Кишинев был буквально напичкан военными всех родов войск, от казаков до артиллеристов. Все мало-мальски приличные квартиры были заняты, так что многие офицеры Болховского полка вынуждены были разместиться вместе с солдатами в чистом поле, поскольку палаток у них не было. Впрочем, уже на следующий день ситуация изменилась. Великий князь решил перенести главную квартиру действующей армии в Плоешти, а вслед за ним отправилась целая свора штабных офицеров, чиновников военного ведомства, поставщиков и просто разных темных личностей, крутящихся вокруг начальства.
Штерн, у которого еще осталось немного денег, предложил приятелям пойти в чайную. Те на сей раз не стали отказываться, тем более что находилось сие заведение совсем недалеко от места их стоянки.
Внутри довольно большого, хоть и неказистого здания было шумно, да к тому же изрядно накурено. В нескольких смежных комнатах яблоку было негде упасть от толпящихся там посетителей. Одни сидели за маленькими столиками, другие стояли рядом, а между теми и другими пулей носились чернявые половые[34] с чайниками.
Хозяин наметанным глазом сразу определил, что у вольноперов денежки водятся, и предложил друзьям занять «отдельный кабинет» или попросту небольшой закуток, отделенный занавеской. Николаша тут же согласился, и через минуту они уже сидели за столом, а ловкий мальчишка в длинной, почти до колена, рубахе взгромоздил перед ними большущий чайник, пышущий жаром, чашку меда и связку баранок.
— Пжаласта, — с улыбкой немного ломаным языком сказал он им.
— Угощайтесь, — широким жестом махнул Штерн.
— Благодарствуйте, барин, — шутовски поклонился ему в ответ Будищев, — все как в лучших домах Парижа, Лондона и Бердичева.
— Ах, друг мой, зачем вы бьете по больному? — с улыбкой отвечал ему Николаша. — Вы ведь знаете, что мое разбитое сердце осталось именно в этом городке!
— Будет день — будет и пища, — философски отвечал ему Дмитрий, пожав плечами. — Кто знает, может, еще сегодня какая-нибудь смуглянка-молдаванка излечит тебя от этой страсти. А впереди Болгария, где девушки, по слухам, тоже ничего.
— Смуглянка-молдаванка, — задумчиво повторил за ним Лиховцев. — Право, друг мой, вам определенно не чужда поэзия, но вы всякий раз используете ее, чтобы опошлить высокие чувства. Удивляюсь я вам, честное слово!
— А я удивляюсь нашему разлюбезному Николаю Людвиговичу, — нимало не смущаясь полученной отповедью, отвечал Будищев. — Вот ни разу не поверю, что в этом богоугодном заведении не подают ничего крепче чая! Зачем-то же он согласился на «отдельный кабинет», так какого черта?
— Ну, это само собой, — ухмыльнулся Штерн и, встав, выглянул из-за занавески, чтобы привлечь к себе внимание половых.
Пока они так говорили, Шматов успел налить себе полное блюдце горячего чая и маленькими глотками прихлебывал его, блаженно щурясь при этом.
— Кушай, Федя, кушай, — не преминул поддеть его Дмитрий, — наедай шею, как у быка… хвост!
— Черт возьми! — вдруг воскликнул Штерн и выскочил наружу.
— Что это с ним? — удивленно спросил Лиховцев, отставив в сторону стакан.
— Небось, девку увидал, — ухмыльнулся Будищев, берясь за чайник.
Однако он ошибся, и через минуту Николаша вернулся назад, ведя за собой тщедушного молодого человека в студенческом мундире.
— Господа, — торжественно провозгласил он, — позвольте представить вам моего хорошего приятеля, которого я совершенно не чаял встретить здесь! Рекомендую, студент Горного института Всеволод Гаршин, прошу любить и жаловать.
— Здравствуйте, господа, — вежливо поклонился тот и протянул руку, которую по очереди пожали Алексей, Дмитрий и ужасно смутившийся Федька.
— Какими судьбами, дружище? — начал расспрашивать его Николай.
— Я приехал, чтобы принять участие в войне, — буднично и без малейшей аффектации ответил тот.
— Вот как?
— Именно так, неужели вы думали, что я смогу в такой час остаться праздным? К сожалению, я слишком поздно узнал, что вы уже вступили в армию, и не успел к вам присоединиться. Но уладив дела, я тут же отправился в Кишинев, рассчитывая вступить в какой-нибудь полк. Правда, у меня нет никаких знакомств…
— Ну, тогда ты попал по нужному адресу, дружище! — хлопнул его по плечу Штерн. — Я в довольно хороших отношениях с нашим ротным командиром и могу замолвить за тебя словечко.
— Был бы чрезвычайно тебе этим обязан…
— Не вижу повода не выпить, — с усмешкой проронил внимательно наблюдавший за их разговором Будищев.
— Чудесная мысль! — хлопнул себя по голове Николаша и, сорвавшись с места, выбежал наружу.
Через минуту он уже вернулся вместе всё с тем же половым, несущим очередной чайник. Однако на этот раз в нем оказался не отвар китайской травы, а превосходная виноградная водка.
— Ну что же, за боевое содружество! — провозгласил тост Штерн, разлив содержимое чайника по маленьким чашкам.
Выпив, приятели закусили баранками и принялись расспрашивать друг друга о службе, общих знакомых и тому подобном. Дмитрий с Федором почти не участвовали в разговоре, но если первый внимательно прислушивался, то второй лишь смущенно улыбался, ничего не понимая в их речах.
— Кстати, — воскликнул немного раскрасневшийся от выпитого Штерн, — я слышал, что у нас в полку будет организована охотничья команда. Было бы недурно вступить в нее, а?
Лиховцев с Гаршиным горячо поддержали эту идею и вопросительно уставились на остальных.
— Я с Графом, — застенчиво улыбнулся в ответ Шматов, — куда он, туда и я.
— А вы, Дмитрий?
— Охотничья, это в смысле — добровольно? — спокойным голосом переспросил тот.
— Разумеется!
— Тогда черта с два!
— Что?! — вытянулись лица у вчерашних студентов.
— Я сказал нет!
— Но отчего?
— Оттого, что дураки делятся на три категории, — охотно пояснил им Будищев, — идиоты, кретины и добровольцы!
— Как вас понимать? — удивился Гаршин. — Разве вы не добровольно пошли в армию…
— Нет, меня загнали сюда насильно. И я не имею ни малейшего желания сложить свою голову за свободу болгар или еще кого. Прятаться за чужими спинами я, конечно, не стану, но и вперед не полезу.
— Вы… вы… — новый знакомый был так поражен услышанным, что никак не мог найти слов от удивления.
— Вечер перестает быть томным, — хмыкнул Дмитрий. — Федя, пошли отсюда, барчукам есть о чем поговорить и без нас, сиволапых. Приятно оставаться, господа.
— Что это было? — Гаршин нашел наконец в себе силы говорить.
— Не обращай внимания, — махнул рукой Штерн, — наш друг большой мизантроп и циник. Что, впрочем, совершенно не мешает ему быть отличным товарищем.
— Да как вы вообще можете общаться с таким человеком!
— Простите, Всеволод, — счел своим долгом вмешаться Лиховцев, — но вы его совершенно не знаете. Он странный, мрачный и иногда не слишком приятный в общении человек, но вместе с тем определенно не лишенный благородства. При всем при этом сильный и храбрый.
— Храбрый?!
— А как бы вы назвали человека, рискнувшего отправиться в одиночку в зимний лес, чтобы спасти совершенно неизвестного ему ребенка? И при этом без колебаний вступившего в схватку с волками!
— Поразительно! Но как это возможно в одном человеке?
— О, это далеко не самое удивительное. Пообщавшись с ним немного, вы наверняка перемените свое мнение.
Пока полк стоял в Кишиневе, начальство развило бурную деятельность по подготовке к походу. Были наконец-то закуплены жестяные фляги для солдат, сухарные мешки, белые чехлы для кепи с назатыльниками и множество других полезных вещей. Наконец все было готово, и 6 мая авангард 13-го корпуса, состоявший из Болховского и Нежинского полков и девяти артиллерийских батарей, выступил по направлению к границе. Погода к тому времени совершенно переменилась, и на смену все усиливающейся жаре пришли проливные дожди, мигом превратившие грунтовые дороги в одну громадную лужу, полную раскисшей и липкой грязи. В этой грязи стали немедленно вязнуть обозы и артиллерия, так что солдатам пришлось прийти на помощь лошадям.
Не миновала сия чаша и наших друзей. Рота Гаупта была закреплена за одной из батарей, и ее солдаты временно переквалифицировались в бурлаков. Во всяком случае, Будищев, впрягаясь в лямку, чувствовал себя именно так. Хуже всего было то, что палаток им так и не выдали, так что после тяжелого дня обсушиться было совершенно негде.
— Когда же это проклятый дождь кончится? — со стоном прохрипел Шматов, прислонившись к одиноко стоящему дереву. — Сколько можно, льет и льет.
— Погоди, еще не рад будешь, — буркнул в ответ Дмитрий, доставая что-то из-за пазухи.
— Кабы не дождь, — продолжал причитать Федька, — сейчас бы кашевары костры развели да сварили чего-нибудь горячего.
— Ничего, на сухарях посидишь!
— Злой ты, Граф!
— Нет, я самый добрый, — усмехнулся тот в ответ и протянул приятелю кусок сыра.
— Ты где взял? — изумился Шматов.
— Где взял, там уже нет.
— Купил?
— Ага, я же миллионер.
— Неужто…
— Федя! Ну сколько раз тебе говорить, не задавай глупых вопросов — не получишь уклончивых ответов.
Некоторое время Шматов жевал молча, раздумывая над мудреной фразой, сказанной ему приятелем. Но надолго его, как обычно, не хватило, и, покончив с угощением, он спохватился:
— А с барчуками поделился?
— Чтобы мне Гаршин своими проповедями всю плешь проел? Ему бы в попы пойти — цены бы не было!
Новый доброволец довольно быстро вписался в их роту. Несмотря на невзрачную внешность, в этом вчерашнем студенте чувствовалась какая-то внутренняя сила. Он никогда не жаловался на трудности, но всегда был готов прийти другим на помощь. Первым брался за любую работу и последним бросал. Солдаты скоро прониклись к нему нешуточным уважением и даже звали его не «барчуком», как прочих вольноопределяющихся, а Михалычем. Вот только у Будищева с ним отношения не складывались, впрочем, Дмитрий не слишком к этому и стремился, хотя Лиховцев и Штерн несколько раз пытались их примирить.