Подняв глаза, он улыбнулся, и она неожиданно сказала ему то, чего не желала говорить никогда. Это получилось очень просто, потому что вокруг было так тихо, а они попросту дружески болтали у огня.
— Ты мог бы повысить свой статус благодаря женитьбе. Она хорошо знала его, знала, что прирожденный комик — это всегда прирожденный актер. Ей не суждено было понять, потому что он не позволил ей этого заметить, думал ли он о такой возможности, надеялся ли, что она предложит это, или опасался такого предложения.
Она не льстила себе мыслью, что он когда-нибудь желал услышать нечто подобное. Так что его взгляд, устремленный на нее, сказал лишь одно: что он, в свою очередь, пытался понять, что двигало ею на самом деле.
— Не бойся, — поспешила она заверить. — Настоящий брак был бы чем-то вроде кровосмешения, не так ли? Я говорю лишь о формальностях.
Он глубоко вздохнул, торопливо, словно она обвинила его в грубости.
— Прошу прощения. Такой вопрос… Об этом нельзя рассуждать с легкостью.
Что видят его глаза в ее глазах? Насколько могла, она старалась удержать на лице выражение любезного, безликого дружелюбия.
— Я лишь хочу, чтобы ты подумал об этом. Возможно, тебе следует сесть поближе. Этот разговор не для чужих ушей.
По его улыбке она догадалась, что он все понял. Она хотела разглядеть его получше. Хотела подтвердить, что он верно оценил ее намерения. И он прекрасно понимал, что она желает лишь, чтобы он поставил свой стул поближе, — но не слишком. Так он и сделал, и уселся, сложив руки на коленях. В свете камина шрам на его лице дрожал, словно кнутовище хлыста.
— Насколько смогу, я постараюсь дать вам незаинтересованную оценку, — начал он наконец. — Это приведет в ужас всех тех, кто работает на вас. Лучшие из служащих вознамерятся уйти. Худшие останутся, надеясь воспользоваться положением. Те, кто уйти не могут, станут работать крайне неохотно, как на вас, так и на меня. Ваши дочери будут огорчены и напуганы, а Феликс уйдет из дома либо в поисках сочувствия со стороны друзей, либо даже с желанием уехать за границу.
— Суровая картина, — промолвила она. — Но продолжай. Что случится дальше?
— Вы и сами это знаете. Деловые люди города примут меня, потому что у них не будет выбора. Но их семьи — дело другое. Очень скоро вы обнаружите, что друзья ваши далеко не столь гостеприимны, как прежде. И не рвутся навестить вас дома. Очевидно, компания много выиграет от тех сведений, которые я буду собирать в своих путешествиях; но обычные торговцы перестанут пользоваться моими услугами. По мере того, как дела компании будут идти все лучше, соперничество сделается ожесточенным. Поставщики и конкуренты, которые прежде относились к вам снисходительно, только и будут думать, как злоупотребить нашим доверием. Вы потеряете всех друзей, и то же самое произойдет со мной.
— Да, разумеется, — сдержанно отозвалась она, поднимаясь с места. — Ты дал мне полный ответ. Никто от этого не выиграет. Значит, я буду продавать. — Он вскочил так быстро, что она вдруг осознала, о чем он может подумать. — Разумеется, я собираюсь позаботиться о твоем будущем.
— Боже правый, неужто вы решили, будто я заподозрил вас в желании заставить меня сделать что-то против моей воли? Вы заботились обо мне с самого детства. Сейчас я способен и сам позаботиться о себе. Но больше всего мне хотелось бы при этом заботиться о вас и о вашей компании.
Она подняла на него взор.
— Прости. Но я так продолжать не могу. Уж лучше я все продам, пока еще могу чувствовать гордость за свое дело и за самое себя.
На это он ответил лишь:
— Прошу вас, присядьте. — Она с сомнением посмотрела на Клааса, и тогда он, приблизившись, сам подвел ее к стулу, усадил и опустился на пол поблизости. В точности как прежде сидел ребенком Феликс. — Если вы все продадите, то что будете делать с деньгами? Купите роскошный особняк? Станете приглашать в гости жен торговцев? Собирать книги? Дарить Феликсу лошадей и доспехи, о каких он только попросит? Увлечетесь вышиванием? Все эти люди там, снаружи, останутся без работы, если только новый хозяин не примет их обратно. У вас же не останется никакого занятия, интереса к жизни, места в обществе, кроме того, что положено богатой вдове. Этого вы хотите? Да вы же умрете от скуки через год!
— Каков же выход?
— Через полгода я сколочу вам команду, которой можно доверять. Я всегда буду помогать вам с заменой людей, если понадобится. Я буду проводить здесь все время, сколько смогу. Назначьте меня поверенным, помощником управляющего, своим лакеем, кем угодно. Вы можете сделать это.
— Да, конечно, могу, — промолвила она. — Я могу указывать Кристофелю, что делать. Продать все в Лувене. Перевести сюда, — как ты сказал? — ссудную контору, чтобы развивать ее в Брюгге. Обучить Грегорио. Открыть подвалы в новых домах. Следить за Феликсом, — если он уцелеет после этого турнира, — чтобы он не пустил по миру таверну. И играть свою роль в мировой торговле квасцами. Все в одиночку. Разумеется, я способна на это.
У нее так саднило горло, что голос невольно срывался. Она замолчала.
Клаас отвернулся, но ей ни к чему было доставать платок. На щеках не было слез, хотя глаза немного пощипывало от яркого света. Волосы Клааса уже вполне просохли рядом с очагом.
Если их расчесать, они станут прямыми и гладкими, только со странными колечками и завитушками на концах, словно кто-то специально теребил их пальцами, чтобы запутать.
Когда он был моложе, вместе с прочими подмастерьями ему приходилось приводить себя в порядок к воскресной мессе, и ей нравилось наблюдать за этим мальчишкой, выделявшимся среди остальных ростом, улыбчивым лицом с ямочками на щеках и добродушным, все подмечающим взглядом. Она расчесывала ему волосы, когда он лежал в горячке, раненый. Тобиас лечил его.
Это была одна из причин, почему Марианна де Шаретти предложила лекарю работать на нее.
Клаас всегда пользовался успехом у женщин. Она это знала И это соображение было не последним в его резком отказе, хотя он и не высказал его вслух. Но в душе она не могла притворяться, что это не так. Разумеется, ее молодой супруг не стал бы позорить жену, заводя интрижки в Брюгге. Но в других краях — почему бы и нет? Она не стала бы навязывать ему целибат. Что, если она проживет еще лет двадцать? В этом году ей исполнится сорок.
Вслух она об этом не сказала, но все последствия, описанные им, разумеется, приходили на ум и ей. Ее не тревожило презрение жен прочих членов гильдии. У нее не было близких подруг. Разумеется, Тильда будет очень огорчена. Да и с Феликсом придется нелегко.
Разумеется, они могут потерять таких людей, как Юлиус и новые управляющие, ибо те могут счесть себя униженными. Однако сам Клаас с его талантами способен уменьшить силу удара, заставить людей принять его, обаять Тильду и, возможно, даже уговорить Феликса.
Если работники уйдут, он подыщет других. Он сказал, что торговцы попытаются осложнить ему жизнь? Но в таком случае она не сомневалась в исходе состязания. Ей оставалось лишь задаться вопросом, как она не раз уже делала прежде: почему многие неглупые люди не разглядели того, что было так очевидно ей самой?
Впрочем, некоторым это удалось. Но именно Клаас сам дал им подсказку. А это означало, что он также устал от простых задач и простого окружения, а, возможно, даже от простых друзей. Стоит ему задуматься над этим, и он осознает, что не будет по-настоящему скучать по ним. Хотя, разумеется, он думал об этом. В тени безликих возражений крылись другие, глубоко личные.
Он дал ей время прийти в себя, и она пришла в себя.
— Мне следовало сразу сказать, как я горжусь тобой, — заявила Марианна де Шаретти. — Ты должен понимать, что единственным, кто оказался слишком слаб и не справился, так это я. Ты оказал мне услугу, которой я не заслуживала, и у меня нет достаточных способностей, чтобы воспользоваться ее плодами. Но ты думал, что я смогу. И я чувствую себя польщенной.
Обхватив руками колени, он сидел и смотрел в огонь. Аккуратно заштопанная дыра на дублете вновь слегка разошлась на спине.
Заслышав ее голос, он слегка обернулся, однако не меняя позы. Марианне де Шаретти показалось, что лицо его странным образом сделалось старше. Он заговорил так, словно и не слышал ее:
— У вас ведь были претенденты на вашу руку.
Смелый вопрос, — ведь ответом должно было стать признание. Ей не хотелось гадать, что стояло за этим.
— Никто из них мне не нужен.
Он медленно произнес:
— Из этих двух вариантов, в конечном итоге, брак будет менее неприятен, чем продажа компании.
Несмотря на внутреннюю дрожь, она вдруг обнаружила, что смеется.
Он заметил это и также с улыбкой продолжил:
— Для вас, я хотел сказать. Поначалу это будет все равно что попросить бургомистра и эшевенов лечь в постель с феликсовым дикобразом. Такая затея потребует тщательной подготовки, внимания и большой работы в течение долгого времени, и нужно быть готовыми ко многим отказам и даже грубостям.
А ведь мне придется почти сразу уехать, оставив вас наедине со всеми неприятностями. Но если этот Грегорио и впрямь такой человек, каким кажется, я готов отчасти посвятить его в наш замысел касательно квасцов. Это привяжет его к нам, и он вам поможет.
Должно быть, на лице ее отразилась тревога, потому что он внезапно осекся.
— То есть, если, конечно, я могу вновь вернуться к этой теме? Я не подумал, что вы могли закрыть ее окончательно. К примеру, вы даже не дали мне возможности составить список всех преимуществ нашего партнерства. Я всегда восхищался вами и уважал вас. Это самое основное. На самом деле, полагаю, что других причин и не требуется. При необходимости, я мог бы встретиться с епископом Коппини на предмет церковного разрешения, ведь между нами существует отдаленное родство. То есть я являюсь незаконнорожденным внуком первой супруги мужа вашей покойной сестры. Верно?
Он был готов в любой момент изменить это решение. Указав на это родство, он таким образом напоминал ей, что этот фактор также следует учесть, помимо разницы в возрасте и общественном п