секир-башка.
— Ваша мудрость достойна императорского совета, господин Тормунд, — наконец выпрямился Ханос. Одним плавным движением он достал трубку, набил её темным, терпко пахнущим табаком и чиркнул кресалом. Оранжевый огонёк осветил его лицо с повязкой. — Мы уйдём с первыми лучами солнца. Вы спасли жизни моих людей. Империя не забудет этого.
Дым от трубки поплыл над замершей толпой, смешиваясь с утренним туманом. За спиной Ханоса солдаты стояли неподвижно, как каменные идолы, всё ещё ошеломлённые скоростью казни и неожиданной развязкой. Даже Кейд перестал перебирать свои смертоносные бумажки, внимательно наблюдая за старейшиной. Атос же не сводил глаз с заколки на своей груди, мысленно примеряя маску "зеленоглазого юноши".
"Если даже в глухой деревне знают Ханоса..." — мелькнуло у него в голове, — "то как долго мы сможем скрываться?"
Спустя пару часов на окраине Гигантского леса замерцали десятки костров. Их примитивные языки лизали потрепанные котлы, в которых булькала скудная похлебка из корнеплодов и сушеного мяса. Ночь окутала лагерь бархатным мраком, нарушаемым лишь треском дров да приглушенными голосами солдат. У одного из костров, в стороне от других, сидели только трое: Атос, Кейд и Ханос. Над их чугунком поднимался густой пар, а аромат овощного бульона смешивался с запахом дыма и влажной земли.
— И куда дальше держим путь? — спросил Кейд, протягивая к огню руки в белых перчатках. Впервые он опустил высокий воротник своей синей рясы, открыв лицо. В свете пламени четко виднелась изящная родинка под его тонкими губами, придававшая чертам неожиданную аристократическую утонченность.
— Город Алоя, — пробурчал Ханос, разливая густой суп по потертым деревянным мискам. — Туда стягиваются остатки наших сил. Осада. Как всегда. — Он протянул миски сначала Кейду, потом Атосу. — Город на реке, крепкие стены, врагов — как блох на дворняге. Долгая и дерьмовая затея. — Ханос черпнул ложкой из своей миски, хмуро покрутил ею. — По плану хотели взять в кольцо, но кто-то в штабах облажался, сорвал тыловую атаку. Вот нас и послали латать дыры. — Он громко хлебнул супу и поморщился. — Соли мало... Чертовы экономы.
— Надеюсь, к концу моего контракта управимся, — Кейд осторожно подул на ложку, обжигая пальцы через тонкую ткань перчаток.
— А почему старейшина той деревни... помог нам? — осторожно вклинился Атос, вылавливая жестковатый кусочек моркови. — На его же родину напали, вроде как...
Ханос фыркнул, выпуская струйку дыма из трубки. Оранжевый огонек осветил повязку на его глазу.
— А ему какое дело до городов и королевских разборок? — голос Ханоса звучал устало и цинично. — Королевству плевать на деревенщину, а деревенщине — на королевство. Его долг — его поселение. Не те города, куда раз в год возят подати. А мы? Мы просто проходящие, что пришли поживиться его запасами. — Он ткнул трубкой в сторону темного леса. — Да и королевская гвардия сюда заглядывает редко. Только если границу потрогать, да и то — плюнут издалека.
Тишина вокруг костра стала глубже, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев. Где-то вдали прокричала ночная птица, и звук этот растворился в бескрайней темноте Гигантского леса. Атос украдкой взглянул на цифры у основания своей катаны, тускло поблескивавшие в огненном свете. "Алоя... Осада..." — мысль о новых смертях сжала ему горло холодной рукой.
Тишину ночи нарушил лишь треск костра да храп Ханоса. Пламя отбрасывало дрожащие тени на усталые лица.
— Тебе, парень, надо бы торопиться, — проговорил Ханос, закидывая в рот кусок жесткого вяленого мяса. Он с трудом разжевывал его. — Скоро вступительные. Сколько там? Три или четыре месяца осталось? — Его голос был хриплым от усталости.
— В апреле поступление, как я помню, — отозвался Кейд, осторожно хлебнув из миски почти остывшего бульона. Он сидел, подтянув колени к груди, его открытое лицо с родинкой под губой казалось необычно бледным в лунном свете.
— Ага, — крякнул Ханос, пытаясь устроиться поудобнее на походной сумке. — И пока письмо рассмотрят, пока приедут за тобой, пока довезут... Времени уйма. Хрен знает, как далеко мы тут вляпаемся. Чем дальше в дерьмо, тем дольше тебе ехать. — Он зябко поежился, подтягивая потрепанный плащ. — Эх, одеяльце бы... Холодно, сука. — Он повернулся лицом к костру, закрыв единственный глаз. — До города еще три дня пути. Там встретимся с остальными силами.
— Кстати... — Атос допил последние капли бульона, чувствуя, как холод земли пробирается сквозь тонкую подкладку его одежды. — Откуда старейшина в такой глуши знает о вас? Он же назвал вас по имени.
— Он известен тем, — ответил вместо Ханоса Кейд, бросая острый взгляд на храпящего капитана, — что за пятнадцать лет службы ни разу не разграбил ни одной деревни. Хотя это... — он усмехнулся, — иногда имело последствия. Для него и его людей.
— Ну, я что, мразь, что ли, чтоб из-за мешка моркови да куска черствого хлеба деревню вырезать? — пробормотал сквозь сон Ханос, его слова слились в неразборчивое бормотание, а затем сменились ровным храпом.
Атос последовал его примеру, устроившись на холодной земле, но его взгляд задержался на Кейде. Тот сидел неподвижно, устремив тускло-голубые глаза в звездное небо, будто читая в нем невидимые руны.
— А ты спать не ложишься? — зевнул Атос, чувствуя, как тяжелеют веки. — Ехать рано утром...
— Пока посижу, — тихо ответил Кейд, не отрывая взгляда от неба. Его пальцы в белых перчатках нервно перебирали край рукава. — Ханос не спал трое суток. Пусть выспится. Кто-то же должен следить, чтобы этот костер не потух, а соню не съели волки из того самого леса.
Спустя трое суток изнурительного перехода отряд достиг города Алоя. Картина, открывшаяся перед ними, дышала безысходностью. Имперские войска расположились в полукольце у подножия высоких каменных стен, увенчанных зубчатыми парапетами. Лагерь напоминал поле после чумы: солдаты с потухшими глазами брели меж дымящихся костров, их лица были покрыты слоем засохшей грязи, копоти и гноящихся ожогов. Одежда висела лохмотьями, а в каждом движении читалась животная усталость. Даже дозорные на стенах самого Алоя выглядели не лучше – их силуэты, едва различимые за бойницами, казались неподвижными, как изваяния скорби.
Город стоял посреди огромного водного пространства – затопленной низины или старого русла реки. Мутная вода, покрытая маслянистой пленкой, отражала свинцовое небо. По ней бесцельно дрейфовали брошенные лодки с проломленными бортами, обломки балок и щепки, напоминающие плавающие гробы. Единственной связью с сушей был узкий деревянный мост, перекинутый через эту гнилую гладь прямо к воротам Алоя. Он выглядел ненадежно: доски почернели от сырости, сваи подгнили, а кое-где зияли зловещие провалы. Казалось, он рухнет под первым же серьезным шагом, как сгнившая кость.
В воздухе висела тишина, нарушаемая лишь хлюпаньем воды о берег, редкими хриплыми окриками и глухим стуком дров, подбрасываемых в костры. Солдаты передвигались вяло, словно сомнамбулы. Даже дым от костров стелился лениво и тяжело, смешиваясь с запахом сырости, гари и немытого тела. Казалось, сама жизнь здесь замедлила ход, застыв в ожидании неизбежной развязки.
Тяжелый воздух лагеря, пропитанный запахом гнили, дыма и отчаяния, сгустился, когда Ханос подошел к группе офицеров. Один из капитанов, в черно-красных латах, покрытых коркой грязи и запекшейся крови, стоял, опершись на помятый щит. Его лицо было землистым, глаза – пустыми, как высохшие колодцы.
— Ну и чего такие угасшие? — хрипло спросил Ханос, останавливаясь перед ним. Плащ Ханоса, потрепанный и неимперский, резко контрастировал с парадными, но изувеченными доспехами капитана.
Тот медленно повернул голову, словно каждое движение давалось с невероятным трудом.— О, Ханос... — Голос капитана был глухим, лишенным тона. Он махнул рукой в сторону неприступных стен Алоя. — Все пробиться не можем. Люди дохнут пачками, словно мухи. Противник... неудобный попался. — Он с трудом поднял руку, дрожащим пальцем указую на одинокую фигуру у самых ворот города.
На краю болотистой низины, на одном колене, застыл рыцарь. Его мощная фигура в темных, испачканных кровью, грязью и копотью латах, напоминала скорее древнее изваяние, чем живого человека. Руки были сложены в жесте глубокой, скорбной молитвы. Он молился – и это было видно даже на расстоянии – не только за павших защитников города, но и за убитых им имперских солдат. Это был не просто воин; аура святости, пусть и потускневшей в этом аду, витала вокруг него. Паладин Света. Его спина была покрыта толстым, истрепанным в боях плащом. На нем, едва различимая, была выцветшая эмблема: женщина в позе Правосудия, возносящая меч к небесам – символ богини-проводницы. Рядом, глубоко вонзившись в топкую землю, стоял его двуручный меч – массивный клинок, испещренный мерцающими золотыми рунами, которые слабо светились, как далекие звезды, даже в сером свете дня.
Но самое странное был свет. Несмотря на пасмурное, низкое небо, затянутое свинцовой пеленой туч, единственный луч солнца, упрямо пробившись сквозь мглу, падал именно на него. Он купался в этом неестественном, почти ослепительном сиянии, словно статуя святого на оскверненном алтаре, в то время как вокруг царил холодный, гнетущий полумрак. От фигуры паладина исходила тусклая, но неоспоримая золотая аура – теплое, живое свечение посреди царства грязи, смерти и тлена.
— Рыцарь Света?.. — прошептал Ханос, и в его единственном глазу мелькнуло нечто большее, чем удивление – почти суеверный страх, редкость для такого циника. — Но им же по канону Света запрещено воевать! Только молитвы да сопровождение душ павших в Рай... — Мысль ударила его с силой кузнечного молота. — Разве что... защищаешь землю, где сам родился и умерших провожать будешь? Так он... отсюда? Он защищает свой дом? Чтобы души его людей могли найти путь к богине?
— Ага, — капитан нервно почесал руку через латную перчатку, словно пытаясь стереть невидимую грязь, и намеренно отвернулся от сияющей фигуры. — Но мне повезло. Скоро меня перебросят на друг