Данилов с охотой принялся рассказывать. Машу и Гриня давно потерял из вида, что с ними, не знал. Сам он, Федор и Наталья с трехлетним сыном жили в поселке горного управления, где была крупная автобаза. В этом же поселке редактировал газету и Рябов, по старой памяти дружил с ними. Второй раз он не женился, Данилов объяснял это просто: на Севере женщин мало. А мне показалось сложнее, не хотел, наверное, Семен случайной связи… На Индигирку Федор жену не взял, сказал — когда устроится с жильем. Наталья согласилась.
— Вот как все была, — закончил Данилов рассказ обычной своей фразой. — Однако, спать пойдем…
Он отправился в машину к Федору, я вернулся в халупу. Растревоженный разговором, никак не мог заснуть. Только начали закрываться глаза, как Филимонов принялся будить нас. Хозяева, дорожники, матерились, молили господом богом и чертом поскорее убираться вон и не мешать им отдыхать.
Морозный воздух привел нас в чувство. Посветлело. Заря едва пробивалась в черни облаков. Тайга стояла сумрачная, седая от инея, как старинное серебро. Кое-как понатыканные деревья, болотные кочки, похожие на пеньки, прикрытые снегом, бурелом… Залезли в машины и, не мешкая, тронулись в путь.
След дорожников уходил вправо, к «прижимам» скалистого берега реки Неры. Там строилась дорога, в отвесных скалах виднелись черные пасти штолен, пробитых для закладки аммонала. Кое-где, припертые к скалам, стояли высокие лестницы, будто готовился штурм средневекового замка.
Нам надо было сворачивать в другую сторону, на лед Неры. Дорожники, как было условлено с Филимоновым, сделали для нас последнее доброе дело: соорудили временный мост через глубокий овраг, преграждавший путь к Нере. Миновать его — и мы, считай, на льду Неры.
Перед самым мостом водитель резко затормозил.
— Надо взглянуть, — сказал он.
— Пойдем, — согласился Филимонов.
Вместе с ними отправился к мосту и я. Мы прошли по накату нетолстых бревен. От шагов наших бревна «играли», как клавиши.
— Как тут ехать? — спросил водитель, останавливаясь посреди моста.
Впервые я присмотрелся к нему. Крупный, немного обмякший человек, припухшие, наверное, от бессонной ночи, щеки, унылые темные, как переспелая вишня, глаза. Толстые ноги, толстые руки с толстыми, темными от въевшейся грязи пальцами — рукавицы он оставил в кабине.
— Что же ты думаешь делать, как выехать на Неру? — спросил Филимонов, не вступая в спор.
Водитель не ответил, сказал, глядя под ноги в щель между бревен:
— Жидковаты устои…
— Пойдем посмотрим, — с готовностью сказал Филимонов.
Мы спустились под мост. Водитель и Филимонов огляделись.
— Выдержат, — сказал Филимонов.
— Не поеду! — водитель мотнул головой. — Рисковать не хочу. И вы меня не заставите.
— Послушай, — просительным тоном, которого я никак не ждал, произнес Филимонов, — поедем. Прочно стоят, это же видно.
— Не могу рисковать.
— Да какой тут риск? — возразил Филимонов, глаза его засветились улыбкой. — Ну что ты уперся?
— Кого потом судить будут? Вас?
— Меня! — теряя терпение, заорал Филимонов. — Я тебе подписку дам, беру ответственность на себя.
— Ну да, поди потом, разбирайся… — Водитель опять упрямо мотнул головой.
— Послушай, прииски на Индигирке надо срочно открывать, там металл, пойми ты, — сказал Филимонов. — Нужно нам сейчас золото вот так, — он резанул рукавицей по вороту телогрейки. — Каждый просроченный день мы эскадрилью истребителей будем терять. Пойми ты.
— А что мне понимать? Жизнь дороже…
Водитель полез было наверх по откосу оврага.
— Да жизнь тут при чем? — крикнул ему вслед Филимонов.
Водитель остановился, обернулся.
— Обвалится, куда я из кабины денусь?
Мы поднялись наверх, у моста толпились водители с других машин.
— Я под мост встану, — сказал Филимонов. — Влезай в кабину, заводи, я встану под мост. Ну, по рукам, что ли?
— Не поеду!
— Сволочь! — как-то удивленно усмехаясь, сказал Филимонов. — Ну и сволочь!
— А что вы на меня?.. — чуть не плача, заговорил водитель. — Кто вам право дал?.. Мост комиссией не принят… Никакого права…
К Филимонову приблизился невысокий парень в телогрейке и валенках с отвернутыми голенищами. Я узнал Данилова.
— Поедем, однако, — сказал он.
— Доброе утро, Николай, — сказал я, подходя.
— Здарова! — мягко ответил он.
— Твой знакомый? — улыбаясь не свойственной ему доброй улыбкой, сказал Филимонов и сейчас же, приобретая недоступный для простых человеческих чувств деловой вид, жестковато сказал Данилову: — Заводи, я расписку напишу и под мост встану.
— Расписка не нада. Зачем? Мы так поедем. Ты смотрел, сказал можна. Мы с Федором тоже сейчас смотрел. Зачем расписка? Старший водитель, Федор, поедет, я дорога буду показывать.
— Давай, топай, заводи, — сказал Филимонов, казалось, без малейшего чувства благодарности. — Веселей только, времени у нас в обрез. Если вода пойдет, присохнем в пути. Как-никак апрель на дворе. — Он вдруг рассмеялся, пряча в щелочки свои колючие глаза, и оглядел столпившихся вокруг него людей. — Как, братва, у нас говорят: девять месяцев зима, остальное — лето…
Ему ответили смехом, шутками, прибаутками.
XIII
Где-то в конце колонны взревел мотор. Тяжело переваливаясь между кочек, пошла в объезд машина. Филимонов сразу перестал смеяться, зашагал к мосту. На бревнах наката стоял Данилов и, взмахивая руками, показывал Федору, как надо выруливать. Мы столпились по обе стороны дороги, следя за тем, как, выбираясь из кочек, ползет к мосту машина.
Спуск к накату шел по наледи, вода замерзла огромной желтовато-молочной лепешкой с натеками льда. Машина медленно съезжала по льду. Сначала мы даже не заметили, что задние колеса ее намертво прихвачены тормозами и скользят, словно лыжи. Кузов вело то влево, то вправо. Федор отчаянно выкручивал руль туда-сюда, пытаясь подчинить себе движение машины. Данилову, стоявшему на мосту, не было видно, что задние колеса на тормозах, он решил, что Федор неправильно ведет машину, и, взмахивая руками, показывал, куда ехать.
— Права, права! — орал он. — Куда на край пошла?.. Права!
Машина выходила на мост немного боком, и мы поняли, что никакая сила не в состоянии изменить направления ее движения. «Вот сейчас выйдет на бревна наката, остановится, и мы всем миром уж как-нибудь развернем ее…» — подумал я.
Но тут произошло неожиданное. Данилов, испугавшись за товарища, не понимая, что машина стала неуправляемой, кинулся ей навстречу, отчаянно крича: — Куда? Куда? Свалишь машина! Стой! Стой!..
Я понял Данилова: он был уверен, что Федор и на этот раз показывает свой характер, «лихачит» на мосту.
Машина продолжала сползать к мосту, забирая скорость, и тогда Данилов, подняв руки, ринулся к передним ее колесам, скатившимся на бревна наката, стремясь отчаянным своим поступком заставить Федора остановиться. Еще мгновение, и Данилов был бы подмят скатами. Федор сильным движением выкрутил руль, и машина, наконец, подчиняясь его воле, миновала Данилова, ринулась к краю наката, на какое-то мгновение задержалась на обрезе бревен и рухнула вниз. Федор уберег Данилова, но времени на то, чтобы выпрыгнуть из кабины, ему уже не осталось.
Глухой удар, потрясший весь мост до основания, скрип перекрученного металла, грохот взрыва — все смешалось и на какое-то время потопило в хаосе звуков шум моторов и крики людей. Затем наступила тишина, сквозь которую прорывалось легкое потрескивание горевшего под мостом бензина. Ядовито-черный дым и смрад от вспыхнувшего тряпья окутал нас. Мы полезли под мост. Машина лежала кверху колесами, показывая небу свое брюхо с рычагами рулевых тяг и карданным валом. Переднее колесо, совсем не пострадавшее, медленно вращалось. Кабина и капот мотора были смяты, почерневший, облитый бензином снег горел. Филимонов первым достиг машины и стал выламывать искореженную, заклинившуюся дверцу кабины.
Федора с трудом вытащили. Все лицо его было залито ярко-алой на утреннем солнце кровью. Он медленно-медленно двигал распухшими синими губами, точно что-то беззвучно шептал. Умер он через несколько минут у нас на руках. Кто-то прикрыл телогрейкой лицо умершего с бурыми пятнами присохшей крови. Данилов сел на снег возле тела, и напрасно мы пытались увести его в сторону.
Полдня мы вытаскивали из-под обломков ящики с консервами и мешки с мукой и догружали машины. Сдерживая на тросах кузова, переправили машины по мосту, завернули труп Федора в брезент, привязали его поверх груза на нашей машине и помчались по льду Перы. Сидели в кабине и молчали, каждый про себя тая свои мысли.
Уже когда отъехали от моста километров пятьдесят, Филимонов заговорил:
— Смелый был парень… Поди ж ты, товарища спас, а сам погиб. Живем рядом с человеком и не знаем души его, пока не откроется она в беде. Да поздно бывает…
Что-то в его мыслях перекликалось с моими, было и страшно, и горько, и обидно.
— А как увидеть душу? — спросил я.
— А так… — сказал Филимонов с такою решительностью, с какою он обычно говорил только, когда был занят выполнением какого-нибудь своего сложного снабженческого дела. — Человеколюбивее нам быть, вот что я тебе хочу сказать… Кабы знать, я бы сам на мост вышел…
Водитель неожиданно тормознул, должно быть, от переживаний, и машина наша, с ходу завертелась волчком на гладкой, как зеркало, наледи. Мы с Филимоновым расперлись руками в кабине на случай, если опрокинет. Не опрокинуло. Совершив несколько вальсообразных движений, машина замерла. Водитель откинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза.
— Ты что, сдурел? — спросил Филимонов. — Бога благодари… Опять судорога? Ну-ка вылазь, промнись!
Водитель покорно и беззвучно сполз из кабины на лед. Мы тоже спустились на ледяное зеркало. Отражение машины в нем было похоже на цветную рекламную картину.
— Пронесло, — сказал Филимонов. — Считай второй раз родились.