И протянул шуту потрепанную пухлую книгу с серебряными застежками.
— Что это? — кое-как вытер слезы Санди, принимая фолиант.
— Это, малыш, травник его. Уводя вас из Горы, Эаркаст сказал мне: «Учитель, если вернутся они в Сторожки, со мной ли полумертвым, без меня ли, — отдай травник тому, что помоложе». Вот я и отдаю.
Шут сел прямо на пол и зашуршал страницами. Король, давясь ревностью и стыдясь ее, заглянул ему через плечо.
Травник, он и есть травник. На каждой страничке — описание растения, рисунок или сама травка засушенная прилагается. Но Санди прямо-таки дрожит от восторга. А короля трясет от обиды и зависти: прощальный дар, а не ему!
Стыдно! Пресветлые Боги, стыдно-то как!
— И ты, такой мудрый, не можешь вылечить своего ученика? — сорвал он крик на ни в чем не повинном Сарре.
— Я не могу.
Странной была интонация старого Мастера, полными скрытого смысла были его слова. И короля прорвало:
— А кто может?!
— Эльфы могут, наверное, — чуть слышно прошептал книжник. — А еще такие, как он. Проводники.
— Так послать!.. — сколь ни призрачна была надежда, Санди ухватил ее за перо.
— Уже послали, — до крови в ладонях сжал кулаки Каст, губу закусил. — За эльфами. Сразу, еще до Башни. Гномы — народ предусмотрительный. Оставьте, дети. Не успеть им. Не доскакать, не долететь. Зона между нами, Зона крылья ломает, с пути сбивает…
Они продежурили у постели умирающего до тех пор, пока не проснулись Сердитый гном и Токли, вытолкавшие их без всяких церемоний. Хозяйка Тренни силой запихала в них какую-то еду, вкуса которой король так и не сумел распознать. Шут забился под одеяло и уткнулся носом в травник, выпадая из печальных будней. Денхольм такой возможности не имел, а сон бежал от него столь старательно, будто Йоххи был источником всех его бед и теперь боялся праведного гнева.
Король бесцельно бродил по коридорам, мыкаясь из угла в угол, и его спор с Судьбой казался ему выходкой капризного ребенка, сделавшего гадость назло наставлениям всезнающих взрослых.
Эйви-Эйви умирал. Все равно умирал, притом столь медленной и мучительной смертью, что волосы шевелились на голове. А ведь он мог оборвать его страдания одним движением руки. Глупец! Трус малодушный! Друг просил его о смерти, а он не пожелал измарать рук!..
— Все правильно, Денни, — шептали покрытые спекшимися корками губы, — все верно. Кто-то же должен добить старую клячу…
Но прохладные руки Йоссы коснулись воспаленного лба, унося в далекое прошлое, туда, где был жив нахальный проводник, пропивавший последние гроши по трактирам. И Ее помощница, Память, провела его по Пути, лигу за лигой, вновь заставляя плакать и смеяться, жадно ловить щербатую улыбку, возмущенно фыркать в ответ на претензии…
Вновь шагал впереди Эй-Эй, неторопливо и ровно, но так, что и бегом не обогнать. Вновь нападали воркхи, вновь принимал фиолетовый посох удар десяти разбойничьих мечей. Скалилась пропасть, ползла по стене черная тень…
Один лишь раз он пожал руку своему проводнику, и ладонь до сих пор хранила тепло и силу того краткого мига единства. Чем же ты стал дорог ему, бродяга?! Настолько дорог, что сердце теперь рвется от воспоминаний, а горло раздирают рыдания?!
Очнувшись, Денхольм не сразу понял, куда завели его своевольные ноги. А осознав, дал волю слезам. Он стоял в одном из Срединных залов, коленопреклоненный, — перед мозаичным городом, порожденным фантазией Эйви-Эйви.
И взгляд впивался в дома и пашни, в сады и озеро, душа купалась в покое и тихой радости, что переполняли холодный камень. Он вдруг понял, ЗАЧЕМ проводник сотворил свое панно. И ЗАЧЕМ подписал работу.
Пока Эй-Эй был с ними, пока в любую минуту можно было перекинуться с ним парой слов, — кто мог услышать голос, отраженный от бесценной мозаики?! Как же он не почувствовал раньше, что картина говорит? Говорит с неподражаемыми насмешливо-ехидными интонациями? Что она поет?!
Город из видения впитывал его горести и скорбь, оставляя отрешенность. И взамен укоренялся в истерзанном сердце, и душа обретала желание жить, рождаясь заново…
— Да, я не замечал этого раньше, — выдохнул кто-то за спиной короля, и, чуть обернувшись, он признал Сердитого Гнома. — «Эаркаст» — не подпись. Это название…
— Как он?
— Все так же. Пойдем со мной, Хольмер, я хочу показать тебе кое-что…
Король безропотно последовал за Торни, часто оглядываясь до тех пор, пока очередной проход не скрыл от него зал и город.
По дороге к ним присоединился Санди и сокрушенно поведал, что настырная девочка Токли выдрала у него травник и велела идти в Срединный ярус.
— Я просил Старейшин, и они позволили провести вас в Зал Изваяний. При условии, что мы обойдем Предел Пресветлой Статуи, — буркнул гном и замолчал столь основательно, что даже шут не решился приставать с расспросами.
Они шли галереями и переходами, подчас сгибаясь в три погибели. Все диковинки подземного мира потеряли для них свою остроту и прелесть, и было непонятно, для чего он им нужен, Зал Изваяний.
— В зале хранятся работы, не нашедшие места в Горе, но одобренные Старейшинами и Мастерами, — словно прочитав их мысли, пояснил гном. — Потерпите немного, мы уже пришли.
Вскоре он толкнул тугую дверь, и друзья оказались среди настоящих зарослей всевозможных статуй. Гномы и эльфы, драконы и люди провожали их застывшими каменными глазами, росли деревья, возвышались горы…
«Если бы попасть сюда раньше, — думалось королю, — а сейчас что мне до этого хлама!»
Но скука его разбилась, как хрупкий лед под сапогом.
И рука невольно схватилась за бешено заскакавшее сердце.
Потому что Торни наконец привел их.
Потому что увиденное сводило с ума.
Перед ними был склон горы, обрывавшийся пропастью. Синеватые горные вершины, укутанные шапками мягкого снега. И на укромной площадке над ледником стояли четверо.
Один был высок, возвышаясь над остальными на целую голову. Он спокойно смотрел в неведомую даль, и умиротворение читалось на изуродованном страшным шрамом лице.
По обе руки от него стояли двое, одного роста и возраста, молодые, прекрасные телом и душой. В их взорах горел восторг, странно мешавшийся с беспокойством.
А рядом с нескрываемой тревогой снизу вверх заглядывал им в лица коренастый гном, чья холеная борода была по-боевому закинута за спину…
— Это же мы, куманек! — задыхаясь, прошептал Санди. — Это мы, только помоложе лет на семь! Как же так…
— Шесть лет назад, когда побратим жил в Горе, ему приснился сон, — буркнул Торни. — Он никому не сказал ни слова, хотя перепугал многих, и сразу взялся за работу. Он сделал эту статую и лишь тогда, удовлетворенный, успокоившийся, рассказал обо всем. «Смотри, брат, — сказал он мне, указав на изваяние, — после того как мы с двумя молокососами встанем в ряд на Восточном склоне, я умру». Мне показалось, вы должны были это увидеть…
Король стоял и смотрел. Не говоря ни слова. Да и что он мог сказать…
Король стоял и вспоминал.
Как же не хотел вести их вечно пьяный бродяга, называвший себя Эйви-Эйви. Сколько раз за время пути пытался уехать, сколько раз уговаривал дать ему расчет… И все же вел, назло самому себе вел вперед, к собственной смерти…
— Расскажи нам о проводнике, Торни, — неожиданно для себя попросил он. — Как встретились, как побратались?
— Пойдем отсюда, — предложил гном. — В Зале Изваяний говорить трудно.
Вскоре они сидели в маленькой гостиной рядом со спальней умирающего. Дрожащими руками Торни выбил огонь, раскурил трубку.
— Мы познакомились давно, тринадцать лет назад по вашему счету. И я был настолько не в себе, потеряв возлюбленную, что проклял ни в чем, в сущности, не повинного спасителя. И отправился искать смерти, достойной Каста. Это оказалось непросто: человек, назвавшийся тогда Радонтом, шел за мной по пятам. Я злился, я гнал его прочь, швыряя камнями, а однажды, разъяренный, обнажил топор, надеясь покончить со всем разом. Радонт выхватил из-за пояса два серпа, которыми срезал лечебные травки. Против топора он выглядел более чем нелепо. Но, к моему удивлению, сумел выстоять, чем вызвал интерес. Как-то ночью я услышал, что он стонет и плачет во сне, мечется и орет. Я взял его руку, и Радонт успокоился. Выходило так, что мой спаситель не просто сберегал принадлежавшую ему жизнь, он сам нуждался в помощи и поддержке. С серого и блеклого рассвета мы пошли вместе, бок о бок. В Ласторге пират Тэй, уже тогда старый, как пень, осторожно поглядывая по сторонам, поведал мне об Упыре Свейстоне, во главе отряда лихих головорезов предавшего огню полынные степи, допьяна напоившего кровью самую беззаконную область королевства, подчинившего своей воле. «Вам, конечно, любопытно, почему я все это рассказываю? — спросил он в конце занимательного повествования. — Да просто Свейстон носил тот же очаровательный шрамик, что и ваш приятель…» На мой вопрос Радонт ответил утвердительно: «Да, я был Упырем, Рабом Йоттея. Я мстил Элроне за измену, за забвение, за уродство. Но все в прошлом, не волнуйся…» Я не волновался, я не видел перед собой убийцы. Лишь слабого, больного рассудком Человека, с грехом пополам лечившего людей. Он боялся темноты и одиночества, сходя с ума в окружившем его хороводе теней. И я горько пожалел о своем проклятие. А пожалев, простил свое спасение. Я знал, что сможет оградить его от глупых видений, и предложил смешать кровь: это был хороший щит от проклятия Вешшу, ведь Касты — самые уравновешенные существа мира и не склонны лелеять бесплотные кошмары. Так мы и побратались, — вздохнул Сердитый гном, смачивая горло кружкой пива.
— А дальше?
— Дальше? Что ж, дальше я привел его в Гору и представил как брата. Он прошел проверку Цейр-Касторота и был введен в Род под именем Эаркаст. Побратим быстро всему учился, Мастера его хвалили. Но жизнь под землей трудна для человека, он поселился неподалеку, приняв имя Хальдейм, то уходя, то возвращаясь… Потом женился. Потом… пошел умирать. Я был рядом, я не спускал с него глаз. И когда понял, что путь ведет в Зону, пошел следом. Так, как когда-то шел за мной он. Я плохо помню этот путь, знаю лишь, что мы дошли до гор, миновав все ловушки, и преодолели Горы. Вроде бы