— С разбойниками.
— Но разбойников же ты прогнал.
Гостомысл оглянулся, — вокруг стояли дружинники, с интересом слушавшие разговор князей, — и умышленно громко проговорил:
— Разбойников-то мы прогнали из города, но дошли до меня слухи, что Готлиб остановился в истоках Невы и готовится снова напасть на город. Дело ожидается серьезное, потому что к Готлибу должна подойти помощь из Дании. Но так как они до сих пор не напали на нас, то, похоже, помощь к ним пока не подошла. Это и надо использовать, — изложил ситуацию Гостомысл.
Князь Вяйнемяйнен кивнул головой и рассудительно заметил:
— Врага надо бить, пока он еще не готов к войне.
Гостомысл вздохнул и тихо, так, чтобы никто не слышал, проговорил:
— Плохо, только что у меня дружина пока слабая. Старые-то дружинники разбежались, а новых мало. Да и нет у них опыта.
— Знаю я твою беду, — с сочувствием, так же тихо, проговорил князь Вяйнемяйнен, — новую дружину ты соберешь не раньше чем через год.
— А воевать надо сейчас, — сказал Гостомысл.
— Так, может, данов встретить в городе? За крепостными стенами малыми силами лучше обороняться, — сказал князь Вяйнемяйнен.
— Лучше. Но есть одна проблема.
— И какая же?
— Городские старшины не хотят меня иметь князем.
— Как это не хотят? Ты князь не по выбору старшин, а по рождению. Твои предки привели в эти края славян. Ты вождь племени, а не города, поэтому городские старшины не могут решать, быть ли тебе князем или не быть! — возмущенно проговорил князь Вяйнемяйнен.
— Мой отец был силен, но он не успел передать мне свою дружину и власть. Узнав, что дружинники отца ушли от меня, городские старшины решили, что настало время, когда они могут решать, кому быть их князем. Они поставили мне условия.
Князь Вяйнемяйнен вскинул голову.
— Какие еще могут быть условия?
— Я и моя дружина не можем судить горожан. Судить горожан должны избранные горожанами судьи. Я не могу собирать дань напрямую с горожан. Городские старшины сами будут собирать с горожан дань и отдавать мне положенную долю. Мне и моим дружинникам запрещается приобретать в собственность землю. И, наконец, я должен согласился с их правом приглашать себе князя, какого пожелают, а также изгонять князя, если он станет им неугоден.
— Это нарушение старых родовых обычаев! — с негодованием проговорил князь Вяйнемяйнен. — Неужели ты дал такое обещание?
— Собиралось вече, мои сторонники склонили народ на мою сторону. Требуемых старшинами обещаний прилюдно я не дал. Но старшины не унимаются. Бывший городской голова Богдан тому зачинщик.
— Проклятый хорек! — выругался князь Вяйнемяйнен.
— Но многие старшины колеблются, вот я и рассудил, — чтобы склонить старшин на свою сторону, я должен показать, что могу побеждать врага.
— Правильно, — сказал князь Вяйнемяйнен, — победа — лучший довод в свою пользу.
— Но в душе у меня большие сомнения, — признался Гостомысл. — Я могу погибнуть. Смерти я не боюсь, но детей у меня нет. Я не хочу, чтобы на мне прервался род словенских князей.
— Так уж случилось, что у меня не осталось сыновей, поэтому надежда на продолжение рода только на тебя и Кюллюкки. Гостомысл, ты мой зять. Дети твои и моей дочери будут моими внуками и продолжением моего рода. Кюллюкки здоровая девушка, а дурь из ее головы быстро выветрится. У вас обязательно будет много детей. Поэтому я обязан помочь тебе, — решительно сказал князь Вяйнемяйнен и встал, — пошли, объявим всем, что мы идем на врага вместе.
— Пошли, — сказал Гостомысл и поднялся.
На его лице сияла радость. Пусть дружина карельского князя и не была сильной, однако сообща две дружины могли победить многочисленного врага.
Князь Вяйнемяйнен придержал его за локоть и шепнул:
— Но лучше было бы, если бы зачинщики смуты вдруг умерли.
Гостомысл покраснел, — князь Вяйнемяйнен угадал его мысли, — но ничего не ответил.
Высказанное вслух слово имеет свойство становиться известным всем, — и если кто-либо из городских старшин узнает, что Гостомысл хотя бы намеком допускает убийство кого-либо из них, то они точно прогонят его из города.
Поэтому Гостомысл осторожничал.
Глава 27
После разговора с командирами отрядов Готлиб не смог уснуть. Он лежал на толстом ковре, постеленном на ворох мягкого елового лапника, и, как завороженный, смотрел на огонек в очаге из камней, выложенных посредине шатра.
Дрова в очаге давно прогорели, и теперь на их месте лежало черное пятно с мерцающими красными прожилками, похожими на извивающихся змей. Слабый огонек пробивался сквозь прожилки, на несколько секунд ярко освещал внутренности шатра, затем, словно испуганный сурок, нырял в горячую черноту
В очаг следовало было подбросить дров, но в шатре было тепло, а одиночество было приятно, точно сладкий сон, и Готлибу не хотелось, чтобы его беспокоили.
Обычно вечера Готлиб проводил вместе с Харальдом, который был его верным другом. Но сейчас Харальд куда-то пропал, и на сердце Готлиба от этого чувствовалась странная гнетущая тяжесть.
Боялся ли Готлиб, что Харальд покинет его? Наверно — нет. Харальд был не только его первым воеводой, но и другом; не раз они спасали друг друга от смерти. Но неуверенность все равно шевелилась в душе Готлиба — людям свойственно предавать своих друзей.
Постепенно Готлиб задремал. Как ему показалось, это продолжалось мгновение, и он тут же проснулся от непонятного движения.
Готлиб открыл глаза и увидел около входа человека с мечом на поясе. Приоткрыв занавес, человек напряженно всматривался в темную глубину шатра — огонь в очаге совсем исчез, и теперь в шатре было темно.
Сердце Готлиба тревожно стукнуло.
Вход в шатер охраняли надежные воины, тем не менее, не различая лица человека, Готлиб встревожился.
Пододвинув к себе меч, Готлиб спросил:
— Кто это?
— Ты спишь, конунг? — послышался голос Харальда.
— Не сплю, — ответил Готлиб, приподнявшись на локте.
— У меня хорошее известие — к нам приходят воины из лагеря урмянина, — сказал Харальд. Распорядившись кому-то в темноте, чтобы принесли дров, он вошел в шатер.
Готлиб вскочил.
— Много пришло?!
В шатер всунулась голова слуги.
— Чего тебе? — строго спросил Готлиб.
— Я дрова принес, — робко проговорил слуга, тараща не видящие в темноте глаза.
— Положи их рядом с очагом и уходи, — сказал Готлиб.
Слуга вошел в шатер и грохнул поленьями о пол. Положив пару поленьев в очаг, он быстро вышел. По поленьям пробежал веселый огонек, и в шатре стало светлее.
— Я их пока не считал. Но людей, кажется, довольно много. Когда рассветет, точно посчитаем. Пока они костры зажигают и палатки ставят, — доложил Харальд.
Готлиб подошел к Харальду и обнял его.
— Мой друг! Мы спасены! — восторженно заговорил он. — Если к нам перейдет хотя бы сотня воинов, то удача вернулась к нам.
— Томас сдержал слово — надо бы его вознаградить, — сказал Харальд.
— Обязательно награжу, — сказал Готлиб, — сейчас я хочу посмотреть на прибывающих воинов.
— Там туман, ничего не видно, — сказал Харальд.
Не обращая внимания на его слова, Готлиб вышел из шатра и словно окунулся в холодную воду. По телу Готлиба невольно пробежала дрожь, но, взяв себя в руки, он принял горделивую осанку — воины должны видеть, что их вождю не страшен ни холод, ни дождь, ни какие-либо другие капризы природы.
Рядом с входом в шатер горел костер, около которого сидело несколько воинов. Разглядев конунга, они встали и поклонились.
— Иди к нам, конунг. Тут тепло, — сказал один из воинов.
Готлиб покачал головой, и воины снова присели к костру.
Харальд был прав, сколько Готлиб не вглядывался в темноту, ничего не было видно. Сквозь черную пелену тумана лишь слабо пробивались красные отблески костров. Но их было мало, и под сердцем Готлиба, засосало разочарование.
— Это и все? — спросил Готлиб.
— Конунг, я же говорил, что туман. Ничего не видно. Но людей больше, чем тебе кажется, — сказал Харальд и посоветовал: — Ты, лучше побудь в шатре до утра, все равно сейчас ни в чем не разобраться. Я и сам с трудом понимаю, кто и где находится.
Готлиб укутался в плащ.
— Я пойду принимать людей, — сказал Харальд.
— Иди, — сказал Готлиб.
— Ты только никуда не отходи от шатра. В таком тумане легко заблудиться. Это очень опасно, — сказал Харальд.
— Я останусь в шатре, — сказал Готлиб.
— Я скоро вернусь, — сказал Харальд и исчез в тумане.
Готлиб еще некоторое время стоял около шатра, пока от костра к нему не подошел воин. В его руке было короткое копье, а за поясом заткнут топор.
— Мерзкая погода, — проговорил он.
— Мерзкая, — ответил Готлиб. Он узнал дружинника. — Ингвар, чего не греешься у костра?
— Я охраняю твой шатер. В такую погоду надо быть особенно бдительным, — сказал Ингвар.
— Да, — сказал Готлиб.
— Говорят, к нам переходят люди из лагеря урмяни-на? — спросил Ингвар.
— Да.
— Это хорошо.
— Это хорошо, потому что теперь наше войско снова наполнится силами, — сказал Готлиб и вернулся в теплый шатер.
Глава 28
Харальд долго не появлялся, а Готлиб так и не смог уснуть.
В его голове ворочались мысли о неудачном покушении на Годофрида: он с ясностью видел, какие совершил ошибки, приведшие к провалу плана, и мозг напряженно думал над тем, что надо было сделать, чтобы избежать ошибок. Но Готлиба это только раздражало — те события давно прошли, и воспоминания о них не давало никакой пользы.
Готлиб попытался подумать о чем-либо другом, но мозг через секунду вновь возвращался к неприятным воспоминаниям.
Если ад существует, то он прячется внутри человека, и главная мука в нем, это воспоминания о прошедшей жизни. Жизнь любого человека — это сплошная цепь ошибок, оттого ему так неприятно вспоминать прошлое.
Харальд появился под утро. Он был мокрый, уставший, но довольный.