- Все готово, Алексей Петрович, - сказал Жилиц.
- Хорошо, - сказал Быков. Он косо поглядел на Жилина. - Не боишься, малёк?
- Нет, - сказал Жилин.
Он не боялся. Он только хотел, чтобы все скорее кончилось. И еще ему вдруг очень захотелось увидеть отца, как он вылезает из стратоплана, грузный, усатый, со шляпой в руке. И познакомить отца с Быковым.
- Ступай, Иван, - сказал Быков. - Десять минут в твоем распоряжении.
- Спокойной плазмы, Алексей Петрович, - сказал Жилин.
- Спасибо, - сказал Быков. - Ступай.
«Это надо выдержать, - подумал Жилин. - Неужели я не выдержу?» Он подошел к двери своей каюты и вдруг увидел Варечку. Варечка тяжело ползла, прижимаясь к стене, волоча за собой сплющенный с боков хвост. Увидев Жилина, она подняла треугольную морду и медленно мигнула.
- Эх ты, бедолага, - сказал Жилин. Он взял Варечку за отставшую на шее кожу, приволок ее в каюту, сдвинул крышку с амортизатора и поглядел на часы. Потом он бросил Варечку в амортизатор - она была очень тяжелая и грузно трепыхалась в руках - и залез сам. Он лежал в полной темноте, слушал, как шумит амортизирующая смесь, а тело становилось легче и легче. Это было очень приятно, только Варечка все время дергалась под боком и колола руку шипами. «Надо выдержать, - подумал Жилин. - Как он выдерживает».
В рубке Алексей Петрович нажал большим пальцем рифленую клавишу стартера.
Эпилог
АМАЛЬТЕЯ, «ДЖЕЙ-СТАНЦИЯ»
Директор «Джей-станции» не глядит на заход Юпитера, а Варечку дергают за хвост
Заход Юпитера - это тоже очень красиво. Медленно гаснет желто-зеленое зарево экзосферы, и одна за другой загораются звезды, как алмазные иглы на черном бархате,
Но директор «Джей-станции» не видел ни звезд, ни желто-зеленого сияния над близкими скалами. Он смотрел на ледяное поле ракетодрома. На поле медленно, едва заметно для глаза падала исполинская башня «Тахмасиба». «Тахмасиб» был громаден - фотонный грузовик первого класса. Он был так громаден, что его не с чем было сравнить здесь, на голубовато-зеленой равнине, покрытой круглыми черными пятнами. Из спектролитового колпака казалось, что «Тахмасиб» падает сам собой. На самом деле его укладывали. В тени скал и по другую сторону равнины мощные лебедки тянули тросы, и блестящие нити иногда ярко вспыхивали в лучах солнца. Солнце ярко озаряло корабль, и он был виден весь, от огромной чаши отражателя до шаровидной жилой гондолы.
Никогда еще на Амальтею не опускался такой изуродованный планетолет. Край отражателя был расколот, и в огромной чаше лежала густая изломанная тень. Двухсотметровая труба фотореактора казалась пятнистой и была словно изъедена коростой. Аварийные ракеты на скрученных кронштейнах нелепо торчали во все стороны, грузовой отсек перекосило, и один сектор его был раздавлен. Диск грузового отсека напоминал плоскую круглую консервную банку, на которую наступили свинцовым башмаком. «Часть продовольствия, конечно, погибла, - подумал начальник. - «Какая чушь лезет в голову. Не все ли равно. Да, «Тахмасибу» теперь не скоро уйти отсюда».
- Дорого нам обошелся куриный суп, - сказал дядя Валнога.
- Да, - пробормотал директор. - Куриный суп. Бросьте, Валнога, Вы же этого не думаете. При чем здесь куриный суп?
- Отчего же, - сказал Валнога. - Ребятам нужна настоящая еда.
Планетолет опустился на равнину и погрузился в тень. Теперь было видно только слабое зеленоватое мерцание на титановых боках, потом там сверкнули огни и мелькнули маленькие черные фигурки. Косматый горб Юпитера ушел за скалы, и скалы почернели и стали выше, и на мгновение ярко загорелась какая-то расщелина, и стали видны решетчатые конструкции антенны.
В кармане директора тоненько запел радиофон. Директор вытащил гладкую коробку и нажал кнопку приема.
- Слушаю, - сказал он.
Тенорок дежурного диспетчера, очень веселый и без всякой почтительности, сказал скороговоркой:
- Товарищ директор, капитан Быков с экипажем и пассажирами прибыл на станцию и ждет вас в вашем кабинете.
- Иду, - сказал начальник.
Вместе с дядей Валногой он спустился в лифте и направился в свой кабинет. Дверь была раскрыта настежь, В кабинете было полно народу, и все громко говорили и смеялись. Еще в коридоре директор услыхал радостный вопль:
- Как жизнь - хорошё-о? Как мальчeшки - хо-рошё-о?
Директор не сразу вошел, а некоторое время стоял на пороге, разыскивая глазами прибывших. Валнога громко дышал у него над ухом, и чувствовалось, что он улыбается до ушей. Они увидели Моллара. Моллар отчаянно жестикулировал и хохотал. Вокруг него стояли девушки - Зойка, Галина, Наденька, Джейн, Юрико, - все девушки Амальтеи, - и тоже хохотали. Моллар всегда ухитрялся собрать вокруг себя всех девушек. Потом директор увидел Юрковского, вернее его затылок, торчащий над головами, и кошмарное чудище у него на плече. Чудище вертело мордой и время от времени страшно зевало. Варечку дергали за хвост. Дауге видно не было, но зато было слышно не хуже, чем Моллара. Дауге вопил: «Не наваливайтесь! Пустите, ребятушки! Ой-ой!» В сторонке стоял огромный незнакомый парень, очень красивый, но слишком бледный среди загорелых. С парнем оживленно разговаривали несколько местных планетолетчиков. Михаил Антонович Крутиков сидел в кресле у стола директора. Он рассказывал, всплескивал короткими ручками и временами подносил к глазам смятый платочек.
Быкова директор узнал последним. Быков был бледен до синевы, и волосы его казались совсем медными, под глазами висели синие мешки, какие бывают от сильных и длительных перегрузок. Глаза его были красными. Он говорил так тихо, что директор ничего не мог разобрать и видел только, что говорит он медленно, с трудом шевеля губами. Возле Быкова стояли руководители отделов и начальник ракетодрома. Это была самая тихая группа в кабинете. Потом Быков поднял глаза и увидел директора; он встал, и по кабинету прошел шепоток, и все сразу замолчали.
Они пошли навстречу друг другу, гремя магнитными подковами по металлическому полу, и сошлись на середине комнаты. Они пожали друг другу руки и некоторое время стояли молча и неподвижно. Потом Быков отнял руку и сказал:
- Товарищ Кангрен, планетолет «Тахмасиб» с грузом прибыл.
ПОЧТИ ТАКИЕ ЖЕ
Их вот-вот должны были вызвать, и они сидели в коридоре на подоконнике перед дверью. Коля Ермаков болтал ногами, а Панин, вывернув короткую шею, глядел за окно в парк, где на волейбольной площадке прыгали у сетки девчонки с факультета Дистанционного Управления. Коля Ермаков, подсунув под себя ладони, смотрел на дверь, на блестящую черную пластинку с надписью «Большая Центрифуга». В Высшей школе космогации четыре факультета, и три из них имеют тренировочные залы, на дверях которых висит пластинка с такой же надписью. Всегда очень тревожно ждать, когда тебя вызовут на Большую Центрифугу. Вот Панин, например, глазеет на девчонок явно для того, чтобы не показать, как ему тревожно. А ведь у Панина сегодня самая обычная тренировка.
- Хорошо играют, - сказал Панин басом.
- Хорошо, - сказал Коля, не оборачиваясь.
- У «четверки» отличный пас.
- Да, - сказал Коля. Он передернул плечами. У него тоже был хороший пас, но он не обернулся.
Панин посмотрел на Колю, посмотрел на дверь и сказал:
- Сегодня тебя отсюда понесут.
Коля промолчал.
- Ногами вперед, - сказал Панин.
- Да уж, - сказал Коля, сдерживаясь. - Тебя-то уж не понесут.
- Спокойно, спортсмен, - сказал Панин. - Спортсмену надлежит быть спокойну, выдержану и всегда готову.
- А я спокоен, - сказал Коля.
- Ты спокоен? - сказал Панин, тыкая его в грудь негнущимся пальцем. - Ты вибрируешь. Ты трясешься, как малек на старте. Смотреть противно, как ты трясешься.
- А ты не смотри, - посоветовал Коля. - Смотри лучше на девочек. Хороший пас и все такое.
- Ты непристоен, - сказал Панин и посмотрел в окно. - Прекрасные девушки! И замечательно играют.
- Вот и смотри, - сказал Коля. - И старайся не стучать зубами.
- Это я стучу зубами? - изумился Панин. - Это ты стучишь зубами.
Коля промолчал.
- Мне можно стучать зубами, - сказал Панин, подумав. - Я не спортсмен.
- Он вздохнул, посмотрел на дверь и сказал: - Хоть бы скорее вызвали, что ли…
Слева в конце коридора появился староста второго курса Гриша Быстров, Он был в рабочем комбинезоне, приближался медленно и вел пальцем по стене. Лицо у него было задумчивое. Он остановился перед Ермаковым и Паниным и сказал: «Здравствуйте» - Голос у него был печальный.
Коля кивнул. Панин снисходительно сказал:
- Здравствуй, Григорий. Вибрируешь ли ты перед Центрифугой, Григорий?
- Да, - ответил Гриша Быстров. - Немножко.
- Вот, - сказал Панин Коле, - Григорий волнуется всего-навсего немножко. А между тем Григорий всего-навсего малек.
Мальками в школе называли курсантов младших курсов.
Гриша вздохнул и тоже сел на подоконник.
- Коля, - сказал он. - Правда, что ты делаешь сегодня первую попытку на восьмикратной?
- Да, - сказал Коля. Ему совсем не хотелось разговаривать, но он боялся обидеть Быстрова, - Если позволят, конечно, - добавил он.
- Наверное, позволят, - сказал Гриша.
- Подумаешь, попытка на восьмикратной! - сказал Панин легкомысленно.
- А ты пробовал на восьмикратной? - с интересом спросил Гриша.
- Нет, - сказал Панин. - Но зато я не спортсмен.
- А может быть, попробуешь? - сказал Коля. - Вот прямо сейчас, вместе со мной. А?
- Я человек простой, простодушный, - ответил Панин. - Есть норма. Нормой считается пятикратная перегрузка. Мой простой, незамысловатый организм не выносит ничего, превышающего норму. Однажды он попробовал шестикратную, и его вынесли на седьмой минуте. Вместе со мной.
- Кого вынесли? - не понял Гриша.
- Мой организм, - пояснил Панин.
- Да, - сказал Гриша со слабой улыбкой. - А я вот еще не дошел и до пятикратной.