то вверх, то вниз. Но вот и мыс Меньшикова. Мы видим, как, ударяясь о берег, огромные волны рассыпаются тысячами брызг.
Сделав круг, намечаю более или менее ровную площадку между двумя небольшими озерами. Разворачиваюсь. Определить направление ветра при такой его силе нетрудно.
Убрав моторы, кричу Спирину:
– Сажусь! Будь, что будет!
Самолет коснулся здоровым колесом поверхности тундры и покатился, потом начал медленно опускаться на больное. Едва оно коснулось земли, как от сильного рывка лопнул канат, и машина заковыляла, как подстреленная птица.
Спустя мгновение, я почувствовал резкий тормоз. Затем какая-то сила завернула нас вправо. Толчок. Машина задрала хвост и начала медленно падать на нос. Потом как бы в нерешительности покачнулась сперва в одну, потом в другую сторону и послушно опустилась на хвост. Мы облегченно вздохнули.
Спирин бросился в радиорубку и оттуда крикнул:
– Все в порядке, машина цела!
Мы выскочили из самолета. Правым крылом он почти касался земли. Здоровое колесо стояло на тонком льду, покрывавшем тундру. Обод больного колеса пробил тонкую ледяную корку и до самой оси зарылся в землю. На снегу валялись разбросанные во все стороны куски каната и проволоки, которыми мы так старательно крепили колесо на мысе Желания.
Под приподнятое крыло дул сильный ветер. Он грозил перевернуть машину. Кайлами и лопатами вырыли мы около уцелевшего колеса большую яму, разыскали на морском берегу среди плавника хорошую вагу, притащили ее и под «Дубинушку» принялись закидывать хвост самолета, чтобы стоявшее на поверхности колесо опустить в яму. Как только оно провалилось, машина выравнялась.
Теперь можно было спокойно ждать прибытия парохода с запасным колесом.
Мы осмотрелись вокруг. Пустынный берег выглядел неприветливо. Но все же хорошо, что мы на земле, а главное, что цела машина.
Через десять минут связались с Амдермой и сообщили, что сели благополучно на мысе Меньшикова. Я попросил немедленно выяснить, где самолеты Молокова и Алексеева. Но связь внезапно прекратилась.
Вскоре Сима Иванов случайно подслушал разговор Амдермы с Москвой. Амдерма радировала:
«Видимость плохая. Над зимовкой появился самолет Молокова. Он пошел на посадку. Сели хорошо в одиннадцатибальный шторм».
Оставалось узнать, где Алексеев. Сима усердно ловил все станции, и только через час остров Диксон сообщил нам, что Алексеев сел в заливе Благополучия.
Пора было устраиваться и нам.
Бассейн пошел к маяку.
Маяк светил не все время, а загорался вспышками. Около него стоял полуразвалившийся домик. Повидимому, он служил когда-то временным жилищем для строителей маяка.
Мне сообщили по радио, что на мыс Меньшикова вышли собачьи упряжки с продовольствием. Но к нам они так и не добрались – помешала пурга. Трое суток люди плутали во льдах, а потом, измученные, вернулись на зимовку.
К нам хотели выслать бот. Но в море свирепствовал жестокий шторм, и капитан не рискнул сняться с якоря.
Решили раскинуть палатку, потом раздумали. При таком бешеном шторме ее все равно унесло бы. Оставалось одно: оборудовать под жилье радиорубку Иванова. Наглухо закрыв наружную дверь, мы надули резиновые матрацы, положили их на пол, вывернули мехом вверх спальные мешки и разостлали на них меховые кухлянки. Несмотря на все эти меры, ледяной ветер пронизывал стенки самолета. Целые сутки слушали мы вой ветра и свист пурги.
Так шли дни за днями. Наступило шестое ноября. Завтра двадцатая годовщина Великой Октябрьской революции.
Ночью мы вышли на берег моря, собрали плавник и разложили огромный костер.
Мы не могли оторвать глаз от яркого пламени. Возвращаться в кабину самолета не хотелось. Но со всех сторон нас обдувало ледяным ветром, и в конце концов мы все же медленно и неохотно побрели в нашу тесную квартирку.
Утром проснулись в приподнятом настроении. Сегодня седьмое ноября. Мы, пятеро советских граждан, заброшенных стихией в пустыню Заполярья, праздновали вместе со всей Родиной замечательный исторический день.
Мысленно мы были там, на Красной площади. Вот идут войска, самолеты плывут ровным строем высоко в небе. Трибуна. Знакомые улыбающиеся лица лучших людей, дорогих всей стране.
Только на девятые сутки стихла пурга. А еще через двадцать четыре часа, ночью, мы получили радиограмму с направляющегося к нам бота «Вихрь». Капитан сообщал:
«Видим маяк. Подходим к мысу Меньшикова. Темно. Разведите на берегу костры».
Мигом с ракетами и ведром бензина мы помчались на берег.
Скоро в темноте зажглись огоньки. Это подходил «Вихрь».
Огоньки медленно приближались, потом они словно повисли на темной стене, - бот остановился.
Мы ждали у костра. Вдруг послышались голоса:
– Левее, левее!
Это высаживались из шлюпки товарищи.
Нам привезли продовольствие, папиросы, а главное – колесо.
Все принялись за работу. Вытащили из канавы машину. Сменили колесо. Все было готово к вылету.
Я дал полный газ и поднялся в воздух.
Амдерма встретила нас ясным небом и легким, едва ощутимым ветерком.
Из Амдермы в Архангельск на борту моей машины летели три пассажира: муж, жена и грудной ребенок. Признаться, я долго не решался взять их. Но супруги – студенты-практиканты, застрявшие в ожидании парохода, так упрашивали, что я не устоял, и не пожалел об этом. Ребенок чувствовал себя превосходно, будто всю жизнь провел в воздухе.
– Когда ваш сын вырастет, он будет замечательным летчиком!-пообещал я молодой матери, высаживая ее на Архангельском аэродроме.
В первый же день пребывания в Архангельске я заметил, что у Симы Иванова какие-то странные, мутные глаза. Попробовал расспросить, что с ним. Стараясь казаться бодрым, он ответил:
– Не беспокойся, командир. Все в порядке.
Весь день Сима ходил невеселый. А вечером, когда мы собирались в театр, он признался:
– Нездоровится мне что-то. Трясет меня. Лучше я не пойду.
Мы тотчас пригласили врача.
– Возможно, что это грипп. Пока еще трудно определить, - сказал врач.
Через день мы вылетели в Москву. Иванов чувствовал себя попрежнему неважно. У него был небольшой жар и озноб.
– Скорее бы добраться до Москвы! Там все пройдет, – говорил он, продолжая с усердием исполнять обязанности радиста.
В Москву мы прибыли не так скоро. Около Вологды наши корабли попали в густой туман и снегопад. Мы шли бреющим полетом. Внизу мелькали макушки деревьев, какие-то строения, железная дорога.