Тем временем только притворявшийся убитым Мирча выскользнул из ворот амбара и растворился в окружающей темноте.
Рано утром, когда казачий есаул пришел к коммерсантам с известием, что пора отправляться, он застал их перепуганными и, судя по всему, не ложившимися.
— Пора, господа жиды! — не без издевки в голосе объявил им казак.
Те, впрочем, и, не подумав оскорбиться или еще как-то отреагировать, ни слова не говоря, вышли, держа в руках как драгоценность баул с бумагами. Быстро забравшись в сани, они устроились поудобнее, после чего один из них жалобным голосом сказал:
— Мы готовы.
— Тогда трогай, — крикнул офицер возчику, и их маленький обоз, сопровождаемый охраной, двинулся в путь.
— Может, надо было засвидетельствовать свое почтение его высочеству? — тишком спросил Моше у своего старшего товарища.
— А может, ты заткнешься и хоть раз сделаешь так, как тебе сказали умные люди? — вопросом на вопрос ответил Хайм.
— Что вы там бурчите? — насмешливо осведомился есаул.
— Ваше высокородие, — обратился к нему старший из поставщиков и для подобострастия даже снял шапку. — Не скажете ли нам, отчего ночью был такой шум?
— Да амбар на окраине сгорел. Видать, там какие-то бродяги прятались, да сами себя и подпалили сдуру!
— Что вы говорите! — покачал головой коммерсант. — Как страшно иногда жить…
Тяжелые веки открылись с таким трудом, как будто были по меньшей мере свинцовыми. В глаза тут же ворвался столь яркий свет, что их поневоле пришлось прикрыть. Однако это мимолетное движение не осталось не замеченным, и совсем рядом раздался смутно знакомый голос:
— Раненый очнулся, позовите скорее доктора!
На зов довольно скоро пришел младший ординатор, а затем вслед за ним появился и Гиршовский.
— Нуте-с, как ты себя чувствуешь, братец? — спросил младший врач, осматривая Будищева.
— Надо бы лучше, но некуда, — еле ворочая языком, ответил Дмитрий.
— О! Уже пытаешься шутить? Прелестно, стало быть, идешь на поправку.
— Боюсь, дорогой коллега, что этот пациент будет ерничать и на смертном одре, — добродушно усмехнулся главврач. — Хотя, пожалуй, в данном случае вы совершенно правы. Кризис миновал и можно надеяться на лучшее.
Закончив осмотр, они ушли, оставив раненого одного. Ужасно хотелось пить, но не было сил позвать сестру или санитара. Оставалось только ждать, пока кто-нибудь обратит внимание на его бедственное положение. Через некоторое время, показавшееся ему вечностью, рядом раздались легкие шаги, и Будищев попытался попросить воды, но не смог. И тут случилось чудо, в пересохшие губы ткнулся носик поильника, и из него полилась живительная влага. Никогда, ни до, ни после, не приходилось Дмитрию пить ничего вкуснее, чем эта теплая, противная после кипячения вода, поданная ему сестрой милосердия. С каждой каплей ему становилось легче, и под конец он таки смог еще раз открыть глаза и увидеть лицо Геси. В этот момент и без того симпатичная девушка показалась ему воплощением женской красоты и всех мыслимых достоинств.
— Как я сюда попал? — прошептал Дмитрий, утолив жажду.
— Вас принесли какие-то солдаты. Вы потеряли очень много крови и были совсем плохи.
— Фигово…
— Вам нужно набираться сил, а потому пока не следует много разговаривать, — мягко прервала она его.
На следующий день Будищеву стало немного лучше, и к нему пропустили посетителей. Ими оказались Шматов и все еще находившийся в госпитале Лиховцев.
— Это ты меня приволок? — спросил Дмитрий у Федьки.
— Ага, я со Степаном, — обрадованно закивал тот и простодушно добавил: — Мы уж думали, тебе каюк!
— Хрен дождетесь, — скривил губы в усмешке раненый.
— Мы так перепугались, — вступил в разговор Алексей. — Что с вами произошло? У Феди я, как ни бился, не смог добиться вразумительного ответа.
— Не помню, — покачал головой Будищев. — Упал, очнулся, гипс…
— Но на вас нет гипса? — выпучил глаза вольноопределяющийся.
— Разве? А чувство такое, будто всего запеленали!
— Боже, вы что, опять шутите?
— Нет, я серьезен, как надгробие.
— Не надо так говорить, — укоризненно покачал головой Лиховцев. — Жизнь и смерть это очень серьезные вещи, чтобы вот так ерничать. Я теперь это точно знаю.
— Да ладно тебе, Леша, лучше расскажи, что нового произошло, пока я валялся в отключке.
— Да ничего особенного, если не считать, что цесаревич сдал командование генерал-адъютанту Тотлебену и отбыл в Россию. Кстати, я тоже скоро за ним последую.
— Как, уже?
— Да, госпитальное начальство решило отправить негодных к дальнейшей службе домой. Как вы понимаете, я отношусь к этой категории.
— И много таких?
— К сожалению, много! Безрукие, безногие, слепые, оглохшие, тяжело смотреть…
— Но-но! Ты бодрость-то не теряй.
— Ну, что вы, Дмитрий. У меня как раз все хорошо. Все же я успел получить образование, так что могу служить в присутствии или частной конторе. Две ноги для этого совершенно излишни. К тому же меня ждет Софи, так что будущее видится мне исключительно в светлых тонах. А вот что будут делать другие инвалиды, я не слишком себе представляю. Ведь у многих семьи, и их надо кормить. Эти люди находятся в таком унынии, что больно смотреть.
— И когда вы отправляетесь?
— Точно не скажу, но говорят в ближайшие пару недель нас отправят на телегах в Бургас, а оттуда морем в Севастополь. Все зависит от наличия транспорта.
— Что же, счастливого пути…
— Ну, прощаться пока рано, мы ведь еще увидимся. Я непременно зайду завтра, а сейчас нам пора, а то доктора будут ругаться.
— Ага, спасибо. Феденька, задержись на секунду, я у тебя кое-что на ушко спрошу…
— Чего, Граф? — наклонился Шматов, как только Лиховцев отошел, громыхая своей деревяшкой.
— Говори…
— Ладно все прошло, — поспешил он успокоить Дмитрия, сообразивший, о чем тот спрашивает. — Все шито-крыто. Жандарм, правда, приходил, дознавался, да мы ему: — Знать не знаем, ведать не ведаем. Нашли, де, пораненным, у порванных проводов телеграфных, а кто и почему, бог весть!
— Поверил?
— А кто его знает, ирода. Должно, поверил…
— Про провода сам придумал?
— Да где мне! Северьян велел так говорить.
— Галеев?
— Ну да, он в карауле старшим был да увидал, как мы тебя тащим, вот и надоумил.
— Ишь ты.
— Ага, а еще сам пошел с Анохиным и провода оборвал, да истоптали там сапогами, будто невесть что творилось. Кровью еще набрызгали. Все чин чином.
— Офигеть!
— Ладно, побег я, — заторопился Федор. — Ты поправляйся скорее.
Как это ни странно, но в тот день жандармы так и не появились. Не пришли они и на следующий день, так что Дмитрий стал уже успокаиваться, решив что «голубые мундиры» удовольствовались версией о порче проводов и не стали копать дальше. Однако на третий день в палату вошли два офицера, в одном из которых Будищев узнал Вельбицкого, а во втором — местного поручика Васильева, частенько заходившего на станцию для проверки журналов.
— Здравия желаю вашим благородиям, — тихо поприветствовал он их.
— Здравствуй, братец, — ласково начал штабс-капитан. — Как поживаешь?
— Как в Польше, — слабо улыбнулся унтер и, увидев недоумение на лицах офицеров, пояснил: — У кого больше, тот и пан.
— А ты не меняешься, — хохотнул жандарм. — Все такой же балагур!
— Поздно уже меняться.
— Ну, поздно так поздно. Ты мне лучше расскажи, что с тобой приключилось?
— Честно, ваше благородие?
— Конечно, честно!
— Если честно, то я ни хрена не помню.
— То есть?
— Вот вообще ничего. Вроде вечером уже спать собирался ложиться, а потом чернота… очнулся уже здесь.
— Любопытно. А то, как тебя титулярный советник Валеев посылал линию проверить, стало быть, тоже не помнишь?
— А он посылал?
— Ну, не сам же ты пошел ее проверять?
— Логично, — задумался на миг Дмитрий, а потом решительно заявил: — Возможно, так и было, только я все равно ничего не помню!
— Ну да, с тобой ведь такое уже бывало, — как бы про себя пробормотал штабс-капитан, не спуская с раненого глаз.
Будищев в ответ промолчал, показывая всем своим видом, что и рад бы помочь, но ничего конкретного сказать не может. Вельбицкий еще немного поиграл с ним в гляделки и как бы невзначай спросил:
— А что, когда ты обрыв искать пошел, амбар уже горел?
— Еще и амбар горел? — изумился Будищев. — Вот ночка была!
— Так ты пожара не видел?
— Может, и видел, — пожал плечами унтер. — Говорю же, не помню.
— Но амбар-то ты видел?
— Какой амбар? Тот, что на окраине деревни заброшенный стоит?
— Да, он самый.
— Не могу знать, ваше благородие! А почему вы спрашиваете?
— А вот вопросы, — вступил наконец в разговор второй жандарм, — тут мы задавать будем!
— Как прикажете, ваше благородие!
— Слушай, Будищев, — продолжил поручик, — а ведь ты нам врешь! У тебя шинель не только в крови, но и в копоти. Был ты у этого пожара…
— Вашбродь, — покачал головой Дмитрий, — да я в этой шинели половину Болгарии, будь она неладна, на пузе прополз. И не один десяток турок на тот свет отправил, а уж сколько раз у костра ночевал да на разных пожарищах был, мне и не упомнить!
— Не кривляйся, я у сослуживцев твоих спрашивал. Еще днем она у тебя вычищена была, а тут уже закопченной оказалась. Как так?
— Я же говорю, не помню, — с видом великомученика отвечал ему Будищев.
— Ну, ладно, — снова улыбнулся Вельбицкий. — А у дома, где евреи поставщики жили, ты бывал?
— Это у которого? Тут, господин штабс-капитан, деревня небольшая, да в каждом дворе либо румынский жид на постое, либо свитский генерал на квартире. Недолго и перепутать!
— Что?! — широко распахнул глаза поручик.
— Я имею в виду, где какой дом, они ж тут все на один манер…
— Издеваешься, скотина?
— Не пойму я, вашбродь, чего вы от меня хотите? Я, можно сказать, одной ногой на том свете побывал, да еще не факт, что оттуда вернулся, а вы меня тираните, будто я преступник какой. Если есть в чем обвинить, то так и скажите, а то что же жилы тянете? Я, чай, не железный.