- На втором курсе и не надо пятикратной, - сказал Коля. Он спрыгнул с подоконника и принялся приседать поочередно на левой и на правой ноге.
- Ну я пошел, - сказал Гриша и тоже спрыгнул с подоконника.
- Что случилось, староста? - спросил Панин. - Почему такая тоска?
- Кто-то устроил штуку с Копыловым, - печально сказал Гриша.
- Опять? - сказал Панин. - Какую штуку?
Второкурсник Валя Копылов был известен на факультете своей привязанностью к вычислительной технике. Недавно на факультете установили новый, очень хороший волноводный вычислитель ЛИАНТО, и Валя проводил возле него все свободное время. Валя торчал бы возле него и ночью, но ночью на ЛИАНТО велись вычисления для дипломатов, и Валентина беспощадно выгоняли.
- Кто-то из наших запрограммировал любовное послание, - сказал Гриша.
- Теперь ЛИАНТО на последнем цикле выдает: «Без Копылова жизнь не та, люблю, привет от Лианта». В простом буквенном коде.
- «Привет от Лианта…» - сказал Коля, массируя себе плечи. - Поэты. Задавить из жалости.
- Подумать только, - сказал Панин. - Какой нынче малек пошел веселый.
- Что вы мне это говорите, - сказал Гриша Быстрое. - Вы этим дуракам скажите. Действительно, «привет от Лианта». Сегодня ночью Кан делал расчет, и вместо ответа - раз! - «привет от Лианта». Теперь он меня вызывает.
Тодор Кан, железный Кан, был начальником Штурманского факультета.
- О! - сказал Панин. - Тебе предстоят интересные полчаса, староста. Железный Кан очень живой собеседник.
- Железный Кан большой эстет, - сказал Коля Ермаков. - Он не потерпит старосту, у которого курсанты двух строк связать не могут.
- Я человек простой, простодушный, - начал Панин, но в это время дверь приоткрылась и высунулась голова дежурного.
- Ермаков, Панин, приготовиться, - сказал дежурный.
Панин осекся и одернул куртку.
- Пошли, - сказал он.
Ермаков кивнул Грише и пошел следом за Паниным в тренировочный зал. Зал был огромен, и посередине сверкало четырехметровое коромысло на толстой кубовой станине - Большая Центрифуга. Коромысло вращалось. Кабины на его концах, оттянутые центробежной силой, лежали почти горизонтально. Окошек в кабинах не было, и наблюдение за курсантами велось изнутри станины при помощи системы зеркал. Несколько курсантов отдыхали у стены на шведской скамейке. Задрав головы, они следили за проносящимися кабинами.
- Четырехкратная, - сказал Панин, глядя на кабины.
- Пятикратная, - сказал Ермаков. - Кто там сейчас?
- Нгуэн и Гургенидзе, - сказал дежурный.
Он принес два костюма для перегрузок, помог Ермакову и Панину одеться и зашнуровал их. В костюме для перегрузок человек похож на кокон шелкопряда.
- Ждите, - сказал дежурный и пошел к станине.
Раз в неделю каждый курсант крутился на центробежной установке, приучаясь к перегрузкам. Раз в неделю по часу все пять лет. Надо было сидеть и терпеть, и слушать, как трещат кости, и чувствовать, как широкие ремни впиваются сквозь толстую ткань костюма в обрюзгшее тело, как обвисает лицо и как трудно мигать - тяжелеют веки. И при этом нужно было решать какие-то малоинтересные задачки или составлять стандартные подпрограммы для вычислителя, и это было совсем нелегко, хотя и задачки, и подпрограммы были известны с первого курса. Некоторые курсанты выдерживали семикратные перегрузки, а другие не выдерживали даже тройных - они не могли справиться с черным выпадением зрения, и их переводили на факультет Дистанционного Управления.
Коромысло стало вращаться медленнее, кабинки повисли вертикально. Из одной вылез худощавый смуглый Нгуэн Фу Дат и остановился, держась за раскрытую дверцу. Его покачивало. Из другой кабинки мешком вывалился Гургенидзе. Курсанты на шведской скамеечке вскочили на ноги, но дежурный уже помог ему подняться, и он сел, упираясь руками в пол.
- Больше жизни, Лева! - громко сказал один из курсантов.
Все засмеялись. Только Панин не засмеялся.
- Ничего, ребята, - сипло сказал Гургенидзе и встал. - Ерунда! - Он страшно зашевелил лицом, разминая затекшие мускулы щек. - Ерунда! - повторил он.
- Ох и понесут же тебя сегодня, спортсмен! - сказал Панин негромко, но очень энергично.
Ермаков сделал вид, что не слышит. «Если меня сегодня понесут, - подумал он, - все пропало. Не могут меня сегодня понести. Не должны».
- Полноват Лева, - сказал он, - Полные плохо переносили перегрузки.
- Похудеет, - бодро сказал Панин. - Захочет, так похудеет.
Панин потерял шесть кило, прежде чем научился выдерживать пятикратные перегрузки, положенные по норме. Это было необыкновенно мучительно, но он очень не хотел к дистанционникам. Он хотел быть штурманом.
В станине открылся люк, оттуда вылез инструктор в белом халате и отобрал у Нгуэна и Гургенидзе листки с записями,
- Ермаков и Панин готовы? - сказал он.
- Готовы, - сказал дежурный. Инструктор бегло проглядел листки.
- Так, - сказал он. - Нгуэн и Гургенидзе свободны. У вас зачет.
- Ух здорово! - сказал Гургенидзе, Он сразу стал лучше выглядеть. - У меня, значит, тоже зачет?
- У вас тоже, - сказал инструктор.
Гургенидзе вдруг звучно икнул. Все опять рассмеялись, даже Панин, и Гургенидзе очень смутился. И Нгуэн Фу Дат смеялся, распуская шнуровку костюма на поясе. Видимо, он чувствовал себя прекрасно.
Инструктор сказал:
- Панин и Ермаков, по кабинам.
- Виталий Ефремович, - сказал Ермаков.
- Ах да… - сказал инструктор, и лицо его приняло озабоченное выражение. - Мне очень жаль, Коля, но врач запретил вам перегрузки выше нормы. Временно,
- Как так? - испуганно спросил Ермаков.
- Запретил категорически.
- Но ведь я уже освоился с семикратными, - сказал Ермаков.
- Мне очень жаль, Коля, - повторил инструктор.
- Это какая-то ошибка, - сказал Ермаков. - Этого не может быть.
Инструктор пожал плечами.
- Нельзя же так, - сказал Ермаков с отчаянием. - Я же выйду из формы. - Он оглянулся на Панина. (Панин глядел в пол.) Ермаков снова поглядел на инструктора. - У меня же все пропадет.
- Это только временно, - сказал инструктор.
- Сколько это - временно?
- До особого распоряжения. Месяца на два, не больше. Это бывает иногда. А пока будете тренироваться на пятикратных. Потом наверстаете.
- Да ничего, Коля, - басом сказал Панин. - Отдохни немного от своих многократных.
- Все же я попросил бы… - начал Ермаков отвратительным заискивающим голосом, каким не говорил никогда в жизни.
Инструктор нахмурился.
- Мы теряем время, Ермаков, - сказал он. - Ступайте в кабину.
- Есть, - тихо сказал Коля и полез в кабину.
Он уселся в кресло, пристегнулся широкими ремнями и стал ждать. Перед креслом было зеркало, и Ермаков увидел в нем свое хмурое, злое лицо. «Лучше бы уж меня вынесли, - подумал он. - Теперь мышцы размякнут, и начинай все сначала. Когда я теперь доберусь до десятикратных! Или хотя бы до восьмикратных. Все они считают меня спортсменом, - со злостью подумал он. - И врач тоже. Может быть, рассказать ему?» Он представил себе, как он рассказывает врачу, зачем ему все это нужно, а врач глядит на него веселыми выцветшими глазками и говорит: «Умеренность, Коля, умеренность…»
- Перестраховщик, - сказал Ермаков громко.
Он имел в виду врача, но тут же подумал, что Виктор Ефремович может услышать это через переговорную трубку и принять на свой счет.
- Ну и ладно, - сказал он громко.
Кабину плавно качнуло. Тренировка началась.
…Когда они вышли из тренировочного зала, Панин немедленно принялся массировать отеки под глазами. У него после Большой Центрифуги всегда появлялись отеки под глазами, как и у всех курсантов, склонных к полноте. Панин очень заботился о своей внешности. Он был красив и привык нравиться. Поэтому сразу после Большой Центрифуги он немедленно принимался за свои отеки.
- У тебя вот никогда не бывает этой пакости, - сказал он Ермакову.
Ермаков промолчал.
- У тебя удачная конституция, спортсмен. Как у воблы.
- Мне бы твои заботы, - сказал Ермаков.
- Тебе же сказано, что это только временно, чудак.
- Гальцеву тоже говорили, что это только временно, а потом перевели к дистанционникам.
- Ну что ж, - рассудительно сказал Панин, - значит, не судьба ему.
Ермаков стиснул зубы.
- Подумаешь, - сказал Панин, - запретили ему восьмикратные. Вот я, например, человек простой, простодушный…
Ермаков остановился.
- Слушай, ты, - сказал он. - Быков увел «Тахмасиб» от Юпитера только на двенадцатикратной перегрузке. Может быть, тебе это неизвестно?
- Ну известно, - сказал Панин.
- А Юсупов погиб потому, что не выдержал восьмикратную. Это тебе тоже известно?
- Юсупов - штурман-испытатель, - сказал Панин, - и не нам чета. А Быков никогда в жизни, между прочим, на перегрузки не тренировался.
- Ты уверен? - ядовито спросил Ермаков.
- Ну, может быть, тренировался, но уж не до грыжи, как ты, спортсмен.
- Борька, ты что - в самом деле считаешь, что я спортсмен? - сказал Ермаков.
Панин посмотрел на него озадаченно.
- Видишь ли, - сказал он, - я же не говорю, что это плохо… Это, конечно, вещь в Пространстве полезная…
- Ладно, - сказал Ермаков, - Пойдем в парк. Разомнемся.
Они пошли по коридору. Панин, не переставая массировать отеки под глазами, заглядывал в каждое окно.
- А девочки все играют, - сказал он. Он остановился у окна и вытянул шею. - Ага. Вон она!
- Кто? - спросил Ермаков.
- Не знаю, - сказал Панин.
- Не может быть, - сказал Ермаков.
- Нет, правда, я танцевал с ней позавчера. Но как ее зовут - не знаю.
Коля Ермаков тоже поглядел в окно.
- Вон видишь, - сказал Панин, - с перевязанной коленкой.
Коля увидел девушку с перевязанной коленкой.
- Вижу, - сказал он. - Пойдем.
- Очень хорошая девушка, - сказал Панин. - Очень. И умница.
- Пойдем, пойдем, - сказал Ермаков. Он взял Панина под локоть и потащил за собой.