— Что, Толь, — сказала сидевшая на старом месте Ирка, — не доставил ты Лике счастья, не пожалел ее. — Ирка затянулась сигаретой и начала раскладывать на столе распухшие от возраста карты.
Толя встал. Судя по следам, Герман приложился носом к столу. Остальные пострадали меньше. Пулеметчик сидел возле Ирки и, заглядывая ей через плечо, жевал пирожки. Клем поправлял на стуле обессилевшую Кляксу.
— Та–ак, — сказал Толя, — и ничего не было.
— А что было? — спросила Лика прежним ласковым голосом. — Ну, выпили парни.
— Морду вашу отштамповали, — сказал из дверей Толик–дизелист, — а потом на нее же, на морду, и плюнули. А так ничего не было.
— Ты… вы… — Лика вскочила и бросилась в коридор. — Ненавижу тебя! Всех ненавижу! Твари… Последнее счастье…
Хлопнула дверь.
— Анатолий Иванович, — сказал Клем, — нельзя так… женщина…
Толик–дизелист продул мундштук, открыл рот.
— Шестаков, молчи, — сказала Ирка.
Пулеметчик засмеялся:
— Молоток, Ириша, — сказал он, — понимаешь толк в деле. Это верно — все счастливы, только когда молчат.
Толик–дизелист обиженно взглянул на Толю.
Скрипнула дверь. Лика отодвинула дизелиста и вошла в столовую. Натертые снегом щеки и руки горели. На кроссовках налипли маленькие тающие сугробы.
— Сидите–сидите, — взвинченным голоском сказала она, — но если я что–то понимаю, то нас всех сейчас передушат, как крыс.
— Что ты несешь? — сказал Герман.
— Правду, — гордо сказала Лика. — Хочешь, я тебе все скажу, ну, хочешь? Жаль, Гермуля, что Клякса не сработала. Как бы я тебя забыла! С наслаждением. И лапки, и брюхо, и деньги твои бешеные. Страшные денежки! Лика повернулась к Пулеметчику. — А тебя, Пулеметчик, я убью. Папку моего вы под нож положили. Идеями светлыми. Деньгами. — Она вытащила руку из–за спины. Ее маленькая ладонь сжимала рукоятку тупорылого желтого пистолета.
— Эй–эй, — испуганно сказал Пулеметчик. — Потише, дурочка!
— И тебя убью, — сказала Лика, кивая Толе. — Ты тупее, чем Герман, тебе плевать на людей, тебе извилину почеши, объясни, откуда нас принесло. А что здесь творится… — Лика стукнула себя в грудь. — И как я радовалась, что после у дара ты меня помнишь…
Из глаз ее толчком хлынули слезы.
— Мамочка, я плачу, — сказала она, вытирая ладонью мокрые щеки.
Толю бросило в краску. Сердце тяжело ахнуло в груди. Он отвел взгляд в сторону.
— И тебя, Клем, хорошо бы. Трус, сопля. — Лика всхлипнула. — По твоему примеру, Пулеметчик, — весь смрад в расход.
Пулеметчик что–то неразборчиво мыкнул. Толик–дизелист сделал шаг назад.
— Стой там, где стоишь, пьяница. — Лика отошла к окну, чтобы держать всех под прицелом. — Я и до тебя дойду, если обоймы хватит. За что ты меня ненавидишь? За то, что шлюха? Что ты знаешь про меня? Как ты… Я же ко всем честно… с любовью… а ты…
— Чепуха, — сказала Ирка, — это к кому это ты с любовью?
Лика перестала всхлипывать.
— Тебя, Ир, я не трону, но это уже не поможет.
Лика повернулась к Толе. Тот дернулся в сторону.
— Боишься! — отчаянно закричала Лика.
Часы начали бить семь утра. На четвертом ударе Лика вскинула руку с пистолетом и разнесла выстрелом лампочку. Столовая провалилась в темноту.
— Что такое? — обеспокоенно сказал Герман.
На стекле, зашитом морозными узорами, вспыхивали и гасли зеленые зайчики.
— Это — «тараканы», — горько сказала Лика. Пистолет со стуком упал на пол.
Герман, матерясь, шуршал в своем углу.
— Пулеметчик, — тихо сказал он, — амба! Мы проболтались, а у меня связь не выключена.
Пулеметчик нервно рассмеялся:
— Герму ля, ты прекрасен. Радиодонос сам на себя — это высший балл… Заказывай похоронную музыку, дубина. Отдохнули.
— Какие тараканы? — сказал Клем.
— Спецпатруль службы информационного контроля, — неохотно сказал Герман.
— Нет, ты договаривай, — сказала Лика.
Герман промолчал.
— «Тараканы» появляются после нашего ухода, — сказала Лика. — Мы здесь отдыхаем с вами, а потом они убирают утечку информации. Вас.
Толю передернуло. Он тупо смотрел, как Ирка дрожащими руками зажигает свечу.
— Отдыхаем… — сказал из полутьмы Клем.
— Радуйтесь, — со злостью сказал Пулеметчик, — сейчас они уберут всех и вас, и нас.
Герман затих и вдруг закричал:
— Все отлично! Ликуша, Пулеметчик, патруль требует нашего выхода из событий. Мы слишком засиделись.
— Ах, вот как, — облегченно сказала Лика.
Пулеметчик не спеша заменил магазин автомата.
— Счастливо оставаться, мужики, — сказал Герман.
Он поправил галстук, поковырял засохшую корку крови на кончике носа и вышел в коридор. Лика и Пулеметчик вышли следом.
— Да, чуть не забыл! — Пулеметчик вернулся, взял Кляксу за ложноножку и потащил за собой.
— Вот сволочи, — сказала Ирка.
Хлопнула дверь.
Клем поднял ликин пистолет.
— Моя мать была ворошиловским стрелком, — сказал он. — Выбивала сто из ста.
— Надо выбить сто «тараканов», — сказал Толя.
— Пулеметчик забыл автомат, — сказал Толик–дизелист. Он поднял оружие. — Открой окно, Клем.
Толя подскочил к окну и дернул шпингалет.
Пурга стихла. Слева от опор нового телескопа горизонт побелел. Звезды мерцали ясным нездоровым светом. Раздался тихий свист, и в проеме окна возникла металлическая решетчатая стрела с мерцающими зелеными огнями по контуру. Клем выстрелил. Стрела надломилась. И тотчас ответный залп срубил угол столовой.
— Все — вон! — закричал Клем.
Толя вылетел в пролом. Следующий выстрел прошипел над головой и разметал цистерну. Толик–дизелист скатился по ступеням веранды.
— Держи, ленинградец, — заорал он, — прикрой! Рацию они пришили, так что одни–одинешеньки…
Он кинул Толе автомат, а сам с разводным ключом в руке бросился к сбитому «таракану». Было тихо. Только дизелист гремел ключом по металлу, выдирая оружие. Еще одна стрела мелькнула возле опор. Толя выстрелил, но промахнулся. За радиоантенной тоже затукали выстрелы. И тут Толю накрыло. Земля взлетела из–под ног. Автомат ошпарил руки. Толя вскочил. Прямо на Толика–дизелиста, разворачивающего свинченный лучемет, пикировал «таракан». Толя бросил вперед оплавленный автомат и со злостью вцепился зубами в руку. От гостиницы грянул выстрел. Толя увидел красную фигурку на серой стене. «Таракан» стангажировал и полоснул лучом по крыше гостиницы. И снова выстрел. Били с купольной площадки нового телескопа. «Таракан» с лета воткнулся в водопроводную траншею и рванул. Что–то закричали вдалеке Клем и Ирка. Толя увидел, как одна из опор нового телескопа отошла от колонны и медленно рухнула на землю. Опору подбросило, вдавило в серый бок гостиницы.
Толя бросился к стройке. Перемахнув через мусорную насыпь, он влез по разлому на крышу.
Лика, придавленная опорой, лежала на животе, вытянув вперед обожженную руку с зажатым в кулаке кубиком Рубика. Слабый южный ветер дергал ее за лохматые лоскутки красного платья. Рядом в проломе лежал Пулеметчик с автоматом в руках. И Лика, и Пулеметчик улыбались.
— И эти счастье нашли, — сказал запыхавшийся Клем. Он был в расстегнутом полушубке и без оружия. — Улыбаются. — Он закашлялся. Герман там лежит, у кунгов. Два «таракана» — его. И Клякса там.
— А Ирка? — хрипло спросил Толя.
— Да с ней все отлично. — Клем махнул рукой. — Жива. Плачет.
Толик–дизелист втащил на крышу тараканий лучемет.
— Чего светитесь? Думаете, все… — начал он и замолк.
Он посмотрел на Лику, на Пулеметчика. Его затрясло.
— Не верю гадам, — сказал он. — Увидели–полюбили–защитили, даже умерли… А если бы не увидели? То как клопов бы, как вшей… и забыли бы без кляксы…
— Успокойся, — сказал Клем. — Не увидишь — не полюбишь.
Возле гостиницы появился Сакен. Он растерянно двинулся в обход по тропинке, встал, покрутился на месте, потом увидел Толика–дизелиста и неловко побежал к гостинице.
— Все проспал, — сказал Клем, — ох, проспал.
Сакен влез на крышу. Он молча смотрел на Лику и Пулеметчика, попеременно вытирая слезящиеся на ветру глаза. Перевел взгляд на Толика–дизелиста, заталкивающего сигарету в мундштук дрожащими руками. Клем вытащил из кармана носовой платок и приложил к разбитой брови.
Толя сел на обледеневший бетон и погладил Лику по смерзшимся холодным волосам.
— Вот и Новый Год, — сказал он.
ПРИЛЕТАЕВО
Для того чтобы угрожающие нам неудачи превратились
в успех, чтобы составился заговор человеческих монад,
следует, продолжая наше знание до последних пределов
и этого достаточно, — согласиться и признать реальность
существования и свечения уже в данный момент этого
загадочного центра наших центров, названного мною
Омегой, который необходим не только для гарантии
какого–то смутного существования в грядущем или смыкания
и равновесия пространства — времени.
Где–то за кромкой леса, под встающим Лебедем, блеснул зеленый огонь. Словно безумно опоздавшая электричка взялась разворачивать погремушку оконных огней. С целлофановым треском загремели мокрые деревья, сливая воду с блестящих листьев. Бормашинный рев электрички стих, зацепившись о старую платформу станции. Тишина, как дыра в крике. Хрипло шуршали деревья. Дождь тащил щетку потока по раскисшим песчаным дорогам, сметая радиоактивную гатчинскую пыль в мертвое аммиачное озеро. Луна засветилась в ветвях. В самом дальнем доме снова блеснул пронзительный зеленый огонь. Далекий слабый вопль саксофона сложился с воющим криком, кажется, грохнул выстрел… Что там? Зеленое пламя залило окно далекого дома, подсветив занавески. Неспелый лимон призрачного пламени взлетел из–за приоткрытой двери и заплясал на скатах огнями святого Эльма. Хриплое стройное пение вплелось в могучее «щ–ща» дождя. Торжествующая песнь летела к Творцу. Дождь рухнул вниз ливнем. Жалким бликом метнулась Луна в захлопывающейся пасти туч. Зеленый огонь застелился вдоль огородов, треща пожаром и источая ласковый запах свежеиспеченного хлеба. В свете одинокого фонаря, торчащего, словно пугало, посреди улицы, возникла женщина. Зеленый свет обволакивал ее ступни, гребущие жирную жижу дороги. Беззвучный крик рвался из дрожащего горла. Керамическим блеском белели обломки зубов в оскаленном рту. Дыхание рвалось, кашлем врывалось в чавканье шагов. Дождь врезался в плечи и газированным потоком рисовал разводы по грязной резине ОЗК. Обмывал кислотные пятна на воротнике, кулаки, прижатые к конвульсирующим ребрам, стекал в лоно под развевающиеся полы плаща, катил по ногам, обрывая налипшие хлопья дорожной грязи. Мерно тренькал звонок у закрытого железнодорожного переезда. Женщина запрокинула лицо к фонарю, оступилась, рухнула коленями в канаву. Она застыла в холодном потоке, ухватившись за штакетник, затем поднялась, оставляя на свежей краске нечеткие следы ладоней. Возле крайнего дома она выползла на до