— Ты мне поплачься еще!
— Прошу прощения, а что здесь происходит? — раздался за спиной жандармов голос, на который те нехотя обернулись.
На «стражей законности и порядка» с вызовом в глазах смотрел тщедушный молодой прапорщик, в котором Дмитрий узнал Гаршина.
— А вам какое дело? — грубо отозвался поручик.
— Старший унтер-офицер Будищев — мой подчиненный. Кроме того, он герой войны и георгиевский кавалер! И я хочу знать, по какому праву вы его допрашиваете?
— Полноте, господа! — вмешался Вельбицкий. — Нет никакого повода для ссор. Мы вовсе не допрашиваем вашего… кстати, Всеволод Михайлович, а когда это он успел стать вашим подчиненным? Вы вроде соседними взводами командовали… Ну да ладно! Мы, изволите ли видеть, не допрашиваем вашего протеже, а производим дознание.
— У раненого?!
— А что делать? Произошло преступление, свидетелем которого мог быть унтер-офицер Будищев. Но он, к сожалению, отчего-то не хочет помочь нам в расследовании, вот мы и пытаемся выяснить причину подобного поведения.
— Я не знаю, в чем вы его подозреваете, но уверен, что ваши домыслы абсолютно беспочвенны!
— Что же, господин прапорщик, мы примем к сведению ваше мнение. Впрочем, мы уже закончили. Честь имеем!
Выйдя из госпиталя, жандармы переглянулись.
— Что скажете? — первым нарушил молчание Вельбицкий.
— Вы правы, он определенно знает больше, чем говорит.
— А что по поводу беспамятства?
— Врет.
— Да, я тоже так думаю. Хотя это не имеет никакого значения.
— Почему?
— Мы не сможем связать Будищева ни с пожаром, ни с трупами, найденными в деревне. Слишком далеко его нашли. Кстати, их опознали?
— Да, это по большей части представители местного преступного элемента. Турецкая власть кончилась, болгарская не началась, а мы и вовсе во внутренние дела не вмешиваемся, вот они и подняли головы.
— И тут же их лишились.
— Выходит так.
— А что с покойником с пожарища?
— Невозможно опознать, слишком сильно обгорел. Есть кое-какие догадки, но…
— А именно?
— Ну, прочих покойников часто видели в компании двух румынских подданных, пропавших той же ночью. Некто Михай Попеску и Мирча-цыган. Вполне возможно, что это один из них.
— А где же второй?
— Вот чего не знаю, того не знаю.
— Скажите, поручик, а отчего вы сразу не допросили Будищева?
— Говоря по совести, я сразу не связал эти два дела. К тому же он был без сознания, а цесаревич, узнав о повреждении проводов и ранении обходчика, рвал и метал, не до того было. А тут еще эти трупы… В общем, пока вы не приехали и не указали на возможную связь, я бы и не подумал.
— И что думаете делать?
— Ничего.
— Вот как?
— Ну, сами посудите. Евреи целы, деньги тоже. Жалоб не поступало, да и сами они теперь далеко, благо хоть поставки идут исправно. Ворье местное кто-то перебил? Да туда им и дорога!
— А показания этого ефрейтора?
— Хитрова?
— Ну да.
— Простите, но ничего конкретного он не сказал. Преступлений Будищев не совершал, разговоров противу существующего строя не вел, а трофеи… кого этим удивишь?
— Убийство писаря?
— Бездоказательно! Думаю, дело в том, что его обошли по службе, вот он и злобится. Интриги, знаете ли, бывают не только в высших сферах.
— Все же, может, еще раз его допросим?
— Хорошо, только…
— Что только?
— Давайте я на сей раз буду «добрым следователем», мне как-то привычнее, да и Хитров меня знает.
— Нет возражений! — усмехнулся Вельбицкий, и жандармы весело рассмеялись.
В то же самое время Гаршин встревоженно остановился у кровати Будищева и пытливо вглядывался ему в глаза.
— Что они от вас хотели?
— Ничего особенного, — вяло отмахнулся Дмитрий. — Работа у них такая.
— Этот местный жандарм Васильев несколько раз был у нас, опрашивая солдат. В особенности бывших в карауле в ту ночь.
— Это логично.
— Вы так спокойно относитесь к этому?
— Да пофигу мне. Сева, расскажи лучше, что слышно, мир заключили или нет?
— Пока нет, но, кажется, переговоры идут успешно, и если все будет хорошо, уже весной мы отправимся домой.
— Ты останешься служить?
— Даже не знаю. Здесь на войне я столько пережил, столько увидел… Езерджи, Аярсляр, другие сражения… мне хотелось бы рассказать об этом всей России. О том, как мы воевали за свободу Болгарии, как теряли товарищей. Я уже даже послал один из рассказов знакомому издателю и жду теперь ответа.
— Надеюсь, у тебя все получится.
— Спасибо. Но что-то не видно нашего Алеши?
— Небось, нашел свободные уши и дует в них про то, как его ждет невеста, — усмехнулся Будищев. — Хороший он парень, но, ей-богу, забодал наглухо!
— Похоже, вы не верите, что она его дождется? — нахмурился Гаршин.
— Хотел бы я ошибиться, но боюсь, что так и будет.
— Надеюсь, вы не стали делиться с Лиховцевым своими догадками?
— Да он все равно никого кроме себя не слышит, когда говорит о своей Софье. Хотя это неудивительно, барышня действительно — бомба! Я видел ее, когда они провожали Лешку и Николашу.
— А может, вы просто завидуете ему? — не удержался от колкости Всеволод, которому не понравилось, как Дмитрий отозвался о невесте их товарища.
— Это точно, — засмеялся тот. — На меня только дурочки деревенские клюют, конопатые, страсть!
— Ладно, я все же пойду, поищу Алексея, — поднялся Гаршин. — Вам что-нибудь нужно?
— Да вроде бы нет… хотя не смог бы ты передать о моем состоянии нашему полковому врачу.
— Мирону Яковлевичу?
— Ну да, Гиршовскому-младшему.
Палата, в которой лежал Будищев, не то чтобы пустовала, но раненых и больных в ней было гораздо меньше, чем во время боевых действий, когда она иной раз бывала просто переполнена. Так что лежал он в стороне от остальных, и соседи до сих пор не слишком докучали ему. Однако, увидев его сегодняшних посетителей, у них разыгралось любопытство, и, едва прапорщик ушел, один рябой от оспин солдат с правой рукой, висевшей на перевязи, присел рядом с ним.
— Я гляжу, не простой ты человек, господин унтер, — задумчиво заметил он. — То жандармы к тебе приходют, то другие офицера!
— Это точно, — хмыкнул Дмитрий. — Но что характерно, ни одна сволочь не догадалась апельсинов принести на поправку. А я бы сейчас заточил чего-нибудь цитрусового!
— Ишь ты, — озадачился солдат. — Это что же за зверь такой, «липесин»?
— Это, брат, такой фрукт. Очень пользительный при болезнях.
— Скусный?
— А то!
— На что похож-то хоть?
— Как тебе сказать, — задумался Будищев, и в глазах его мелькнули озорные огоньки. — Апельсин он, короче, сладкий, как будто девку любишь!
— Да иди ты! — у раненого округлились глаза. — Нешто так бывает?
— Вот тебе крест!
Проводив глазами озадаченного донельзя солдата, Дмитрий представил, как тот будет объяснять жандармам вкус апельсина, и на душе повеселело.
На следующий день в палату, где лежал Будищев, явились санитары с носилками и перенесли его в операционную на перевязку, хотя до сих пор их делали прямо на месте. Обычно так делали, когда раны внушали опасения, с тем чтобы вычистить их от нагноений и тому подобное. Однако на сей раз все было в порядке, просто вместо младшего ординатора его осматривал главврач, а помогала ему сестра Берг. Девушка быстро сняла старые бинты, и доктор склонился над своим пациентом.
— Что там, ваше высокоблагородие? — спросил унтер, устав от неизвестности.
— Против ожидания все просто замечательно! — улыбнулся Аристарх Яковлевич.
— Против ожидания?
— Именно так, обычно подобные ранения не заживают так быстро. Но у тебя, братец, отменное здоровье и…
— Крепкий иммунитет?
— Что?! Вообще-то это называется регенерацией, хотя для тебя, вероятно, разницы никакой. — Несколько удивленно хмыкнул Гиршовский, а затем обернулся к Гесе.
— Сестра, можете начинать перевязку.
— Простите, доктор, — снова прервал его Дмитрий. — Все хочу спросить, а почему вы раны карболкой обрабатываете, неужели получше ничего нет?
— Запах не нравится?
— Да запах полбеды, кожу ведь разъедает.
— И чем же, по-вашему, следует обрабатывать?
— Ну, не знаю, хоть йодом, что ли, или на худой конец спиртом. Я своим охотникам в случае ранений всегда так делал.
— Любопытно, и каков же результат? — в голосе врача сквозил неприкрытый скепсис.
— А вы сами попробуйте, — Будищев откинулся на стол, чувствуя себя разбитым. — Разбейте своих пациентов со схожими повреждениями на две группы и ведите статистику.
— Возможно, я так и сделаю, — усмехнулся Гиршовский. — Но сейчас нам надо поговорить о другом.
— Слушаю вас, доктор…
— Мой брат рассказал мне о вашем деле. Говоря по совести, я не могу одобрить подобной практики и в другой раз непременно отказался бы, но повышенное внимание к вам жандармов придает происходящему несколько иное значение. Не смотрите так на мадемуазель Берг. Я вполне ей доверяю, кроме того, успел убедиться, что вы прекрасно знаете ее имя и кто она вообще такая.
— Я вас внимательно слушаю.
— В общем, есть возможность, — не стал ходить вокруг да около старший Гиршовский, — отправить вас на излечение в Россию. На практике это будет означать, что вы вернетесь на место жительства, а по прошествии некоторого времени должны будете предстать перед врачебной комиссией. Поскольку врачи в ней будут не военные, а статские, то вас, скорее всего, отправят долечиваться домой, тем паче что я научу вас, что им говорить и как жаловаться. Таким образом вы сможете избавиться от военной службы, не получив при этом мешающего жить диагноза.
— Что для этого нужно?
— Ничего.
— Но…
— Я сказал, ничего! Ваши дела с моим братом меня не интересуют, тут уж разбирайтесь сами. Да-с!
— Спасибо, доктор.
— Не за что, — усмехнулся Аристарх Яковлевич. — Если у вас нет больше «гениальных предложений», то я, пожалуй, пойду.