должен представлять собой безбожную, фантастическую ложь, во-вторых — звучать правдиво. Членам разрешалось, чем они никогда не забывали воспользоваться, критиковать любое место повествования, задавать вопросы или требовать объяснения.
Горе тому рассказчику, который не ответил на вопрос немедленно или начинал сам себе противоречить. Тогда ему приходилось брать на себя все расходы за обед. Финансовые потери, правда, оказывались весьма незначительными, зато позор был несмываемый.
И вот мы собрались на семнадцатое заседание, где появился Гилберт Хейс. Хейс относился к нескольким приглашенным, которые иногда приходили на заседания, чтобы послушать послеобеденный треп. Он сам платил за обед и, конечно, не имел права принимать участие, но на этом заседании он оказался единственным приглашенным.
Обед закончился, меня избрали председателем, поскольку подошла моя очередь, зачитали протокол, и Хейс, наклонившись ко мне, тихо произнес:
— Джентльмены, сегодня я хотел бы попытать счастья.
Я нахмурился.
— В глазах общества вы не существуете, мистер Хейс. Ваше участие невозможно.
— Тогда позвольте просто сделать заявление, — возразил он. — Конец Солнечной системы наступит сегодня, ровно в два часа семнадцать с половиной минут.
Все взволнованно зашевелились, и я машинально взглянул на электрические часы над телевизором. Один час четырнадцать минут.
— Если вы способны хоть чем-нибудь подкрепить столь необычное заявление, — неохотно произнес я, — нам будет интересно вас выслушать. Сегодня должен выступать мистер Левин, но если он готов отказаться от этого права и остальные члены общества не возражают…
Левин улыбнулся и кивнул, остальные последовали его примеру.
Я ударил молотком.
— Выступает мистер Хейс.
Хейс закурил сигару и задумчиво посмотрел на нее.
— У меня чуть больше часа, джентльмены, но мне хотелось бы начать с самого начала, то есть с того, что произошло пятнадцать лет назад. В то время я работал астрофизиком в Йоркской обсерватории — молодым, но многообещающим. Я был полон амбиций и считал, что нахожусь на грани решения одной вечной загадки астрофизики, касающейся источника космических лучей.
Он помолчал и продолжил другим тоном:
— Понимаете, достаточно странно, что мы, несмотря на небывалый прогресс науки в последние два столетия, так и не смогли определить ни таинственный источник, ни причину взрыва звезды. Об этих двух вечных загадках мы знаем ничуть не больше, чем во времена Эйнштейна, Эддингтона и Милликена.
Тем не менее, как я уже говорил, мне казалось, что я поймал космический луч за хвост, и решил проверить свои догадки наблюдениями, а для этого требовалось выйти в космическое пространство. Сделать подобное весьма непросто. Шел две тысячи сто двадцать девятый год, только что закончилась последняя война, обсерватория была разорена, впрочем, как и мы все.
Я сделал все, что мог. Нанял старый корабль ноль седьмой модели, погрузил в него аппаратуру и отправился в путь. Более того, мне пришлось тайком выбираться из порта без оформления разрешения — не хотелось тратить время на волокиту, связанную с оккупационной армией. Полет был нелегальным, но мне требовались данные, поэтому я направил корабль под прямым углом к эклиптике в направлении Южного полюса мира и скоро оставил Солнечную систему в миллиардах миль за спиной.
Сам полет и собранные данные не имеют большого значения. Я никогда и никому не говорил ни о том, ни о другом. Главное — планета, которую я обнаружил.
В этот момент Мерфри поднял кустистые брови и хмыкнул.
— Господин председатель, я хотел бы предупредить досточтимого джентльмена. Никому еще не удавалось уцелеть, рассказав о несуществующей планете.
Хейс мрачно улыбнулся.
— Я рискну. Итак, продолжу. Шел восемнадцатый день полета, когда я впервые обнаружил планету — оранжевый диск размером с горошину. Само наличие планеты в этом участке пространства являлось сенсацией. Я направился к ней и почти мгновенно обнаружил, что пределов ее таинственности не имеется. Само существование было феноменальным, не говоря уже о полном отсутствии гравитационного поля.
Бокал Левина со звоном упал на пол.
— Господин председатель, — задыхаясь, произнес он, — требую немедленной дисквалификации этого джентльмена. Материальное тело не может существовать без искажения находящегося пространства и, следовательно, создания гравитационного поля. Он сделал немыслимое заявление и должен быть дисквалифицирован. — Его лицо побагровело от ярости.
Но Хейс поднял руку.
— Требую предоставить мне время, господин председатель. Объяснение последует в свое время. Я только запутаю всех, если углублюсь в него сейчас. Позвольте продолжать?
Я задумался.
— Характер вашего рассказа заставляет меня проявить снисходительность. Задержка предоставлена, но не забывайте, что вы не освобождаетесь от объяснений. Без них вы будете признаны проигравшим.
— Хорошо, — сказал Хейс. — Пока вам придется принять мое заявление, что у планеты не было гравитации. Я не сомневался в этом потому, что у меня имелся полный набор астрономического оборудования на борту и даже самые чувствительные приборы показывали нуль.
Могу добавить вот еще что: на планету не влияли гравитационные поля других материальных тел. Подчеркиваю, совсем не влияли. Тогда я не смог это определить, но последующие многолетние наблюдения показали, что планета перемещалась строго по прямой с постоянной скоростью. Она находилась в зоне влияния Солнца, но тот факт, что орбита не была ни эллиптической, ни гиперболической, а также полное отсутствие ускорения при приближении к Солнцу свидетельствовали о независимости от солнечного тяготения.
— Подождите, Хейс. — Себастиан оскалился так, что заблестел его золотой зуб. — А что скрепляло планету? Почему она не разлетелась на куски, если у нее нет гравитационного поля?
— Хотя бы простая инерция! — последовал немедленный ответ. — Нечему разрывать ее на куски. Столкновение с другим небесным телом аналогичного размера запросто вызвало бы такой эффект, если не рассматривать возможность существования другой связывающей силы, относящейся только к этой планете.
Он вздохнул и продолжил:
— Я еще не закончил рассказ о свойствах тела. Желто-оранжевый цвет и низкая отражательная способность, или альбедо, заставили меня проверить еще кое-что, и я сделал поразительное открытие — планета была абсолютно прозрачной для всего спектра электромагнитного излучения, начиная с радиоволн и заканчивая космическими лучами. Только в красной и желтой части видимого светового спектра она оказалась достаточно непроницаемой. Этим объяснялся ее цвет.
— Почему? — спросил Мерфри.
Хейс посмотрел на меня.
— Задан необоснованный вопрос, господин председатель. С таким же успехом меня можно спросить, почему стекло является абсолютно прозрачным для любого излучения выше и ниже ультрафиолетовой области спектра. И почему оно позволяет, чтобы тепло, свет и рентгеновские лучи проходили сквозь него, оставаясь непроницаемым для самого ультрафиолета. Таковы свойства самого материала, которые должны признаваться без каких-либо объяснений.
Я стукнул молотком.
— Вопрос признан некорректным.
— Протестую, — заявил Мерфри. — Хейс не прав. Ни одно вещество не может быть абсолютно прозрачным. Стекло достаточной толщины остановит даже космические лучи. Вы хотите сказать, что синий свет или тепло пройдут сквозь планету?
— Почему бы и нет? — спросил Хейс. — Если вы никогда не встречались с идеальной прозрачностью, это не значит, что ее не существует. Нет ни одного научного закона, который подтвердил бы это. Планета была абсолютно прозрачной для любого изучения, за исключением относящегося к узкой области спектра. Подтверждено наблюдениями.
Я снова стукнул молотком.
— Объяснение признано достаточным. Хейс, продолжайте.
Его сигара погасла, и он снова раскурил ее.
— Во всех других аспектах планета была нормальной. Она чуть меньше Сатурна, думаю, где-то между ним и Нептуном по размеру. Последующие эксперименты показали, что она обладала массой, правда, невозможно определить, какой именно — определенно вдвое больше массы Земли. Обладала такими свойствами материального тела, как инерция и импульс, но гравитации не наблюдалось.
Часы показывали один час тридцать пять минут.
Хейс заметил мой взгляд.
— Да, — сказал он, — осталось всего три четверти часа. Мне следует поторопиться. Встреча со странной планетой не могла не заставить меня задуматься, и я пришел к интересному выводу, учитывая теории о космических лучах и новых звездах, которые уже разрабатывал.
Он глубоко вздохнул.
— Представьте, если сможете, наш космос как облако или… суператом, который…
— Прошу прощения, — воскликнул, вскочив на ноги Себастиан. — Вы собираетесь основать ваши объяснения на сравнении звезд с атомами или солнечных систем с электронными орбитами?
— Почему вы спросили? — спокойным тоном поинтересовался Хейс.
— Потому что, если так, я потребую немедленной дисквалификации. Веру в то, что атомы являются миниатюрными солнечными системами, можно сравнить с верой в Птолемееву систему мира. Данная идея не признавалась ответственными учеными даже на заре атомической теории.
Я кивнул.
— Джентльмен прав. Такая аналогия в качестве объяснения не признается.
— Протестую, — отчеканил Хейс. — В школьном курсе элементарной физики или химии во время изучения свойств газов, ради упрощения объяснения, молекулы представлялись крошечными биллиардными шарами. Это означает, что молекулы газа — биллиардные шары?
— Нет, — вынужденно согласился Себастиан.
— Это означает, — не унимался Хейс, — что молекулы газа в некоторых ситуациях ведут себя как биллиардные шары. Таким образом, действие одного предмета проще визуально представить, изучая действия другого. Я просто пытался описать явление в нашем мире звезд и для упрощения сравнил его с аналогичным, хорошо изученным явлением в мире атомов. Разве подобное означает, что звезды — увеличенные атомы?