Посмотрел на его, теперь горевшее пятнистым кирпичным румянцем лицо, и понял, что уйдет, ничто не удержит, Федоров характер знал.
— Как летом через болота, реки, озера?.. Как дойдешь?
— Не привыкать… — суховато сказал он.
А Наталья?
— Отпускает, — сказал он. — Договорились.
Мы помолчали.
— Проститься пришел… — сказал Федор. — Ты старое не помни. Мало ли как бывает…
Он первым протянул мне руку. Ладонь у Федора была неподатливой на пожатие, твердой, с заскорузлой кожей.
Он ушел с парохода в небольшом якутском поселке в верховьях реки. Наталья проводила его на берег. Как они прощались, мы не видели. Вернулась она строгая, с остро блестевшими сухими глазами, и заперлась в своей каюте.
После ухода Федора какое-то тяжкое состояние подавленности овладело нами. Известия с фронтов были безрадостными. Скупые сводки Совинформбюро, которые Наталья каждую ночь принимала по радио, говорили, что положение на фронтах тяжелое, один за другим западные города наши переходили в руки противника. Может, Федор и прав: как ни трудно ему было покинуть Наталью и пробиваться через тайгу, он идет теперь на подмогу, а мы?.. Медленно потекли дни в рейсах, в погрузках и разгрузках барж, в составлении корреспонденций для газеты, и казалось, каждый день безвозвратно уносил с собой частицу надежды. Что мы можем сделать, Как повлиять на ход событий, да хотя бы даже в этой глуши подробнее узнать, понять, что там происходит?.. Кирющенко, видимо, прекрасно знал состояние людей и вскоре по радио предписал мне, пользуясь катерами, переезжать с парохода на пароход и проводить беседы о фронтовых и международных событиях. Слушали меня с таким вниманием, с такой верой в нашу победу, что я старался как можно полнее рассказывать о том, что сообщалось по радио в передачах для газет, и проводил ночи у приемников то на одном, то на другом пароходе, что, впрочем, не исключало и участия в погрузочных работах. И это было хорошо…
Однажды ночью, когда я оказался вновь на «Индигирке», в очередной срок связи Наталья приняла срочную радиограмму с «Чкалова». Луконину приказывалось пройти на Аркалу к лагерю геологов с двумя мелкосидящими стотонными баржами и забрать кокс, пережженный из угля, добытого во время разведочных работ. Поступления кокса с «материка», говорилось дальше, не ожидается, нельзя допустить остановки вагранок в мастерских на соседней реке, чугунное литье необходимо там для ремонта горного оборудования. Ничего больше в радиограмме не сообщалось; где сейчас геологи, каким образом удалось пережечь уголь в кокс без специальных коксовых печей, кто это сделал? Текст радиограммы, подписанный Стариковым и Кирющенко, был сухим, официальным, без подробностей и даже намеков на эмоции, в обычном для Старикова стиле. В конце говорилось, что ответ должен быть сообщен немедленно. Луконин тут же ночью собрал в кают-компании команду и вслух прочел радиограмму. Насупил светлые выгоревшие брови и, ни на кого не глядя, привалился широкой грудью к краю стола.
Первое смятение прошло, и кто-то из матросов сказал:
— Наш катер в прошлую навигацию на мели в Аркале присох. Васильев на плоту уплыл, а мы две недели катер воротками тягали… А в тую бумагу ты еще раз загляни, там прописано — пароходом да баржами. Это как?..
Розоволицый здоровяк с приоткрытым ртом и отблескивающими глазами, не двигаясь, вопросительно смотрел на Луконина. А тот, тяжело привалившись к столу и опустив глаза, молчал.
— Черный вода нада ждать… — неожиданно сказал штурвальный Данилов из угла, где сидел.
— Верно, Коля, — сказал Луконин и поднял на него воспаленные от солнца с кроваво-красными белками глаза. — По второму паводку, как мерзлота зачнет таять в берегах. По черной воде, а иначе не пройти… Так чего, ребята? — спросил Луконин, оглядывая своих товарищей. — Отобьем радиограмму Василию Ивановичу и Александру Семеновичу: как есть военное время, пойдем на Аркалу. А пойдем в срок второго паводка, как всегда на Индигирке бывает, в конце июля, может, с перехлестом на август, с малыми стотонными баржами. Так, что ли, братва?
— Так… Верно говоришь… — послышались голоса. — В другое время не пробиться, только пароход и баржи ломать… Пусть так будет: пойдем…
— А ты как? — спросил Луконин у здоровяка матроса.
— Чего как?.. — не понял тот и с подозрением уставился на капитана.
— С нами, али где на берег сойдешь?..
Я заметил, как при этих словах Наталья потупилась, уж очень было похоже, что Луконин помянул недоброй мыслью Федора.
— Я как все… — сказал парень. — Чего ты меня обсматриваешь? Как все я, на кой мне берег сдался?
Луконин помолчал, опять обвел товарищей пристальным взгляд дом воспаленных глаз.
— Завязано, братва! — сказал он. — Идите кто отдыхать, кто на вахту. Как решили миром, так и будет, чтоб реву не зачалось, когда до воротков да перегрузок дело дойдет. Так, что ли?
— Так, так, капитан, — сказал усатый механик Жданов, живо, с хитроватой доброй улыбкой поглядывая своими угольно-темными глазами на Луконина. — На тебя будем равняться…
Поднялся было и я вслед за всеми, да Луконин остановил. И Данилова попросил остаться. Мы присели за стол рядом с ним.
— Ну, ребята, вы на Аркалу зимой катали, место, где геологи стоят, помните? Сможете показать на подходах, сколь еще останется?
— Ладна, — сказал Данилов, — покажем… — И для того чтобы поубедительнее уверить Луконина, еще раз сказал: — Ладна…
— Составь телеграмму, — взглянув на меня, сказал Луконин, — от всей команды, вроде как бы обязательство, как бы с политикой, понял? Я не умею, а у тебя, говорят, получается…
— А надо ли?.. — неуверенно спросил я, вспомнив свою реляцию после охоты за лосями. — Наобещаем, а потом… Время такое…
Луконин подпер красным с толстыми венами кулаком щеку, наморщил лоб глубокой складкой на переносье. Потом встрепенулся, сказал с облегчением, точно куль муки сваливал с плеча:
— Так ты просто напиши: пойдем по второму паводку точка Луконин точка.
— Вот другой разговор, — обрадовался я. — Как раз сейчас срок связи. Только тебе придется писать и подписываться самому, иначе радистка не передаст, она никому, кроме капитана, не подчиняется.
Я протянул ему свой блокнот, он долго, старательно выводил на страничке буквы, подвинул мне блокнот.
— Так? — спросил он. И когда я, пробежав радиограмму глазами, одобрительно кивнул, сказал: — Боязно мне с этими бумажками, свыкнуться с ими не могу. Я, знаешь, стряхнул мешок от муки и, как Василий Иванович мне рассказывал, спускаю туда все документы для отчетности. Из мешка куда им деться? Он говорил, ни одна у него не пропала. Осенью вывернул на стол, потом неделю с ими разбирался, все, как были, налицо и оказались. Мешок вернее всего… Отнеси телеграмму Наталье, будь другом, а я на мостик поднимусь, кабы, неровен час… Кривуны скоро…
— Свалишься ты, — сказал я, — вторые сутки не спишь, дойдем до Аркалы, отдашь концы в самый нужный момент.
— Всякий момент — самый нужный, — назидательно сказал Луконин. — Успеется с отдыхом, после навигации успеется…
— Видал я, как ты после навигации зимой отдыхал, — усмехаясь, заметил я и — нечего делать! — отправился к Наталье.
Не очень-то хотелось мне встречаться с ней, всякий раз, увидев ее, я испытывал какую-то странную неловкость, будто именно я был виноват в том, что ушел Федор. Уж слишком предубежденно я относился к нему и тем осложнял его жизнь, и ее тоже. И теперь, когда Федора не было, мне казалось, что я, оставаясь рядом с Натальей, обладаю преимуществом, на которое не имею права, и что Наталья тоже это понимает и никогда мне этого не простит.
Дверца каюты радистки была открыта, я на всякий случай постучал. Наталья не ответила, она сидела за столом с наушниками, быстро записывала какую-то радиограмму, как всегда покачала головой, когда я вошел, чтобы ей не мешали. Я положил перед ней листок с текстом. Она окончила записывать, быстро прочла его, включила рубильник передатчика и заработала ключом, отстукивая точки и тире. На меня она, казалось, не обращала ни малейшего внимания, и в душе я поблагодарил ее за это, она давала мне возможность спокойно уйти. Я сделал движение к двери.
— Подожди, — сказала она, — Кирющенко спрашивал, вручила ли я капитану план-приказ на Аркалу, почему долго нет ответа. Наверное, сейчас ответит на эту, — она кивком указала на листок, который я перед ней положил.
X
«Чкалов» начал отвечать, Наталья стала быстро записывать, передвинув журнал радиограмм так, чтобы я мог читать принимаемый ею текст. Стариков и Кирющенко одобряли наше решение идти на Аркалу во второй паводок. Наталья переписала на бланк текст телеграммы, попросила меня отнести Луконину, сказала, что сейчас начнется передача сводки Совинформбюро, нельзя отходить от приемника.
— Потом приди, возьми сводку, я сразу лягу, еле держусь…
В ее словах не было и намека на неприязнь, все-то я выдумал. Она переборола себя, относится ко мне просто, как и ко всем.
— Почему ты не сказала, я бы мог сам вести запись передачи для газет, — сказал я.
— Все ждала сводки о нашем наступлении, — Наталья слабо улыбнулась, — хотела сама принять, Федор там уже, наверное, — объяснила она свое желание. — Наступление обязательно будет. Обязательно! — с силой повторила она.
Я поднялся на мостик, отдал Луконину в рулевой рубке листок радиограммы и спустился в каюту радистки, решив, что запись в эту ночь буду вести сам, прогоню Наталью спать. Она сидела с наушниками на голове, склонив голову на руки, и спала.
Я осторожно снял с нее наушники, приемник был выключен, включил его, сводка только начиналась. Едва услышав слова диктора, доносившиеся сквозь надетые на меня наушники, Наталья встрепенулась, словно умываясь, провела обеими ладонями по лицу, подняв локти, не открывая глаз, завела на голову разлохматившиеся прядки темных волос.
— Заснула, даже не успев включить приемник, — пробормотала она. — Каждый раз меня будил голос диктора… Все, теперь уже не засну, дай наушники…