А в конце – романтическое освобождение и свадьба!
Правда, именно конец истории вышел у Софочки несколько отличающимся от канона. И спасителем был не жених, а некие молодые люди, говорящие между собой по-русски, и образ Воронцова, главного спасителя, в ее изложении вышел совсем не героическим, а скорее, пугающим – весь в крови, с десятками трупов за плечами…
Ничего удивительного, что ночью Наталье Дмитриевне снились кошмары. Воронцов в них хоть и спасал ее, вида был совершенно разбойничьего, весь заросший бородой и залитый кровью. А откуда-то из-за спины звучал зловещий шепот Софочки: «Это страшный человек, поверьте мне, страшный!»
«…Еще в начале мая я окончательно убедился, что «чистая» технология, которая не дает вредных выборов, хоть и привлекательна внешне, но слишком малопроизводительна. Поэтому, едва наша «домашняя электростанция» заработала, я тут же, пользуясь хорошими отношениями с домовладельцами, арендовал дровяной сарай, пустующий во дворе после перевода дома на водяное отопление, под «топливную лабораторию». Всем я объяснял, что буду пытаться найти способ сжигать тот самый мелкий уголь, что остался от Юнгшуллера.
На самом же деле эта лаборатория использовалась мной для нужд «аспиринового проекта». И начал я с производства карбида кальция. Производство это потребляет уйму электроэнергии, вот мне и пришлось ждать, пока дешевая электроэнергия появится у меня в достаточном количестве.
Впрочем, как оказалось, на цену карбида оказывала значимое влияние не только цена электроэнергии. Производство это грязное, пыльное и требует немало ручного труда. А Одесса, к моему удивлению, была на втором месте по уровню зарплат рабочих во всей Российской империи. С деньгами же у меня был напряг. Тысяча рублей, оставшаяся от продажи маузера после вложений в домовую электростанцию, таяла, как лед в летний полдень. Поэтому я пошел традиционным путем всех акул капитализма – поставил на эту работу не настоящий пролетариат, а подростков.
В результате на этом производстве самым старшим по возрасту у меня был Степан Горобец, шестнадцатилетний парубок, родом откуда-то из-под Одессы. А двое его родственников были еще на год младше…»
Одесса, 1 (13) июня 1897 года, воскресенье, ночь и раннее утро
– А молитвам правильным вы меня тоже научите?
– А? Что?! – заполошно вскинулся я… Тьфу ты, черт, придремал. Сказывался недосып. Уже пятые сутки сплю урывками. И сегодня вот «в ночь» вышел. И тут до меня дошел удивительный смысл вопроса.
– Ты чего, Степан, ошалел, что ли?! Или ты не православный? И сам молитв не учил?
Степан, солидно помолчав (а он все старался делать солидно, чай, не недоросль какой, шестнадцать лет ему уже, солидный работный человек, пятнадцать рублев в месяц получает, и двух братьев тут же, под своим доглядом в подмастерья устроил, Андрейку да Семку, что давало семье еще восемнадцать рублей в месяц и выводило ее, по меркам Молдаванки[88], в слой обеспеченных), ответил со значением:
– То молитвы простые, для обычных людей. А вы меня чаклунству[89] учите! Слова-то какие! – И он старательно, по слогам, повторил: – «Гид-ра-та-ци-я», «три-ме-ри-за-ци-я»… Самое что ни на есть чаклунство. Немецкое небось! Тут, чтобы душу отмолить, точно особая молитва нужна! Без второго слова![90]
И он пытливо, с надеждой глянул мне в глаза:
– Так научите, а, Юрий Анатольевич?
Я был в полном обалдении! Это что же, мои занятия химией тут могут за колдовство принять?! Хороши новости! Впрочем, тут же успокоил я себя, тот же самый Гаевский имеет в этом же доме химическую лабораторию, и никто анафеме предавать не спешит! Да и Менделеев уж лет тридцать, как звезда мировой величины в химии. И ничего, насколько я помнил, даже был в авторитете и у Церкви, и у царя[91], так что жечь меня никто не будет.
Не дождавшись ответа, Степан просительно сказал:
– Так научите, а, Юрий Анатольевич? Мне очень нужно!
– А тебе зачем? Всеми этими «дегидратациями» да «тримеризациями» я занимаюсь, не ты. Значит, и отмаливать тебе нечего!
– Так интересно же! – простодушно сказал он. – Тянет меня к этому…
«Ишь ты, тянет его!» – добродушно усмехнулся я про себя. Хотя… Если паренек с четырьмя классами церковно-приходской школы сумел с первого раза и без ошибок повторить достаточно сложные термины – уже говорит о многом. Может, и правда, у него склонность к химии?
А что он ее за колдовство принял, так мало ли как бывает! Для большинства людей в моем времени химия – та же магия. Слова непонятные, и из простого природного газа или вообще из воздуха получают совершенно новые, волшебные материалы. Или удобрения. Чем не магия-то?
А если подумать, то и многое остальное мои современники как магию воспринимали. Большинство и не задумывалось о том, как устроен компьютер или автомобиль, да откуда берется в розетке электричество. Есть – и ладно! Так что… Не стоит над парнем смеяться.
– Ладно! – решительно ответил я. – Научу. Обязательно! И химии, если хочешь, тоже учить стану.
Степан тут же расцвел, будто я ему, как в сказке, пообещал царевну в жены и полцарства в придачу. Хотя… Если вдуматься… И если окажется, что у него действительно есть склонность к химии, то почти так и будет. Заниматься любимой работой за хорошие деньги – это уже очень немало. И редко кому в жизни такое счастье выпадает. А членам моей команды именно оно и выпадет, это я для себя решил твердо!
– А пока обожди! Пойду-ка я посмотрю, как у нас эти самые дегидратация и тримеризация протекают! А то насмарку пойдет ваша недельная работа, и твоя, и братьев…
Впрочем, все шло нормально. Карбид кальция в аппарате гасился водой, как и следовало, а получающийся ацетилен шел в реактор, где и превращался в бензол. Обыкновенная «реакция Зелинского – Казанского»[92], в этом времени, впрочем, неизвестная. К тому же я и катализатор другой применил, который из нашего времени помнил, чтобы выход повысить. Судя по выходу бензола, катализатор работал нормально.
– А ты, Степан, тоже давай, не отлынивай, за аппаратом посмотри! – потормошил я парня.
Честно говоря, мне до сих пор немного не по себе от использования детского труда. Стереотипы из будущего вдруг взбунтовались и настаивали, что даже Степан – еще ребенок. Не говоря уж о его братьях, четырнадцати и пятнадцати лет. И как я не напоминал себе, что Том Эпир, сын Стеллы, и Фань Джиан[93] были в этом же возрасте, но работали, как взрослые, помогало это мало.
Но и другого выхода не было. Эта троица разбила сутки на три смены. Андрейка, средний брат, приходил после обеда и молол известь да уголь. Получившийся порошок смешивал и заправлял им три батареи для синтеза карбида кальция. Вечером, дождавшись Степана, сдавал смену. Степан же, дождавшись начала ночи, постепенно, одну за другой, выводил батареи на режим. И следил за ходом процесса. Первые две ночи я проводил процесс сам, следующие две – приглядывал, как управляется Степан, а потом начал оставлять его одного с наказом: «Если что не так, выключаешь печи и зовешь меня!»
Ну а к утру он выключал печи и сдавал смену младшему, Семену. Вернее, Семке. Взрослое имя тут еще надо было заслужить. Например, стать работником, а не подмастерьем. Семка дожидался, пока печи окончательно остынут, извлекал карбид, дробил его и заряжал им аппарат для гашения, а потом прибирался и сдавал смену Андрейке. Зачем прибирался? Так грязный же процесс! Угольная, известковая и карбидная пыль, как мы ни старались, покрывала все помещение. Поэтому Андрейке, как наименее загруженному, и досталось наводить порядок. А затем все шло по кругу.
Так вот, оказалось, что это только в моем восприятии измельчить на электрической мельнице четверть тонны угля и известки и загрузить их в аппарат – тяжелая и грязная работа. А в этом времени это считалось работой плевой, серьезного работника недостойной, а только подмастерья. Возможно, дело было в том, что в этом времени было куда больше ручного труда? И пацаны начинали помогать по хозяйству еще лет с шести-восьми?
Про извлечение же из аппарата центнера с небольшим карбида кальция и речи не шло. Разве ж это работа? Так, баловство!
А теперь я за каких-то шесть часов переводил плоды их недельных трудов, все эти тонны измельченных веществ в неполные четверть тонны бензола. Даже двух бочек не набралось![94] И это за неделю труда!
Впрочем, не стоит гневить судьбу! Все у меня идет по плану. И даже чуть лучше и быстрее! Так, похоже, карбид в аппарате закончился, больно уж давление ацетилена упало. Ну что ж, значит, шабаш. Аккуратно завершив процесс, я напомнил Степану:
– Будешь смену сдавать, скажи Андрейке, чтобы карбид в кладовку таскал, а то аппарат занят пока! Гашеной известью[95] забит. Ну, да ничего, сегодня отдохну, а завтра покажу вам, как его обратно в известняк переработать. Нечего нам известняк все время покупать, пусть по кругу используется!
Когда я вышел во двор, было уже раннее утро. Та пора, когда день уже вступил в свои права, но на улицах еще безлюдно. Даже дворники еще не выбрались, чтобы приводить дворы и улицы в порядок.
Несмотря на то что этой ночью я немало потрудился и почти не спал, меня переполняла энергия. Все получается! Все идет как надо!!!
Хотелось заорать во всю мочь, чтобы выразить, в каком я восторге от окружающего мира и своей жизни! Но орать я не стал. Не то место, не то время. «Не поймут-с!»
Так что я, впервые после ранения, рискнул проделать комплекс упражнений по уклонению от стрельбы, выхватыванию оружия и открытию стрельбы от бедра. Получилось, на удивление, неплохо. Нет, не сама стрельба, не идиот же я, чтобы стрелять во дворе жилого дома, в самом центре города. Да и револьверы я оставил дома. Тело меня неплохо слушалось, вот что! И раны совсем не ныли. Наверное. Можно потихоньку возобновлять занятия.