— Вот как?
— Судите сами. Будучи призван перед самым выступлением полка из Рыбинска, он в короткое время сумел стать унтер-офицером и георгиевским кавалером. Храбр, силен, отлично стреляет из любого вида оружия.
— Так-таки и отлично?
— Я сам видел его в деле. Винтовка, револьвер, картечница… все одинаково подвластно ему!
— Любопытно!
— Кроме того, каждое утро он без всякого принуждения занимается гимнастикой, причем по довольно любопытной системе.
— А по-немецки[86] он не говорит? — нахмурился Мезенцев.
— Я тоже об этом подумал, ваше превосходительство, и даже попытался заговорить с ним на этом языке в боевой обстановке.
— Разумно, — закивал шеф корпуса жандармов, — так мог и проговориться. И что же?
— Ничего! Либо он совсем не знает немецкого, либо его нервы крепче канатов.
— В вашем голосе какая-то неуверенность…
— Дело в том, ваше превосходительство, что одну фразу на немецком он мне все-таки сказал, однако смысл ее от меня совершенно ускользнул.
— И что же это…
— Hitler kaput!
— Что, простите?
— Гитлер капут.
— Хм… а кто такой этот Гитлер?
— Не могу знать, — пожал плечами жандарм, — причем он сказал это с таким выговором, что стало ясно — Будищев не знает ни хохдойча, ни какого-либо другого германского диалекта.
— Любопытно. Что-нибудь еще?
— Он хорошо развит умственно, хотя умеет это скрывать, выставляя себя эдаким балагуром. Систематического образования он определенно не получил, скорее можно сказать, что лица, воспитывающие его, стремились дать своему подопечному в руки ремесло. Хотя и довольно оригинальное.
— Что вы имеете в виду?
— Он недурно разбирается в гальванике и даже как-то починил таковое устройство на одном из минных катеров нашей Дунайской флотилии. Так что по меньшей мере одним успехом моряки обязаны ему.
— Наш пострел везде поспел, — усмехнулся шеф жандармов. — Что-нибудь еще?
— Быстро принимает решения и не менее быстро приводит их в жизнь, — продолжил доклад Вебицкий. — Скрытен, нещепетилен….
— А подробнее?
— Я как-то предложил ему за хорошую стрельбу трешку…
— Взял?
— Без малейших колебаний, хотя тут же обратил все в шутку. Кроме того, как-то идя в поиск, он переоделся в турецкую форму. Это не афишировалось, но я все-таки узнал. К тому же, когда пленный поначалу не захотел говорить, он сумел его запугать, не перейдя, однако, той грани, чтобы можно было обвинить его в недостойном отношении к военнопленным.
— Это нехорошо, — покачал головой Мезенцев. — Соответствующее повеление государя однозначно требует неукоснительного соблюдения обычаев войны. Но как отреагировало командование?
— Предпочло закрыть глаза и сделать вид, что ничего не знает. Впрочем, это вряд ли можно считать удивительным, так как руководивший экспедицией полковник Тиньков обязан Будищеву жизнью и славой пленения первого османского генерала.
— Погодите, Азиза-пашу — тоже он? Однако! А каковы его отношения с вольноперами? Они ведь вчерашние студенты, не так ли?
— Так точно, ваше превосходительство. Он быстро с ними сошелся, причем, несмотря на разницу в положении, сумел поставить себя на равных, а иногда даже выказывал себя лидером их группы.
— А уж не из социалистов ли он?
— Не похоже.
— Что это значит?
— Трудно сказать определенно, однако у меня сложилось впечатление, что при всей критичности склада его ума, он совершенно не приемлет ни либеральных, ни социалистических идей. Более того, я бы сказал, что его взгляды скорее охранительные.
— Даже так?
— По донесению одного из допрошенных мною нижних чинов, он как-то сказал, что баре, злоумышляющие противу существующего строя — идиоты и сами копают себе могилу. Поскольку, случись революция, их первых на столбах и развесят.
— Что, так и сказал?
— Дело в том, ваше превосходительство, что мой информатор — человек не слишком образованный и половины не понял, но память у него хорошая и слова его он произнес дословно.
— Послушайте, а мы с вами точно о нижнем чине сейчас говорим? Уж больно он, подлец, развит для своего положения!
— Ваше превосходительство, так он же из Ярославской губернии. Они же где только ни ходят и чего только ни слышат в своих скитаниях. Там и не такие оригиналы случаются![87]
— Возможно, однако же присматривайте за эти уникумом, на всякий случай… мало ли!
— Ваше превосходительство, я взял на себя смелость послать запрос в Рыбинск. Там уездным исправником служит очень толковый чиновник, некто Фогель. Если в происхождении этого Будищева найдется какая-нибудь неясность, он наверняка сыщет!
— Благодарю вас, штабс-капитан. Вы проделали значительную работу, и она не останется без награды. Надеюсь, мне не надо напоминать вам о конфиденциальности этой информации?
Зима 1877 года выдалась в Болгарии морозной. Особенно страдающие от нее османы говорили даже, что русские привезли холода с собой, с тем, чтобы погубить правоверных. Что еще хуже, форма солдат и офицеров после полного лишений военного лета пришла если не в полную негодность, то довольно близко к этому. В мундирах и шинелях частенько зияли дыры, прорванные в сражениях или прожженные у костров, а обувь иной раз имела такой вид, что даже видавшие виды сапожники разводили руками. Разумеется, такая одежда никак не соответствовала зимнему времени, и в войсках участились случаи простудных болезней и обморожений.
Нельзя сказать, чтобы военное начальство не отдавало себе отчет в сложившемся положении и не принимало никаких мер. В частности, с началом холодов были выданы фуфайки и до шестидесяти полушубков на роту, что, конечно, было недостаточно, но позволяло хотя бы в аванпосты и караулы отправлять людей одетыми тепло.
Еще одной проблемой были постоянные перемещения полка, что не позволяло солдатам хоть как-то обжиться. Только им удавалось отрыть для себя землянки, как приходил приказ идти в другое место, где в лучшем случае были полуразрушенные дома, покинутые местными жителями. Их, разумеется, пытались чинить, поправляя окна и крыши, а иногда и восстанавливая стены, но не успевали они устроиться, как приходилось все бросать и идти на сей раз совсем в чистое поле, где и вовсе ничего не было.
Взвод подпоручика Самойловича вернулся к своей батарее, и команда свежеиспеченного поручика Линдфорса обратилась в обычную стрелковую роту, отличавшуюся от прочих разве что вооружением. Рекогносцировок больше не проводилось, да и вообще на линии соприкосновения наступило затишье. Турки все еще зализывали раны после неудачной попытки деблокирования Плевны[88], когда войска Сулеймана-паши понесли большие потери. Русская же армия, напротив, испытывала подъем и рвалась в бой, но, похоже, что вожди ее не знали, куда направить этот порыв.
Еще одной новостью было известие о том, что, призываемый неотложными делами, государь решил покинуть армию, где он разделял со своими войсками все тяготы, лишения и опасности военного похода, и вернуться в Россию.
Вообще со времен Аустерлица в Русской армии ходило поверье, что император в войсках — это к несчастью. Поэтому известие это было воспринято не то чтобы с облегчением, но, во всяком случае, без сожаления. С тем чтобы всячески обезопасить отъезд царя, вдоль пути его следования были вставлены заставы и пикеты, местность тщательно осмотрена и очищена от нежелательного элемента. Для этого были посланы отряды и команды ото всех полков, которые и обеспечили безопасность монаршей особы.
От Болховского полка такое назначение получила команда поручика Линдфорса.
— Твою мать, как же холодно! — выругался Будищев, постукивая одной ногой о другую.
Накануне он имел глупость сменить опанки, к которым он уже привык, на сапоги, так что ноги теперь ужасно мерзли. Не спасали даже теплые портянки и служившие предметом зависти всего взвода вязаные носки. Накануне опять выпал снег, достигавший теперь в иных местах до двух аршин, так что приходилось расчищать дорогу для императорского обоза, протаптывать дорожки для часовых — и все это в изрядных сугробах.
— Это точно, — поддакнул Егоров, произведенный недавно в ефрейторы и очень этим гордый. — А говорили, что в Болгарии зимы и вовсе не бывает!
— Угу, — буркнул в ответ Дмитрий, — интересно, наши обормоты костры уже развели или еще чухаются?
— Развели, конечно! — убежденно заявил артельщик. — Вы же им обещались, что ноги повыдергиваете, если не запалят!
— Больно они боятся, — усмехнулся унтер.
— Больно не больно, а опасаются. Начальник-то вы строгий, хотя и справедливый!
— Степан, тебе что нужно?
— Да ничего, господин унтер!
— Не ври! Ты когда на вы переходишь и ластишься, это верный признак, что или выпросить чего-то хочешь, или проштрафился.
— Грех вам такое говорить! Я до вас завсегда с чистым сердцем и душой, а вы, господин унтер, так и норовите обидеть меня. Да что уж там, я человек маленький, меня всякий обидеть может.
— Ага, особенно если жить надоело!
— Ну, вот опять, — понурился Егоров, — да я по сравнению с вами просто агнец божий!
— Вот-вот, — ухмыльнулся Дмитрий, — иже херувим!
— Ну, может, и не херувим, а только зря на меня говорят, что я в артельный общак руку запускаю! Не было такого николи…
— Значит, проштрафился, — вздохнул Будищев. — А кто говорит?
— Так Парамошка, паразит!
— Этот зря болтать не станет!
— Вот злой вы человек, господин унтер! Я же к вам со всей душой, а вы…
— Ладно, поговорю я с ним, объясню, так сказать, что память у меня на цифры хорошая и всю добычу до полушки считаю, так что даже если бы ты и хотел, хрен бы получилось!
— И я же об чем толкую, — обрадовался Егоров, но унтер прервал его:
— К селянам здешним ходил?
— Нет у них ничего, — помрачнел Степан. — Ни зерна, ни баранины, ни сыра.