ь с ним как можно больше времени – фактически все время, какое оставалось у него после занятий с осской сотней, поучительных бесед с бар Занкором и тренировок с Ильтаром, продолжавшим натаскивать кузена в хайритском боевом искусстве.
Когда Одинцов исследовал замок (под благовидным предлогом реставрации вышибленных Ратом воспоминаний), она охотно вызвалась сопутствовать ему и, натянув темную полотняную тунику, лазила вместе с ним по пыльным чердакам, мрачным подвалам, стенам, башням, лестницам и бесчисленным залам и переходам. Иногда она вдруг останавливалась в каком-нибудь закутке – вроде странного тупика, которым заканчивался подземный коридор под западной Садовой стеной (они-таки нашли там древний ход!), – и говорила нечто этакое: «А помнишь, Рахи, когда тебе исполнилось двенадцать, а я была совсем крошкой, ты потащил меня в путешествие по подвалам… и мы чуть не заблудились между винным погребом и старой кузнечной мастерской… Помнишь, как разгневался отец? Но только отчитал тебя, а не побил. Он вообще не мог ударить человека… Помнишь?..»
Конечно, Одинцов не помнил ничего, и она это видела. Что, однако, не повергало девушку ни в печаль, ни в недоумение – весело рассмеявшись, она целовала Одинцова к щеку или прижималась к нему упругой грудью, словно не подозревая о бурях, грохочущих в его душе.
Сейчас Одинцов сидел в библиотеке, наедине с бутылкой ароматного кинтанского вина, и разглядывал свой трофей, обнаруженный вместе с Лидор в результате недолгих розысков в библиотеке. То был кинжал старого бар Ригона; покойный Вик Матуш засунул его внутрь чудовищного пергаментного свитка, описывающего славные деяния Ардата Седьмого, – в полной уверенности, что никто и никогда не прикоснется к этой нуднейшей хронике двухсотлетней давности.
Лидор, сделав символический глоток вина из его чаши, чтобы отметить успешное завершение поисков, тактично удалилась, оставив суженого в покое изучать семейную реликвию. Одинцов вытащил клинок из ножен с серебряными накладками и осмотрел их. Ничего любопытного, если не считать превосходной гравировки по серебру – на каждой из шести накладных пластин изображалось какое-нибудь мифическое чудище с рогами, клыками, крыльями или шестью когтистыми лапами. Возможно, животные были не совсем мифические и водились где-то на дальнем юге; встретиться с такими тварями Одинцову совсем не улыбалось.
Отложив кинжал, он полез в ящик стола, вытащил пергамент с предсмертной запиской Асруда и перечитал его:
«Рахи, сын мой!
Если ты держишь в руках это письмо, значит, свершились два дела, радостное и печальное: Лефури соединила вас с Лидор, а я ушел на Юг, в чертоги Айдена. Не мсти за мою смерть; в случившемся больше людского невежества и глупости, чем злого умысла и неприязни. Все, чем я владею, отныне ваше. Грамоты ты найдешь в моем кабинете, а ключ, как всегда, лежит на столике в моей опочивальне. Но запомни: ключ не так важен, как фатр. Фатр должен быть с тобой во всякий день и час. Поручаю тебя и Лидор милости богов.
Твой отец Асруд».
Грамоты, упоминавшиеся в письме, он уже нашел; то были купчие на двадцать семь поместий, реквизированных сейчас казной, и древние свитки, подтверждавшие титулы и родословную бар Ригонов. Фатром являлась таинственная «зажигалка», непонятный приборчик, который он нашел в своем мешке. Но что такое ключ? Этот кинжал, похищенный из спальни Асруда?.. Но никакого сходства с ключом в нем не усматривалось.
Вздохнув, Одинцов отложил пергамент, сунул ножны в горлышко вазы-раковины, подарка Арьера, украшавшего сейчас столешницу, и потянулся к кинжалу. С задумчивым видом он провел пальцем по клинку. Неплохая сталь, как на десантном ноже, и размер подходящий, двенадцать дюймов – как раз хватит, чтобы воткнуть под левое ребро и достать до сердца. Лезвие, однако, казалось девственно чистым; если старый Асруд и пользовался им по назначению, то в давние, очень давние времена. Сколько помнила себя Лидор, он всего лишь нарезал этим клинком мясо на своей тарелке. У Одинцова не было оснований ей не верить.
Однако Асруд дорожил этой вещью и не любил, когда ее трогали!
Что это – старческая причуда, привычка к чему-то знакомому, всегда находившемуся под руками, или здесь кроется нечто большее? Какая-то загадка?
Одинцов снова вздохнул и приступил к изучению рукояти.
Серебряная, как и следовало ожидать. Камни, мелкие рубины или гранаты, заделаны глубоко, чтобы не давить на ладонь, и хорошо отшлифованы. На конце рукояти украшение: миниатюрная, сплющенная с боков головка демона с длинным носом и выступающими зубами. Здесь рукоять охватывало тонкое колечко, не больше двух миллиметров в ширину – будто на демона надели ошейник.
Задумчиво отхлебнув вина, Одинцов безрезультатно попытался покрутить колечко, но оно явно было заделано намертво. Он нажал на каждый из трех десятков камней – с тем же успехом. Потом осмотрел сочленение клинка и рукояти и поскреб это место ногтем. Никаких уловок, никаких хитростей! Нижняя часть лезвия была залита в рукояти свинцом – обычная примитивная технология крепления клинка, с которой он встречался не раз.
Бутыль из темного мутного стекла опустела наполовину, не приблизив его к разгадке секрета. Взглянув на нее, Одинцов вдруг хлопнул себя по лбу и, подойдя к одной из стенных полок, начал копаться среди листов толстой бумаги, чистых свитков пергамента и тонко выделанной рыбьей кожи. Где-то здесь он видел… Вот! Вот она! Он с торжеством вытащил из-за чернильного прибора грубую лупу. Эти айдениты просто молодцы! Уже шлифуют стекла… Кажется, бар Занкор говорил, что у некоторых флотских капитанов есть подзорные трубы…
Взяв со стола кинжал, он подошел к окну. Был ранний вечер; оранжевое солнце, висевшее над западной Садовой стеной, еще давало вполне достаточно света. Одинцов поднес лупу к головке маленького дьявола и увидел то, что он искал с таким упорством: на длинном серебряном носу и клыках были царапинки, в которых просвечивал другой, более темный металл. Железо!
А железо, как известно, гораздо прочнее серебра и лучше подходит для ключей. Особенно к неподатливым замкам.
– Рахи? – Одинцов резко обернулся; в дверях стоял бар Занкор.
– Так и думал, что найду тебя здесь, – с удовлетворением произнес целитель, шагнув в комнату. Он заметил в руках у Одинцова лупу, и глаза его блеснули. – Кажется, носитель тайны сделал шаг к ее разгадке? Я не ошибся?
Одинцов неторопливо отошел от окна, бросил на стол кинжал и прозрачное выпуклое стекло в бронзовой оправе, потом достал из шкафчика вторую чашу. Пришло время выяснить кое-какие детали, а вино, как известно, развязывает языки. Особенно старикам.
Старикам? Он поймал себя на мысли, что Арток бар Занкор был немногим его старше – не Рахи, конечно, а того настоящего Георгия Одинцова, чье тело лежало сейчас в саркофаге под стартовым залом в Баргузине. Вероятно, бар Занкор – ровесник Шахова… А ведь в той, земной, жизни он вовсе не считал Шахова стариком! Но Земля – это Земля, а Айден – это Айден. Другой мир, другая эпоха, другие точки отсчета. Здесь бар Занкор был для него стариком.
– Присядь, мой досточтимый восприемник. – Он подвинул кресло, налил кинтанского вина в массивную бронзовую чашу. – Почему ты зовешь меня носителем тайны? Хранитель, так было бы точнее.
Бар Занкор неторопливо отхлебнул глоток и покачал головой.
– Нет. Хранитель посвящен в тайну, ты же только носишь ее в себе, не ведая ни смысла ее, ни цели, ни собственного предназначения. Кстати, вино отличное. Из Кинтана?
– Да, из Кинтана. – Одинцов поиграл кинжалом, наблюдая, как блики струившегося из окна света стекают по лезвию. – Насчет этого предназначения… Ты мог бы просветить меня, мудрый Арток. Только не забудь объяснить, каким образом свиток пергамента, исписанный твоей рукой, попал на стол к бар Савалту…
Похоже, это замечание не смутило целителя – как и многозначительный блеск кинжала старого Асруда. Он снова пригубил вино и спокойно произнес:
– А ты можешь объяснить, каким образом я получил другой свиток – тот, что передал тебе в Хайре? И почему ты попал на стагарт – пусть в невеликом, но вполне достойном чине октарха? Вместо пыточной камеры или рудников в Восточных горах?
– Ты видел Асруда, – с уверенностью внезапного прозрения сказал Одинцов. – Ты говорил с ним незадолго до его смерти!
– Да, видел и говорил, причем без свидетелей. Вот откуда у меня письмо, которое твой почтенный отец написал в моем присутствии. Что до всего остального, – бар Занкор щелкнул по краю чаши, и она отозвалась тихим протяжным звоном, – то ты должен понять: ничего в мире сем не дается просто так, бесплатно… особенно вельможам, охраняющим богатства и спокойствие империи. Пришлось вступить с ним в сговор… дать кое-какие обещания… правда, весьма неопределенные. А как иначе я смог бы переговорить с Асрудом? Мы, Ведающие Истину, умеем многое, Рахи, и нас ценят… очень ценят… Мы строим корабли и крепости, знаем, как выплавлять стекло и металл, как чертить карты, ковать прочные клинки, как вылечить рану или спасти от яда… Но проходить сквозь стены мы не можем. И не можем спасти человека, навлекшего гнев самого императора…
Арток бар Занкор поднялся, ссутулив плечи и будто сразу же став меньше ростом, и начал расхаживать по просторной комнате. Одинцов в напряженном ожидании следил за ним.
– Не знаю, рассказывал ли тебе отец… а если он что и говорил, то помнишь ли ты сейчас его слова… – Целитель в задумчивости опустил голову, потом бросил на Одинцова быстрый взгляд. – Скажи, Рахи, ведаешь ли ты, почему Айден, и Ксам, и Страны Перешейка, и государства Кинтана… все властители известного нам мира… почему они ищут путь на Юг?
Одинцов пожал плечами. Целитель спрашивал о том, что он сам хотел бы знать.
– Там, на Юге, обетованные земли… Там счастье, покой, свершение желаний…
– Свершение желаний… Ха! – Старик резко выдохнул воздух. – Там власть, Рахи! Безраздельная власть над всем обитаемым миром! Там сила, добрая или злая… Там сказочное долголетие… возможно, бессмертие… Да, в каком-то смысле все это – свершение желаний любого из властителей… Вот что такое Юг для них!