- Мы уже сейчас хорошо тормозимся, - продолжал Михаил Антонович. - Так что, по-моему, провалимся мы благополучно. А больше сделать ничего нельзя, мальчики. - Михаил Антонович виновато улыбнулся. - Если, конечно, мы не исправим отражатель.
- На Юпитере нет ремонтных станций. Это следует из всех теорий Юпитера. - Быкову хотелось, чтобы они все-таки поняли. До конца поняли. Ему все еще казалось, что они не понимают.
- Какую теорию строения ты считаешь общепринятой? - спросил Дауге.
Михаил Антонович пожал плечиком.
- Теорию Кангрена, - сказал он.
Быков выжидающе уставился на планетологов.
- Ну что ж, - сказал Дауге. - Можно и Кангрена.
Юрковский молчал, глядя в потолок.
- Слушайте, планетологи, - не выдержал Быков, - специалисты. Что будет там, внизу? Вы можете нам это сказать?
- Да, конечно, - сказал Дауге. - Это мы тебе скоро скажем.
- Когда? - Быков оживился.
- Когда будем там внизу, - сказал Дауге. Он засмеялся.
- Планетологи, - сказал Быков. - Спе-ци-а-лис-ты.
- Н-надо рассчитать, - сказал Юрковский, глядя в потолок. Он говорил медленно и почти не заикался. - Пусть М-михаил рассчитает, на какой глубине к-корабль перестанет проваливаться и по-повиснет.
- Интересно, - сказал Михаил Антонович.
- П-по Кангрену давление в Юпитере р-растет быстро. П-подсчитай, Михаил, и выясни г-глубину погружения, д-давление на этой глубине и силу т-тяжести.
- Да, - сказал Дауге. - Какое будет давление? Может быть, нас просто раздавит.
- Ну, не так это просто, - проворчал Быков. - Двести тысяч атмосфер мы выдержим. А фотонный реактор и корпуса ракет и того больше.
Юрковский сел, согнув ноги.
- Т-теория Кангрена не хуже других, - сказал он. - Она дает порядок величии. - Он посмотрел на штурмана. - М-мы могли бы п-подсчитать сами, но у тебя в-вычислитель.
- Ну конечно, - сказал Михаил Антонович. - Ну с чем говорить? Конечно, мальчики.
Быков попросил:
- Михаил, давай сюда программу, я прогляжу, и вводи ее в киберштурман.
- Я уже ввел, Лешенька, - виновато ответил штурман.
- Ага, - сказал Быков. - Ну что ж, хорошо. - Он поднялся. - Так. Теперь все ясно. Нас, конечно, не раздавит, но назад мы уже не вернемся - давайте говорить прямо. Ну, не мы первые. Честно жили, честно и умрем. Мы с Жилиным попробуем что-нибудь сделать с отражателем, но это… так… - Он сморщился и покрутил распухшим носом. - Что намерены делать вы?
- Н-наблюдать, - жестко сказал Юрковский.
Дауге кивнул.
- Очень хорошо. - Быков поглядел на них исподлобья. - У меня к вам просьба. Присмотрите за Молларом.
- Да-да, - подтвердил Михаил Антонович.
- Он человек новый, и… бывают нехорошие вещи… вы знаете.
- Ладно, Леша, - сказал Дауге, бодро улыбаясь. - Будь спокоен.
- Вот так, - сказал Быков. - Ты, Миша, поди в рубку и сделай все расчеты, а я схожу в медчасть, помассирую бок. Что-то я здорово расшибся.
Выходя, он услышал, как Дауге говорил Юрковскому:
- В известном смысле нам повезло, Володька. Мы кое-что увидим, чего никто не видел. Пойдем чиниться.
- П-пойдем, - сказал Юрковский.
«Ну, меня вы не обманете, - подумал Быков. - Вы все-таки еще не поняли. Вы все-таки еще верите. Вы думаете: Алексей вытащил нас из Черных Песков Голконды, Алексей вытащил нас из гнилых болот, он вытащит нас из водородной могилы. Дауге - тот наверняка так думает. А Алексей вытащит? А может быть, Алексей все-таки вытащит?»
В медицинском отсеке Моллар, дыша носом от боли, мазался жирной таниновой мазью. У него было красное лоснящееся лицо и красные лоснящиеся руки. Увидев Быкова, он приветливо улыбнулся и громко запел про ласточек: он почти успокоился. Если бы он не запел про ласточек, Быков мог бы считать, что он успокоился по-настоящему. Но Моллар пел громко и старательно, время от времени шипя от боли.
Бортинженер предается воспоминаниям, а штурман советует не вспоминать
Жилин ремонтировал комбайн контроля отражателя, В рубке было очень жарко и душно, по-видимому, система кондиционирования по кораблю была совершение расстроена, но заниматься ею не было ни времени, ни главное, желания. Сначала Жилин сбросил куртку, за тем комбинезон и остался в трусах и сорочке. Варечка тут же устроилась в складках сброшенного комбинезона и вскоре исчезла - осталась только ее тень да иногда появлялись и сразу же исчезали большие выпуклые глаза.
Жилин одну за другой вытаскивал из исковерканной корпуса комбайна пластметалловые пластины печатных схем, прозванивал уцелевшие, откладывал в сторону расколотые и заменял их запасными. Работал он методически, неторопливо, как на зачетной сборке, потом что спешить было некуда и потому что все это было по-видимому, ни к чему. Он старался ни о чем не думать и только радовался, что очень хорошо помнит общую схему, что ему почти не приходится заглядывать в руководство, что расшибся он не так уж сильно и ссадины на голове подсохли и совсем не болят. За кожухом фотореактора жужжал вычислитель. Михаил Антонович шуршал бумагой и мурлыкал себе под нос что-то не музыкальное. Михаил Антонович всегда мурлыкал себе под нос, когда работал.
«Интересно, над чем он работает сейчас? - подумал Жилин. - Может быть, просто старается отвлечься. Это очень хорошо - уметь отвлечься в такие минуты. Планетологи, наверное, тоже работают, сбрасывают бомбозонды. Так мне и не удалось увидеть, как взрывается очередь бомбозондов. И еще многого мне не удалось увидеть. Например, говорят, что очень хорош Юпитер с Амальтеи. И мне очень хотелось участвовать в межзвездной экспедиции или в какой-нибудь экспедиции следопытов - ученых, которые ищут на других планетах следы пришельцев из других миров… Потом говорят, что на «Джей-станциях» есть славные девушки, и хорошо было бы с ними познакомиться, а потом рассказать об этом Пере Хунту, который получил распределение на лунные трассы и был этому рад, чудак. Забавно, Михаил Антонович фальшивит, словно нарочно. У него жена и двое детей, нет, трое, и старшей дочке уже шестнадцать лет, - он все обещал нас познакомить и каждый раз этак залихватски подмигивал, но познакомиться теперь уже не придется. Многое теперь уже не придется. Отец будет очень расстроен, - ах, как нехорошо! Как это все нескладно получилось - в первом же самостоятельном рейсе! Хорошо, что, я тогда поссорился с ней, - подумал вдруг Жилин. - Теперь все проще, а могло бы быть очень сложно. Вот Михаилу Антоновичу гораздо хуже, чем мне. И капитану хуже, чем мне. У капитана жена - очень славная женщина, веселая и, кажется, умница. Она провожала его и ни о чем таком не думала, а может быть, и думала, но это было незаметно, но скорее всего не думала, потому что уже привыкла. Человек ко всему может привыкнуть. Я, например, привык к перегрузкам, хотя сначала было очень плохо, и я думал даже, что меня переведут на факультет дистанционного управления. В Школе это называлось «отправиться к девочкам»: на факультете было много девушек, обыкновенных хороших девушек. с ними всегда было весело и интересно, но все-таки «отправиться к девочкам» считалось зазорным. Совершенно непонятно почему. Девушки шли работать на Разные Спу и на станции и базы на других планетах и работали не хуже ребят. Иногда даже лучше. Все Равно, - подумал Жилин, - очень хорошо, что мы тогда поссорились. Каково бы ей сейчас было». - Он вдруг бессмысленно уставился на треснувшую пластину печатной схемы, которую держал в руках.
«…Мы целовались в Большом парке и потом на набережной под белыми статуями, и я провожал ее домой, и мы долго еще целовались в парадном, и по лестнице все время почему-то ходили люди, хотя было уже поздно. И она очень боялась, что вдруг пройдет мимо ее мама и спросит: «А что ты здесь делаешь, Валя, и кто этот молодой человек?» Это было летом, в белые ночи. И потом я приехал на зимние каникулы, и мы снова встретились, и все было как раньше, только в парке лежал снег и голые сучья шевелились на низком сером небе. Поднимался ветер, нас заносило порошей, мы совершенно закоченели и побежали греться в кафе на улице Межпланетников. Мы очень обрадовались, что там совсем нет народу, сели у окна и смотрели, как по улице проносятся автомобили. Я поспорил, что знаю все марки автомобилей, и проспорил: подошла великолепная приземистая машина, и я не знал, что это такое. Я вышел узнать, и мне сказали, что это «Влтава», новый чешский атомокар. Мы спорили на три желания. Тогда казалось, что это самое главное, что это будет всегда - и зимой, и летом, и на набережной под белыми статуями, и в Большом парке, и в театре, где она была очень красивая в черном платье с белым воротником и все время толкала меня в бок, чтобы я не хохотал слишком громко. Но однажды она не пришла, как мы договорились, и я по видеофону условился снова, и она опять не пришла и перестала писать мне письма, когда я вернулся в Школу. Я все не верил и писал длинные письма, очень глупые, но тогда я еще не знал, что они глупые. А через год я увидел ее в нашем клубе. Она была с какой-то девчонкой и не узнала меня. Мне показалось тогда, что все пропало, но это прошло к концу пятого курса, и непонятно даже, почему это мне сейчас все вспомнилось. Наверное, потому, что теперь все равно. Я мог бы и не думать об этом, но раз уж все равно…»
Гулко хлопнул люк. Голос Быкова сказал:
- Ну что, Михаил?
- Заканчиваем первый виток, Алешенька. Упали на пятьсот километров.
- Так… - Было слышно, как по рубке пнули пластмассовыми осколками. - Так, значит. Связи с Амальтеей, конечно, нет.
- Приемник молчит, - вздохнув, сказал Михаил Антонович. - Передатчик работает, но ведь здесь такие радиобури…
- Что твои расчеты?
- Я уже почти кончил, Алешенька. Получается так, что мы провалимся на шесть-семь мегаметров и там повиснем. Будем плавать, как говорит Володя. Давление огромное, но нас не раздавит, это ясно. Только будет очень тяжело - там сила тяжести два-два с половиной «же».
- Угу, - сказал Быков. Он некоторое время молчал, затем сказал: - У тебя какая-нибудь идея есть?