— Утрата Фокеи, — кивнул Клаас. — Я слышал, в Милане многие говорили об этом. По-моему, это просто позор, мейстер Ансельм, что теперь все права получила Венеция. Разумеется, Аччайоли так не считают. Мессер Проспер де Камулио — превосходный человек, он только и ждет, чтобы ему предоставили возможность проявить себя. И, разумеется, Брюгге также страдает. И компания Шаретти в числе прочих.
— Да, — кивнул Адорне. — Я слышал, что ты проявляешь заботу о делах своей хозяйки. Это похвально.
Клаас постарался, воздерживаясь от улыбки, отобразить на лице удовольствие от этих слов.
— Я счастлив работать на благо демуазель, но у меня совсем нет опыта. Монсеньер, смогу ли я время от времени обращаться к вам за советом? Демуазель де Шаретти желала бы расширить свою компанию и, по-моему, я нашел для этого возможность.
— Ты желаешь сделать вложения? — поинтересовался Адорнэ. — Как ты знаешь, я больше не вхожу в городской совет. Однако мне известно, какая недвижимость выставлена на продажу и что еще может появиться на рынке. Возможно, нам следует поговорить об этом.
— Монсеньер, не знаю, как вас благодарить, — откликнулся Клаас. — Такая встреча, несомненно, была бы выгодна для нас обоих. О, взгляните, вот и ваши дети! И ваш племянник Ансельм.
Они уже добрались до внутренней гавани, что было весьма досадно. На белом, чуть припорошенном снежком льду с визгом и хохотом резвились дети. Там были две старшие дочери Адорне и его вечно хмурый старший сын Ян. С ними не только племянник, но также гости из Зеландии. Секретарь и капеллан Адорне привезли из Вейра маленького принца Шарля; а также с ними были кузины его отца, Кателина и Гелис ван Борселен.
Завидев Адорне, молодые люди устремились к нему. Первой оказалась Кателина ван Борселен, с которой Клаас встречался уже трижды. Она хихикала и перешептывалась с лордом Саймоном на пристани Дамме, обижалась на разговоры по-гречески в доме Адорне, просила прощения… пусть неловко, но просила прощения… в доме демуазель, за то что послужила причиной гнева Саймона.
И, разумеется, это она первой предупредила его насчет Джордана де Рибейрака.
Сегодня, похоже, она была в лучшем расположении духа и также лучше выглядела живое лицо с тонко очерченными бровями и круглым подбородком раскраснелось и лучилось здоровьем, а пряди темно-каштановых волос, выбившись из-под капюшона, обрамляли высокие скулы. Она заправила их внутрь, умело остановившись прямо перед Ансельмом Адорне и с улыбкой поприветствовав его. После этого перевела взгляд на Клааса, нахмурилась и наконец приподняла брови.
— А также наш новоявленный гонец. Мне сказали, будто теперь тебя окрестили Никколо. Похоже, ножом.
Впрочем, ее голос звучал не слишком язвительно, и все же Адорне, высоко ценивший хорошие манеры, в свою очередь нахмурился и отошел, чтобы поговорить с детьми, оставив Клааса на берегу.
— Вы о моем лице, демуазель? — осторожно поинтересовался Клаас. — Я просто лег и позволил прокатиться по мне на коньках.
У нее сейчас было то же самое выражение, что у Юлиуса, когда тот сожалел о случайно вырвавшихся словах. И поскольку он не ощущал особой враждебности, то Клаас добавил:
— Это был просто глупый несчастный случай. И имя тоже случайное. Миланцы предпочитают его фламандскому. Но это никому еще не помешало называть меня Клаасом.
— Или как-нибудь по-другому, — добавил Ансельм Серсандерс, со свистом подкатив к ним на плохо подогнанных коньках. — Смотри, я их одолжил. Хочешь попробовать?
Он покачнулся. Маленькая крепкая девочка лет тринадцати или четырнадцати еще раз ударила его кулачком под ребра.
— Ты катался со мной.
— Ну, так покатайся теперь с Клаасом, — предложил Серсандерс. — У него отлично получается.
— Он слуга! — воскликнула толстушка. Клаас ей улыбнулся:
— Но слуги для этого и существуют. Я поеду рядом с тобой, а ты будешь мне говорить, как я могу тебе услужить. Смотри, я буду кататься как казначей Владелец. Он очень важный, но ведь он тоже всего лишь слуга герцога. Вот как он катается.
Привязав чужие коньки, он ступил на лед лицом к девочке и изобразил выражение герцогского казначея, когда тот обращается к важной даме. Было больно, но дело того стоило. Он отвесил изысканный поклон, исполнил опасный пируэт и предложил девочке руку, сопроводив его приглашением с густым французским акцентом. Это был один из самых легких голосов для подражания. Девочка как зачарованная уставилась на него, затем опять на Кателину ван Борселен. С некоторым опозданием он сообразил, что перед ним, должно быть, ее младшая сестра. Ну что ж, он повторил:
— Восхитительная госпожа, окажите мне такую честь… — И, взяв не сопротивляющуюся девочку за руку, покатился с ней прочь.
— Еще! — потребовала она.
Он вновь изобразил Пьера Бладелена, затем обоих бургомистров. Он катался отважно, как ветреный племянник герцога, самоуверенный и дерзкий, вплоть до оглушительного падения под самый конец. Он катался с напыщенным серьезным видом, изображая вечно хмурого сына герцога, графа Шароле, отчего маленький Шарль ван Борселен, его крестник, покатывался от хохота. Затем он катался, изображая Жеана Меттенея, который щупает сукно в тюках и начинает торговаться; и как настоятель церкви святого Донатьена, пытающийся поспеть за остальными во время крестного хода; и как мастеровые, бегущие внутри колес крана после выпитого эля.
Приятели кричали, требуя изобразить Олимпу, хозяйку городского борделя, но он отказался. Это было представление для детей, которые собрались вокруг него в кружок, держась за руки и повизгивая от смеха. Он изображал всех, кого они хотели, исключая присутствующих, а также их отцов и матерей. Колотушек ему хватало и прежних. Гелис он также удерживал с собой в середине круга и сделал своей напарницей. Некрасивое толстое личико горело восторгом.
Но вот Адорне положил конец забаве, созвав все свое семейство и переглянувшись напоследок с Клаасом.
— Надеюсь, ты не забудешь, друг мой, передать письма мессеру Арнольфини.
Малыши покатились прочь, огорченные и разочарованные. Кателина ван Борселен, стоявшая рядом в ожидании сестры, не сказала ни слова. Гелис сдвинула брови:
— Я хочу еще.
— Несомненно, хочешь, — кивнула Кателина ван Борселен. — Но ты не должна утомлять своего спутника Он должен сохранить силы для завтрашнего Карнавала, когда ему придется развлекать дам постарше.
Порез на разгоряченной коже открылся вновь, и Клаас, присев, начал утирать кровь платком, другой рукой стягивая коньки. Серсандерс пришел ему на помощь.
— А, Карнавал… Никогда не угадаете, с какими прелестными дамами Клаас проведет весь вечер. Можно я им скажу?
— Пойдем, Гелис, — окликнула ее сестра.
— С кем? — упорствовала Гелис Ансельм Серсандерс ухмыльнулся.
— Конечно, с Матильдой и Катериной, младшими сестрами Феликса де Шаретти. Феликс только что объявил об этом. Как славно они все повеселятся!
— Я тоже хочу!
Кателина одернула девочку:
— Ты и так идешь. Вы идете вместе с Шарлем.
— Я пойду с этим человеком, — возразила Гелис.
Клаас, которому никак не давался второй конек, прикрыл лицо платком.
— Но ведь он… — начала было Кателина и вдруг осеклась. — Но как быть с Шарлем, ведь у него нет друзей, с кем идти на Карнавал? Так нехорошо.
— У него есть отец Дирек и мейстер Ливии, — возразила сестра. — И там будет еще много детей. Ты же знаешь. Я хочу пойти с кем постарше.
Невозможно было и дальше продолжать возиться с коньками. Клаас наконец поднял голову и, разумеется, встретил хмурый взгляд Кателины ван Борселен. Он обернулся к толстой девочке:
— А почему бы вам, демуазель, не пойти со своей очаровательной сестрой?
Очаровательная сестра вспыхнула, и он тут же пожалел о своих словах. Разумеется, у нее уже назначено свидание. А если и нет, то родители позаботятся о том, чтобы завтра вечером ей на пути встретились подходящие молодые люди. Ей было девятнадцать, и она по-прежнему оставалась не замужем.
Человек старший и более мудрый нашел выход из положения.
— Возможно, демуазель де Шаретти позволит своим дочерям присоединиться к моей семье завтра вечером, — предложил Ансельм Адорне. — Наш друг Клаас, разумеется, будет желанным гостем.
— Но… — начала толстушка.
— …и, несомненно, также юная демуазель, если она согласится оставить ненадолго маленького Шарля.
— Я пойду с ним, — заявила Гелис.
Клаас поклонился, затем наконец поднялся на ноги и обернулся к Ансельму Адорне.
— Вы очень добры. Демуазель де Шаретти будет весьма благодарна и, разумеется, я тоже. В какое время?..
— Пойдемте, — пригласил их гостеприимный хозяин. — Ян отведет детей домой. Демуазель, вы позволите?
Кателина ван Борселен позволила, с обиженным видом поглядывая на Клааса.
— Я совсем забыл упомянуть, — заметил Ансельм Адорне, уводя того прочь, — коли уж речь зашла об оружии… о целом складе, принадлежащем рыцарям-госпитальерам святого Иоанна, здесь, в Брюгге. Мой отец был его хранителем. Он всегда говорил, что ордену лучше бы расстаться с боевым снаряжением и вместо этого поставить койки для больных.
— Возможно, — согласился Клаас. Он знал ту башню, где хранилось военное снаряжение, и сейчас, проходя мимо, в задумчивости покосился на нее. — Однако, может статься, что все доспехи старые и в плохом состоянии.
— Напротив, — возразил Адорне. — Жаль, у меня нет ключа, иначе я бы тебе показал. Бригадины, шлемы, поножи. Отличные кольчуги времен Ханникена. Пики и копья. И даже мечи.
— Что ж, скажу вам честно, монсеньер, — ответил Клаас, — многие были бы рады их получить. Но у нас нынче не так много денег после покупки новых пушек. Капитан Асторре сейчас делает заказ в Пьяченце, у самого мессера Агостино, который отливал пушки для его святейшества. Одна именуется Сильвия, в его честь, другая — Виттория, в честь матушки папы римского, а третья — Энея, по имени самого Папы в те дни, когда… прежде чем ему понадобились пушки. Эта Энея может пробить ядром двадцатифутовую стену.