— Оставь Федора, — густым простуженным баском неожиданно сказал Коноваленко. — Ни в чем он не виноват. Гриня связал, так то мы промажь себя разберемся. — Он тоже понял, какой смысл может быть придан моим необдуманным словам, и защищал Федора.
— Чего ты меня взялся заслонять? — спросил Федор и, усмехаясь бескровными губами, посмотрел на Коноваленко. — Ты себя обороняй, они и тебя подведут под монастырь, с тебя спрос больше, ты первый раненого нашел…
Холодок глубже и глубже проникал мне в сердце, зачем я произнес необдуманную фразу и вызвал эти слова Федора? Все опять поворачивается против Коноваленко, что за судьба у человека!..
Федор неожиданно шагнул ко мне и приблизился почти вплотную.
— Объяснить тебе требуется? Объясню…
У него было неподвижное лицо, глаза провалились и совершенно утратили свою синеву. На меня скорее даже не смотрели, а просто были обращены в мою сторону темные, неподвижные, лишенные жизни провалы вместо глаз, как два высверленных в металле отверстия винтовочных стволов. Глухим, усталым голосом Федор заговорил:
— Послушай, как я тебе объясню… Он, — Федор повел головой в сторону стоявшего подле нас Данилова, — он пришел к людям, не захотел жить один в тайге. Все у нас делал, куда ни пошлют, за все брался. Боялся, что не осилит трудную работу, помнил, как едва с голодухи не помер, начал зайцев добывать петлями, про запас складывать в яму, мясо хотел есть, когда ослабнет, чтобы не прогнали, работу, какую дадут, справно сполнять. А этот бандюга начал Данилова выслеживать, словить захотел. Зачем? За что? Потешиться над ним схотел. Начитался разных Шекспиров и давай в прятки играть…
— Правильно! — неожиданно воскликнул Кирющенко. — Хорошо ты проучил Гриня, завтра я с ним и сам поговорю. И Данилову поможем, Луконина попросим за ним присмотреть, помочь профессией рабочего овладеть, как было на пароходе.
— Присмотрю, будь надежен, Александр Семенович… — пробасил Луконин в притихшем зале.
Федор больше не сказал ни слова. Вместе с Натальей пошли они к выходу.
Коноваленко пробурчал у меня над ухом:
— Слушай, хватит антракту, иди выключай свет…
— Ну и театр! — усмехнулся Кирющенко.
— Сами бы тут с ними поработали! — в сердцах сказал я.
— Поменьше дерзи, — сказал Кирющенко без всякой обиды или раздражения в голосе. — Тебе дело говорят, гаси свет и открывай занавес. — Он пошел к своему месту, покачивая головой и усмехаясь.
Не дожидаясь тишины в зале* открыли занавес.
В это время за кулисами Гринь поднял низ матерчатой стенки и сделал попытку выскользнуть наружу. Я поймал его за полу шинели и втянул обратно.
— Кто же мог подумать… — бормотал Гринь. — Надо пойти по-хорошему с ними поговорить… Пусть врежет мне еще разок, может, ему полегчает. Что ты будешь делать!
Он нагнулся и опять полез под брезентовую стенку.
— Да вы, Гринь, в своем уме? — шепотом, чтобы не было слышно в зале, напустился я на него и бесцеремонно схватил за ногу. — Давайте обратно, некогда мне с вами нянчиться.
Гринь вяло подергал плененной ногой и ползком на одной ноге вернулся в палатку.
А все ж таки паразит… — снова начал было Гринь.
— Хватит! — воскликнул я. — Трудно сказать, кто из вас двоих больший паразит. Если бы суфлер не пришел?
Кто же знал, что он меня подкарауливает?
— Гринь, сейчас должна быть стрельба из орудий, — строго сказал я. — Это же ваше дело, идите за кулисы к фанерным листам и приладьтесь пока не поздно.
— Канонада будет в лучшем виде, — воскликнул Гринь, вдохновляясь. — Народ, извиняюсь, перепугается, будьте уверены… — Уходя в темноту, он все-таки негромко пробормотал: — Паразит окаянный…
— Цыц! — прошипел я.
В середине второго действия хлопнула фанерная дверца, и голос Старикова в сумраке зала громко произнес:
— Сменная бригада Луконина — на выход, вода прибывает… Кирющенко прошу выйти ко мне.
Я, не мешкая, задернул занавес и дал свет в зал. Люди разом поднялись и двинулись к выходу. Среди наших актеров были рабочие из бригады Луконина, они спешно приводили себя в порядок.
В темноте над устьем протоки мерцало причудливо меняющееся зарево, там работали при свете костров. Я пошел к дому конторы, окна кабинета Кирющенко ярко светились. В небольшой комнатке набилось порядком народа, пришли из протоки в телогрейках, подпоясанных кушаками или ремнями, с раскрасневшимися после мороза лицами и свалявшимися от ушанок волосами. В дальнем углу сидел один из тех, кто прилетел вместе с ревизором, но самого ревизора не было. Стариков доложил, что положение становится угрожающим, вода в канаве медленно прибывает, может быт£>, придется взорвать лед ниже по течению, чего без нужды не хотелось бы делать, чтобы не потревожить «костров», на которых стоит баржа.
— Когда вы собрались рвать лед? — женственно-мягким голосом спросил тот, что прилетел с ревизором. Впервые я оглядел его внимательнее. Это был располневший, сравнительно молодой человек крупного роста, с широким лицом и намечавшейся спереди лысиной.
— Как только сильнее начнет прибывать вода, — сказал Стариков.
— Но все-таки когда?..
— Может быть, ночью, может быть, утром, — проговорил Стариков, пожав неестественно широкими в ватнике плечами. Ушанка лежала у него на коленях, жидковатые волосы прилипли ко лбу.
— Вам придется дать мне подписку, что баржа останется невредимой… — заговорил незнакомец. — Не только после взрыва, а вообще… Как вас угораздило оставить ее в плесе?
— А кто вы такой? — спросил Стариков.
— Следователь прокуратуры, — произнес своим мягким вкрадчивым голосом молодой человек. — Больше нет нужды скрывать мою должность, сегодня в нашем клубе я, кажется, нащупал ниточку… — Он окинул нас странным торжествующим взглядом.
Какое-то неуловимое движение возникло в комнате, и наступила необыкновенная, глухая тишина.
— Младший следователь, — холодно поправил его Кирющенко.
— Разница небольшая, — молодой человек пожал рыхлыми плечами.
— Пожалуйста, я могу написать… — сказал Стариков и усмехнулся. — Подписка нисколько не поможет…
Молодой, располневший человек помолчал и сказал, роняя слова в тишину, как камни, без плеска опускающиеся в темную застоявшуюся воду:
— Я прибыл по другому делу, но и эта история с баржей достойна внимания прокуратуры…
Следователь хотел еще что-то сказать, Кирющенко перебил его:
— Стариков ни при чем. Как же он может давать подписки?
— Почему же, — сказал Стариков и опять пожал широкими плечами, — дам подписку или не дам, все равно баржу надо спасти. Без рейдовой баржи что мы будем делать? — Он оглядел всех, кто сидел в комнате, остановил свой взгляд на следователе и еще раз пожал плечами, видимо, удивляясь его непонятливости. — Дело совсем не в подписке…
— Пишите, — сказал следователь, — я продиктую…
— Ну зачем вы?.. — сказал Кирющенко, поворачиваясь к молодому человеку.
— Пожалуйста, диктуйте, — сказал Стариков и вытащил из кармана блокнот и остро отточенный с позолоченными буквами на черенке чертежный карандаш. — Поскорее, мне в протоку нужно.
X
Кирющенко настороженно, внимательно смотрел на Старикова. Следователь наморщил лоб у переносья и, опустив глаза, принялся диктовать:
— Я, начальник эксплуатации Индигирского пароходства Стариков В. И., беру на себя полную ответственность… — следователь помолчал и поправился: — Вытекающую из уголовного кодекса ответственность…
Стариков усердно писал в блокноте. Понимал ли он в этот момент, на какую опасность идет?
— Зачем ты берешь на себя то, в чем не виноват? — спросил Кирющенко. — Начальник пароходства того гляди приедет.
Находящийся здесь же на совещании Семенов закивал, подтверждая справедливость сказанного:
— Да, скоро будет в Дружине…
Вчера, едва появившись в затоне, Семенов первым делом рассказал, что начальник пароходства вернулся в Абый с полпути из-за пурги, так и не добравшись до Аркалы. Пережидает в Абые плохую погоду. Местные жители говорят, что все равно ничего не выйдет, на Аркалу в горы в это время года ехать на оленях и трудно, и опасно, по пути нет ягеля — оленьего корма, весь закрыт гололедом, а ездовых собак в Абые не держат.
Стариков продолжал писать, не отвечая Кирющенко. Следователь продиктовал весь текст, встал и подошел к нему, заглядывая в блокнот и ожидая, когда он кончит писать. Стариков дописал, вырвал из блокнота листок и протянул следователю.
— Вы забыли расписаться, — едва приметно усмехаясь, сказал тот.
Стариков взял обратно блокнотный лист, старательно выводя буквы, расписался и вернул следователю. Потом посмотрел на Кирющенко.
— Надо в протоку, Александр Семенович…
— Иди, Василий Иванович, забирай кого надо. — И неожиданно решительно: — Не дадим мы тебя в обиду. Не дадим!
Стариков вышел.
Из-за спин людей в углу комнаты поднялся Семен Рябов, оперся рукой о спинку стула, точно собирался что-то сказать. Постоял так, ни на кого не глядя, и стал протискиваться между стульев к следователю.
— Покажите, — сказал он совсем негромко.
— Что показать? — следователь с недоумением посмотрел на него снизу вверх.
— Подписку Старикова.
Следователь пожал округлыми плечами и протянул блокнотный листок, говоря:
— Здесь все в порядке.
Рябов взял листок и, не читая, порвал, скомкал обрывки, хотел бросить на пол, но помедлил и сунул их в карман.
— Вы поплатитесь за это! — вскипел следователь.
Он окинул всех нас быстрым злым взглядом и почти выбежал прочь.
— Что ты делаешь? — вскипел и Кирющенко. — Надо было по-другому…
— Есть минуты, — сказал Семен, — когда нельзя по-другому.
— Вам придется отвечать перед коммунистами, — жесткова-то сказал Кирющенко и, помедлив, добавил: — Иначе он затеет дело.
— Пусть лучше против меня, чем против Василия Ивановича, — сказал Рябов. — Правильно, согласен, меня надо привлечь к партийной ответственности за хулиганство… все равно, затеет он дело или нет… Но иначе поступить я не мог.