— A-а, как знаешь… — с раздражением сказал Васильев и, повернувшись, пошел к трапу, перекинутому на берег.
— Куда вы? — удивленно сказал Стариков. — По берегу до затона два километра в снегу идти. Катер же стоит под бортом.
Васильев отмахнулся от него, как от назойливой мухи, сошел на берег и упрямо зашагал по снегу в своих ботфортах к устью протоки.
— Вольному воля… — пробормотал Стариков, провожая начальство взглядом и пожимая плечами, и, обернувшись к нам, бросил: — Пошли!
Усталые, злые на Старикова за его упорство, мы спустились в трюм вслед за ним.
— Чего ты собрался делать? — спросил Стариков и посмотрел на боцмана.
Луконин обошел вокруг ящика, оглядывая его со всех сторон, и остановился, задрав ушанку с одного бока, обнажив ухо, словно к чему-то прислушивался.
— Ну что? — спросил Стариков без малейшего намека на желание покомандовать — он прекрасно понимал, что опыта у боцмана в обращении с тяжеловесными грузами больше.
— Вытянем! — сказал Луконин, однако не приближаясь к ящику.
— Вытянем, вытянем!.. — вдруг отходя от сгрудившихся около ящика рабочих, передразнивая, воскликнул синеглазый Федор. — Полдня танцуем вокруг него, а он ни с места… Типография, говорят, так надо вытягивать.
Был Федор все таким же упругим, с угловатыми плечами, лишь спина, как мне показалось, чуть горбилась после тяжелой работы.
Луконин покладисто спросил:
— Чего скажешь, Федя? Как с им управиться?
— А так и управиться, — с вызовом сказал парень, — ручками… От разговоров он вверх не пойдет. Давай, ребята, облепляй с трех сторон, подвинем к трапу…
Мы разом подошли к ящику и, уцепившись за выступавшие укосины, налегая плечами на доски, подчиняясь командам Федора, как-то неожиданно для себя проволокли его по елани.
— Так-то оно лучше… — сказал Федор. — Давай-ка еще раз…
И опять мы дружным усилием стронули ящик и подволокли его еще ближе к трапу.
— Пеньковый конец давай, — скомандовал Федор боцману. — Заведем за ящик, настелим доски на трап, должен пойти…
Луконин отправился на палубу за канатом. Меня поразило, что никто не пытается оспаривать распоряжений парня, ему подчинялись все, и даже Стариков и Кирющенко покорно выполняли его команды.
— Поберегись! — раздался сверху возглас Луконина, и к нашим ногам на елань трюма с глухим стуком упал тяжелый пеньковый крученый буксир в руку толщиной.
Федор завел канат за ящик, кто-то уложил на трап доски. Дружным рывком с общим утробным стоном мы приподняли одну сторону тяжеловеса, подтащили его и положили на доски.
— Идите наверх все, — скомандовал Федор. — Я позади ящика встану. Упустите — от меня мокрое место останется. Чего смотрите? — прикрикнул он, когда мы уставились на него и не двинулись с места. — Снизу мне видней…
— Выдь с нами, — сказал Луконин, — неровен час…
— Иди, иди, боцман, — с усмешкой сказал Федор. — Помнишь, потягаться со мной хотел? Вот тот час и пришел. Иди наверх и командуй. Ящик завалишь, тебе за меня отвечать придется. Иди, иди, а то как бы… — Федор не кончил фразы, подошел сзади к ящику и примерился к нему.
XI
Стариков в нерешительности стоял перед Федором. Мы дожидались, что скажет Стариков. Его-то слово было последним, он начальник эксплуатации.
— Уходи, — сказал Стариков, — лучше я останусь.
— А они не вытащат, — сказал Федор, кивая на нас и усмехаясь, — побоятся начальство задавить.
Стариков еще постоял, хмурясь и глядя себе под ноги, видимо, борясь с самим собой.
— Нет, лучше я останусь, — сказал Стариков. — Надо посмотреть, как он пойдет…
Стариков приблизился к Федору и попытался оттеснить его плечом от ящика.
Федор не уступил, синие глаза его потемнели, он сумрачно сказал:
— Василий Иванович, не вводи в грех…
— Ну и оставайся! — сказал вдруг разозлившийся на упрямство парня Стариков и пошел к трапу.
Ящик мы вытянули лишь на половину трапа, на большее сил у нас не хватило. И удержать мы его не смогли, канат медленно стал сползать обратно в трюм.
— Держи! — раздался из трюма отчаянный возглас Федора.
И вслед затем прямо в люк, минуя трап, прыгнул человек. Из темноты трюма послышались глухие удары о елань от падения человеческих тел, и канат, срывая нас с ног, скользнул в люк. Ящик внизу глухо ударился о елань, затрещали доски и все смолкло. Мы кинулись в трюм. Неподалеку от ящика лежали двое, ощупывая головы и бока. Оказалось, что в тот момент, когда ящик стал вырываться из наших рук, в трюм прыгнул Данилов и своим телом вышиб Федора из-под ящика.
Стариков стоял и молча глядел на поднимавшихся матросов. Данилов прошелся по трюму, прихрамывая и держась обеими руками за коленку. На лбу Федора блестела изрядная шишка.
— Как бы не Данилов — хоронили бы вы меня… — угрюмо сказал он, потирая голову. — Одна бы труха осталась…
Стариков пошел к трапу. На первых ступеньках остановился и, повернувшись к нам, сказал:
— Все! Идите по домам, потом когда-нибудь вытащим… — А вы, — он оглядел пострадавших, — в больницу сейчас же… Садитесь на катер, я пока с грузом на берегу разберусь.
Стариков не стал дожидаться, что мы на это скажем, и поднялся на палубу. Федор прислушивался к шагам начальства над головой по стальной палубе, и едва звон металла затих — Стариков ступил на трап, — оглядел нас непримиримым взглядом и проговорил отчаянно злым, осипшим голосом:
— Идите наверх, опять беритесь за канаты и тащите… Все отседа к чертовой матери…
Мы — и Кирющенко в том числе — покорно двинулись наверх. Кажется, люди и впрямь остервенели, через десять минут злополучный ящик с печатной машиной стоял на палубе. С берега прибежал Стариков, грубо выругался — никогда до того я не слышал, чтобы он ругался — и погодя немного сказал:
— Молодцы!
Федор молча повернулся, глянул на меня, пробормотал:
— Получай свою типографию, герой! — и, усмехнувшись, пошел к борту на катер.
Луконин деловито огляделся вокруг, сказал, что надо будет собрать побольше трапов, положить один на другой и тогда только стягивать ящик на берег.
— Не убежит, завтра возьмемся… — добавил он.
Стариков смотрел вслед Федору и покачивал головой. Наконец сказал:
— Плывите, пришлете катер за мной, — и пошел опять на берег к грузам.
Грузчики, повеселев, шумно переговариваясь о том, как типография не давалась и как все-таки с ней сладили, пошли садиться на катер. Редактор Рябов, в помятом кителе, с выбившимися из-под шапки и прилипшими к потному лбу волосами, по пути на катер подошел ко мне и негромко сказал:
— Без этого синеглазого не вытащили бы, и газету не на чем было бы печатать. Поговори с ним, дай зарисовку в первый номер.
— Да! Вот так Федор! — сказал я. — Только сейчас он не станет разговаривать.
— Это верно, — согласился Рябов. — Почему-то обозлен на всех. Странный человек… — задумчиво проговорил он и отошел от меня, смешался с толпой грузчиков у борта, дожидавшихся своей очереди спуститься на катер.
Никто из команд судов не успел перейти в дома на берег, катер опять развез нас по пароходам и баржам. Луконин, Федор, я и еще несколько человек первыми высадились на «Индигирку», стоявшую уже в протоке. Спать, спать… Я отправился без ужина в свою каюту и, не раздеваясь, тяжело повалился на койку. Кто-то постучал в дверь.
— Входи, — пробормотал я, не поднимаясь с койки.
Дверь скрипнула. Я лежал, уткнувшись лицом в подушку, немного повернулся и одним глазом покосился на вошедшего. В каюте, прикрыв за собой дверь, стояла Наталья. Не по размеру большая телогрейка обвисла на ее плечах. Девушка смотрела на меня немного испуганно и молчала. Я медленно поднялся, сел на краю койки, потирая глаза.
— Извини, — сказала Наталья, — я ненадолго, сейчас уйду…
Я молчал, тупо уставившись в пол, не находя в себе силы подняться.
— Садись, — сказал я.
Наталья покачала головой.
— Что у вас произошло на барже? — спросила она.
— Федора чуть не придавило… — безразлично, все еще в полудреме сказал я.
— Боже мой!.. — тихо проговорила Наталья. — Как же так? Он ничего не говорит…
— Ящиком с печатной машиной… Данилов спас Федора… Если бы не Данилов…
Я испытывал странную физическую боль оттого, что мне не дают заснуть. Наталья смотрела на меня болезненным, страдальческим взглядом.
— У него несчастная судьба… — проговорила Наталья. — И еще это…
Сейчас мне было все равно, какая судьба у Федора. Сквозь не отпускавшую меня дрему я смутно вспоминал, что Рябов просил меня поговорить с Федором, написать о нем. Постепенно я стал засыпать, теряя представление о реальности, и очнулся, когда подбородком коснулся груди. Вздрогнул, выпрямился, у двери никого не было, Наталья ушла. Я с облегчением повалился на койку.
Утром проснулся посвежевшим, ломота в плечах и ногах прошла, наверное, стал привыкать к тяжелому труду. В каюту постучали, вошел Семен Рябов, я узнал его имя вчера в трюме.
— Долго спишь, — сказал он, — надо с баржи выгружать на берег печатную машину нашу. Семьсот килограммов, — добавил он, — мы теперь все на килограммы прикидываем: куль с мукой — восемьдесят, ящик с маслом — двадцать пять, куль колотого сахара — девяносто, ящик со стеклом — сто двадцать… А наша машина, поди ж ты, семьсот… Вот житуха пошла, — заметил он, совсем как сказал бы Луконин или Федор, и рассмеялся. — Местную лексику осваиваю. Закурить тут у тебя можно?
Он присел на край койки и принялся сворачивать из клочка газеты цигарку, насыпав на него крупно нарезанную, пахнущую медом махорку.
— Ты же папиросы куришь, — сказал я.
— Выпросил у ребят махры, тоже, знаешь, свой колорит…
Семен разжег цигарку, затянулся, каюта наполнилась синим, едким дымком, стало как-то уютнее.
— Да, все своими руками, правильно Васильев сказал, — поспешно одеваясь, заметил я.
— Тоже герой! — усмехаясь, сказал Рябов. — Энергичен, умен, и уважает его народ, а смотри, как он с этой «охотой»… Что-то я его не пойму.