Пусэп – умелый, опытный летчик. Он целыми часами может, не видя земли и неба, вести машину по приборам точно по курсу. Его любимое выражение: «Все в порядке».
И у подтянутого, аккуратного Пусэпа действительно всегда все в порядке. Родители его переехали из Эстонии в Сибирь еще до Октябрьской революции, но Пусэп хорошо знает эстонский язык.
Небольшого роста, худощавый Штепенко отличается исключительной храбростью. Про него в шутку говорят: «как в таком маленьком и столько смелости». Это блестящий штурман. Меня всегда восхищала точность, с которой Александр Павлович приводил самолет к цели, а также хладнокровие, не покидавшее его во время самых сложных переделок.
С прекрасным радистом Богдановым я летал в Арктике и на финском фронте. Это хороший товарищ, всегда спокойный, уверенный, веселый. И внешность у него очень приятная: настоящее русское лицо с широким лбом и сероголубыми глазами.
Хорошая погода сопровождала нас только до линии фронта. Потом появилась облачность. По характеру облаков можно было предположить, что впереди нас ожидает циклон.
Путь предстоял дальний. Я решил лететь выше облаков. Солнце село, появилась луна. На высоте четырех тысяч метров мы надели кислородные маски.
Луна скрылась. Я передал управление Пусэпу. Штепенко время от времени менял курс. Отчетливо слышалась его команда:
– Пять градусов влево, так держать…
На высоте шести тысяч метров мы опять увидели луну, но она была в морозной дымке. Температура упала до 30° ниже нуля. Так мы шли около трех часов при слабом лунном сиянии. Облачность неожиданно кончилась высоким обрывом. Внизу, белыми от луны полосами, лежало море.
Самолет приближался к Германии. Курс был взят на Берлин.
Вновь появились облака. Сначала они были редкие, потом превратились в сплошную густую пелену, плотно окутавшую землю.
На высоте семи тысяч метров остановился крайний правый мотор. Это отказал компрессор, которому нехватало воздуха.
– Далеко ли до цели?-спросил я Штепенко.
– Двадцать минут полета, - ответил штурман.
Сбросить бомбы, не долетев до цели, и повернуть обратно? Но есть ли гарантия в том, что не остановится и второй мотор. Тогда мы все равно не дотянем к себе на аэродром и не выполним задание.
Надо лететь к дели. Ровно через двадцать минут самолет дрогнул. Это Штепенко открыл люки. Еще минута… и одна за другой посыпались бомбы.
– Домой!-крикнул штурман.
Внизу виднелось пламя взрывов от наших бомб. Сотни прожекторов устремились к нам, протягивая свои огненные щупальцы, но на их пути защитной стеной выросли густые облака. Шупальцы бессильно падали и тут же рассеивались в облаках. Стреляли зенитки. Я повел машину на снижение, и на высоте трех тысяч метров мотор снова заработал. Но не успел я порадоваться, как раздалась команда штурмана «вправо», потом «влево».
Впереди возник барьер заградительного огня зенитных батарей. Поневоле пришлось опять уйти вверх. На шести тысячах метров мотор опять остановился. Мы несколько раз пытались снизиться, но сразу же попадали под обстрел зениток.
Осколки снарядов пробили два бензиновых бака. Драгоценное горючее стало уходить. Механики прилагали все усилия, чтобы сохранить побольше бензина.
Светало. Вновь заработали все четыре мотора. Мы шли на высоте пяти тысяч метров. Впереди появились высокие обрывистые облака. Они напоминали каменные шпили горного хребта. Казалось, сейчас самолет врежется в них и разобьется.
Мощный циклон, как неприступная крепость, преградил нам путь. Когда самолет врезался в сплошную облачную стену, в кабине поднялась белая пыль. В каждую щелочку густой струйкой проникал снег.
«Настоящая Арктика», - подумал я. Но на крыльях самолета льда не было, и мы спокойно вели машину в сильнейшей пурге. Несмотря на свой опыт полярного летчика, я впервые встретил циклон такой силы. За какие-нибудь десять минут в кабину нанесло массу снега, а приборы плотно покрылись снежной пылью.
В конце концов нам удалось вырваться из снежных объятий, и мы снова летели над дождевыми облаками, похожими на бушующее море. По расчету времени машина находилась недалеко от линии фронта.
Самолет вел Пусэп, а я внимательно смотрел вниз. Земля, изрезанная мелкими полосками пашен, пересекалась отдельными участками леса. Виднелись хутора, расположенные недалеко друг от друга.
Впереди показалось несколько хуторов, объятых пламенем. Одновременно стали появляться частые клубы дыма, по которым легко можно было догадаться, что мы находимся над линией фронта. Снаряды рвались на западе и востоке. Стреляли и в нас.
– Под нами Эстония, - услышал я голос штурмана.
– Через полчаса будем дома, - добавил Александр Павлович. И вдруг произошло нечто совершенно невероятное. Как по команде, остановились сразу все четыре мотора. В кабине стало тихо. Высота была всего тысяча восемьсот метров, и самолет быстро снижался. Что предпринять? Прыгать с парашютами – значит попасть в руки фашистам. Садиться на открытое место – расстреляют. Выход один: сесть на густой лес, подальше от дорог, туда немцы доберутся нескоро. Разобьемся мы или нет, об этом я не думал.
– Приготовиться к посадке на лес, - предупредил я товарищей.
Один за другим люди уходили в заднюю часть самолета, где меньше риска погибнуть при посадке.
Молниеносно сокращалась высота. Слышен был только свист ветра. Лес стремительно летел навстречу. Я выравнял самолет, стараясь как можно больше потерять скорость.
Наша подбитая машина сперва хвостом коснулась верхушек деревьев, потом распростертыми крыльями легла на густой лес.
Словно страшная буря пронеслась над лесом, ломая сучья и вырывая с корнем деревья. И сразу наступила тишина. Фюзеляж с исковерканными крыльями опустился до самой земли.
– Товарищи!-крикнул я, - живы?
– Мы-то живы, - ответил Богданов, - а вы?
– Раз спрашиваю, значит все в порядке. Вылезайте, приехали!
Богданов выскочил из кабины первым. В одной руке он держал пистолет, в другой гранату. За ним вылезли и остальные. Неподалеку слышались орудийные выстрелы, трещал пулемет.
– Пошли скорее от самолета! Сейчас немцы появятся. Слышите?-сказал Пусэп.
– В таком обмундировании далеко не уйти, - остановил я товарищей, - надо переодеться.
Мы быстро сбросили меховые унты и комбинезоны. Уходя, мы захватили с собой продукты. Все остальное сожгли. Направление взяли на восток, по ручному компасу.
Дождь постепенно утихал. Сквозь деревья мелькнуло что-то похожее на блиндаж. Решили проверить. Итти в разведку вызвался Штепенко; он взял с собой стрелка. Мы внимательно прислушивались к каждому шороху, готовые броситься на помощь товарищам.
Вернувшись обратно, разведчики сообщили, что около блиндажа они видели немца часового. Остальные, вероятно, спали. Время было раннее – пять часов утра.
– А ты уверен, что это немец?-спросил я Штепенко.
– Вот тут, - указал он повыше козырька своей фуражки, - я видел две пуговицы, фуражка у него вроде шлема.
Решили обойти это место и итти дальше. Вскоре мы натолкнулись на полуразрушенные бараки.
Место было открытое. Вокруг ни души. Около бараков валялись в беспорядке поломанные койки. На открытой площадке навалом лежал строительный лес. Очевидно, его приготовили для постройки новых бараков. Тут же помещался тир. Об этом можно было судить по мишеням на почерневших досках.
В одном из бараков мы нашли стенную газету на русском языке. Она была сильно измята и порвана. С трудом разобрали только маленькую статейку старшины Семенова «Как обращаться с оружием и как его чистить». Никаких указаний на место, где мы находимся, обнаружить не удалось.
Штепенко положил ручной компас на пол, а сам отошел в сторону, чтобы избежать действия на магнитную стрелку пистолета, гранаты и гвоздей на подошвах сапог. Когда стрелка установилась, он указал направление, куда мы должны были итти.
Не успели мы пройти и полкилометра, как натолкнулись на небольшое озеро. Высокий левый берег был покрыт редким сосновым лесом; правый, пологий, зарос травой и мелким кустарником. Мы пошли правым берегом, чтобы легче было укрыться от вражеских дозоров. Обходить озеро пришлось долго: место оказалось болотистым, надо было прыгать с кочки на кочку, а мы были нагружены продуктами и держали наготове оружие. То и дело проваливались мы по колено в мягкую тину. К этим мучениям добавились беспощадные комары.
Дождик то и дело поливал нас, как из душа. Твердо придерживаясь компасного курса, мы шли по болотам около четырех часов.
Когда, наконец, мы выбрались на твердое место, то попали в березовый лес, перемешанный с ольхой и мягким дубняком. Итти стало легче.
Показалась лесная просека, столбы телеграфной связи. На столбах, как струны, натянуты провода. К невысокому столбику прибита тонкая дощечка с надписью на эстонском языке.
Пусэп без труда прочел надпись: «Ходить по просеке строго воспрещается». И все же мы не могли решить, кто в настоящее время хозяйничает на этой земле. Ясно было одно: линия фронта проходит где-то очень близко.
Обидно, что мы не знали, кому служат телеграфные провода. В случае, если бы их использовали немцы, мы легко могли перерезать их и нарушить связь.
К середине дня погода прояснилась, проглянуло солнце. Одежда на нас высохла, но мы сами были до неузнаваемости грязны. Я чувствовал себя отвратительно: сапоги, купленные за несколько дней до полета, невыносимо жали ноги. Я предложил их стрелку Федерищенко, а взамен попросил его меховые чулки. Мы быстро переоделись, и я бодро зашагал в чулках, не отставая от товарищей.
Неожиданно впереди показались крыши двух небольших домиков. Как видно, мы наткнулись на хутор. Важно было только выяснить, кто здесь живет: мирные эстонские жители или немцы. Если немцы, примем бой. Вооружены мы неплохо.
Когда мы подошли поближе, оказалось, что это не домики, а пустые деревянные сараи. За одним из сараев стояла русская печка с большой трубой, вокруг которой догорали угли.