Машины подошли в темноте. Яркие тонкие, как иглы, лучи прожекторов издали уперлись в меня. Машины остановились. Я подбежал к распахнувшейся дверце передней. Филимонов, усмехаясь, кивнул. Лицо его было совершенно таким, каким я представил его во время разговора по телефону: слегка опухшим, усталым.
— Влезай, — сказал он, — будешь третьим, все десять машин забиты, это тебе не курорт… Там, сзади, какой-то водитель знает тебя, — добавил он, когда я втиснулся в кабину и едва сумел захлопнуть дверцу.
— Может быть, — равнодушно сказал я. — Многие мне. знакомы.
— Да, конечно, ты все время на колесах. — Филимонов махнул рукой. — Трогай!
Машина помчалась, как бы втягивая под радиатор золотистую в лучах прожекторов дорогу. Задул боковой ветер, неся струи поземки; точно вереницы белых мышей перебегали дорогу. Мы молчали, завороженные стремительным движением сквозь ночь. Поднялись на какой-то перевал, спустились в темную долину. Часа через полтора дорога кончилась. Водитель крутнул руль и осторожно съехал на времянку среди болотных кочек. Строители дороги проделали первую колею, забрасывая вдоль будущей трассы технику и рабочих. Потом мы покатили в извилистой, ослепительно сверкающей стеклянной галерее. Сначала я даже не понял, что это такое. Оказалось, обындевевшие ветви и стволы деревьев таежного ручья. За каждым поворотом русла возникали фантастические, как бы светившиеся из-внутри, арки, колонны, баллюстрады…
Я сидел в кабине немного боком, иначе не помещался, и мне было видно, какой почти детской радостью светятся глаза Филимонова. Оказывается, он был не чужд ни романтике, ни красоте природы… когда нечего было делать. Говорить же с ним о посторонних вещах, когда он был обложен накладными, сметами, описями, было опасно, мог ответить грубостью, просто прогнать. Только со мной он еще сдерживал себя, понимал, что у меня тоже дело, но и я сам, узнав его, старался не попадаться ему под горячую руку.
Водитель, крупный, сильный человек, не поворачиваясь к нам, бесцветным голосом сказал:
— Говорите о чем-нибудь, а то и вы заснете, и я за рулем засну. Бывало такое. О чем-нибудь, лишь бы говорили…
Филимонов повернулся, видимо, внимательно посмотрел на водителя, опять стал следить за сверкающими выхваченными светом фар из черноты ночи деревьями.
— Знаешь, — сказал он, хоть и не глядя на меня, но явно обращаясь ко мне, — была у меня девушка…
Водитель неожиданно резко затормозил, и мы с Филимоновым ткнулись шапками в ветровое стекло.
— Ты что? — спросил Филимонов, поправляя шапку и взглядывая на водителя.
— Судорога… — лишь бы что-то сказать, промолвил водитель,видимо, как и я, пораженный филимоновским вступлением.
— Останови машину, да пойди промнись, — сказал Филимонов, — так мы рожи себе в кровь поразбиваем.
— Прошло уже… — пробормотал водитель.
— Да, так вот, была у меня одна девушка… — продолжал Филимонов.
Водитель опять притормозил.
— Ты что, издеваешься, что ли? — опросил Филимонов совершенно серьезным тоном.
— Бугор… — смущенно пробормотал водитель.
— До сих пор и бугры были, и кочки, так ведь нормально ехали. Пойди промнись…
— Дороги-то нет… — нехотя сказал водитель. — Разве это дорога?
— Да… Девушка, понимаешь… Такая дивчина, скажу тебе, — помолчав, проговорил Филимонов, — с косами, Ниной звали…
Филимонов надолго затих.
— Померла, что ли? — не выдержал водитель.
Филимонов не ответил, каким-то странным, надтреснутым голосом продолжал:
— Воевали в одном отряде, в двадцать девятом году, басмаческую шайку ловили. В Ферганской долине. Стреляла не хуже меня, в седле держалась по-кавалерийски, а сама была тоненькой, легонькой… — Филимонов опять замолк.
Я покосился на него. Он глядел прямо перед собой.
Водитель затормозил, наверное, тоже захотел посмотреть на Филимонова. Нас вновь кинуло на стекло.
— Да ты что, черт… — своим обычным, до последней нотки трезвым голосом воскликнул Филимонов.
Водитель молчал.
— Ручей крутит… — пробормотал он с запозданием.
— Наскочили мы на засаду, — заговорил Филимонов, — положили коней… Рядом со мной стреляла, в горячке я и не приметил, как затихла. После боя поднял, не дышит уже… Пуля прямо в лоб, в самую середину. Не пряталась, стреляла до последнего вздоха… Жить мне тогда не захотелось, не знаю, как и выкарабкался, еле опомнился.
— Да, повоевали люди… — сказал водитель. — И там сейчас, на материке, наступление идет… А у нас ни тебе выстрелов, ни тебе сражений…
Мы надолго замолчали.
Как я заснул, не помню. Проснулся от сильнейшего удара головой в ветровое стекло. Филимонова тоже ударило. Оба мы сползли с сиденья. Упершись руками в край свекла, сдвинулись на место. Прямо против машины в каком-нибудь метре от радиатора ослепительно светилась мраморная в обхват колонна. Пригляделся, увидел, что это ствол лиственницы, забитый снегом. Вовремя мы остановились! Водитель сидел, привалившись к спинке и запрокинув голову.
— Дальше не поеду, — сказал он. — Заснул вместе с вами… Машину разобью, вас угроблю. Спать надо.
XII
Мы молчали, все еще приходя в себя. Водитель был в том же положении, с откинутой головой, будто спал.
— Нет, поедешь, — вдруг зло сказал Филимонов, — еще как поедешь.
— Не поеду!
— Ну-ка, вылазь, — приказал Филимонов. И тон его голоса, и неправильно произнесенное слово говорили о том, что он готов сейчас на все.
Шофер рывком оттолкнулся от спинки, открыл дверцу, выбрался из-под руля на подножку и спрыгнул в снег.
Мы также вышли на снег. Сзади нас стояла вереница машин, длинные иглы света прорезали затихшую, припорошенную снегом тайгу, звонко разносились голоса людей.
— Что там у вас? — крикнул кто-то.
— Умоемся и поедем, — ответил Филимонов без малейшего сомнения в голосе. — Ну-ка, давай… — негромко сказал он водителю и сам зачерпнул пригоршню снега.
Мы принялись ожесточенно «умываться» колючим снегом, вытерли намокшие лица шапками. Остатки сна слетели, я забрал в легкие побольше свежего воздуха. Хорошо!
Шофер не пытался протестовать, молча влез в машину. С шумом захлопнув дверцы, он слегка сдал машину, объехал лиственницу, и покатили дальше.
В середине ночи опять начал одолевать сон. Филимонов чертыхался, ерзал на сидении, и в конце концов, увидев в свете фар наспех сколоченную халупу дорожников, распорядился подвернуть туда. Лучи прожекторов выхватили из темноты развороченный вокруг гусеницами тракторов снег, обрывки стальных тросов, железные бочки с горючим, черные пятна, оставшиеся от костров, которыми разогревали моторы и коробки передач.
— Часок отдохнем и дальше, — сказал неугомонный Филимонов.
Мы вошли в халупу. Теплый спертый воздух, как вата, окутал нас. Кто-то чиркнул спичкой. Неверный огонек осветил вповалку спящих на замызганном полу людей. Начали пристраиваться, где могли, раздвигая спящих, бросая на пол кто чем богат — телогрейки, тулупы, полушубки. Сон у меня пропал, я вышел наружу. Моторы заглохли, фары погасли, ночь скрадывала очертания машин. Люди разбрелись, кто куда — в халупу, в кабины машин, где грели неостывшие моторы. Лишь неподалеку от меня стояли двое и негромко разговаривали. Знакомые мягкие интонации голоса одного из них поразили меня. Я приблизился и заглянул в его лицо. Призрачный свет ночи, неизвестно откуда берущийся, обрисовал скуластое лицо с удлиненным разрезом глаз и широким переносьем.
— Николай! — воскликнул я. — Колька Данилов!..
Улыбка едва блеснула в темени его глаз.
— Узнал, однако… — проговорил он. — А я тебя давно приметил, еще как садился в машина.
Я крепко ударил его по плечу, он поймал мою руку, с силой сжал ее.
— И ты на Индигирку! — воскликнул я.
— Ну-у! — протянул он чисто по-северному. — Вторым водителем я. Главный на машина вот… — и Данилов кивнул на стоящего рядом высокого человека. — Как узнали, пошли на Индигирка. Свой река… Помнишь, дорога я хотел строить? А теперь водитель стал. Федя, — Данилов повел головой в сторону стоявшего рядом и до сих пор молчавшего человека, — сказал: «Зачем дорога строить? Давай дорога ездить, иди ко мне в помощники». Я сказал: «Ладна, будем ездить…» Он сказал…
— Федор? — перебил я, приглядываясь к его соседу.
— Я! Федор! — сказал тот.
— А ты же на фронт ушел?.. — вырвалось у меня. — Как же так? Ну, здравствуй…
— Здравствуйте, — холодно ответил он, но руки не подал. — Подозреваете, что сбежал? — спросил он, вглядываясь в мое лицо.
— Странный ты человек… — пробормотал я.
— Какой есть, — не замедлил с ответом Федор.
Данилов решительно вмешался в разговор:
— Федор сейчас сказал: «Он будет вспоминать старое…» Я сказал: «Неправда ты говоришь…» — Данилов приблизился ко мне, и, заглядывая в мое лицо, спросил: — Что будет?
— Коля, — проговорил я с решимостью, — пойди в машину, надо мне поговорить с Федором.
— Зачем тебе один говорить с Федором?
— Ну-ка, иди, иди, — сказал я. — Давай, жми!
Данилов потоптался и нехотя пошел к машине. Мы с Федором в темноте вглядывались друг в друга. Каким-то иным казался мне Федор, трудно еще было понять, что с ним произошло, но что-то в нем было иное, чем прежде. Может быть, стал собраннее? Что-то такое было в нем… Наверное, и Федор обнаружил во мне то, чего прежде не было, мне показалось, что он успокоился. Молчал он, молчал и я.
— Извини, — сказал я, — вырвалось как-то, сам не пойму…
— Все еще помнишь старое, — другим, спокойным тоном сказал он. — Не дошел до фронта, завернули, сказали — и у нас фронт… На водителя выучился. Услышал, что горные предприятия на Индигирке открываются, подался сюда… Ладно, хватит, поспать надо… — оборвал он себя, круто повернулся и размашисто зашагал к машине.
Так я и не узнал, что с Натальей. Из темноты появился Данилов, наверное, стоял где-то поблизости, ждал, может, придется вмешаться в случае необходимости. Эх, хороший парень! Как он оказался опять рядом с Федором, что их теперь соединяло?