Ну а впрочем, закончилось все, как обычно, дружеской ничьей 10:10 с последующим братанием, кучей-малой и совместной фотографией. Вратарь Ложкин при этом решил изобразить тушу поверженного медведя, завалившись на снег на переднем плане. Сразу несколько человек с удовольствием поставили ноги на «медведя», вживаясь в роли доблестных охотников.
По поводу окончания важнейшего спортивного мероприятия и вечной российско-бельгийской дружбы Дубков предложил тут же основать Футбольную Федерацию Антарктиды, чем вызвал бурю смеха. По умозаключению Льва Николаевича, эта Футбольная Федерация не подпадала ни под одну континентальную ассоциацию. А следовательно, сборной Антарктиды было гарантировано без всякого отборочного турнира место на любом чемпионате мира.
Окончанием же вечера стал импровизированный банкет и салют.
Достали несколько ракетниц и – айда в небо стрелять: красные, зеленые, синие вспышки. Лица людей освещались яркими сполохами, и на сердце у каждого было весело и тепло.
Но вдруг небо изменилось. На фоне разноцветных бисеринок начали появляться желто-красные всполохи… Люди сначала подумали, что это тоже фейерверк, но очень быстро радость сменилась удивлением, а удивление страхом.
– Война! – спотыкаясь, бежал к полю радиоинженер русских Юрка Нахапетов. – Война!
То, что они поначалу приняли за праздничные залпы, оказалось ядерными космическими взрывами…
Это было их последнее лето. Июль рокового две тысячи тринадцатого года.
Мигель вздрогнул и проснулся. На сердце было тяжело. Ему давно уже не снились никакие воспоминания.
Но в последнее время их почему-то становилось все больше.
Из русской части команды бодрствовал лишь один Батон. Сидя в своей палатке, он что-то негромким хриплым голосом напевал себе под нос и скоблил заросшую щеку армейским ножом. У ног Батона копошилась Чучундра.
– Что, хвостатая? Променяла нас с тобой Лерка, а? Променя-яла. Богу и ладану отдалась. Попу заморскому, хех. Экзотика, м-мать. Ну, ничего. Мы с тобой и так как-нибудь проживем, верно?
Устроившись рядом с его ботинком, мышка деловито чистила мордочку. Прервав бритье, Батон коротко приложился к початой пластиковой бутыли сивухи, которую нацедил из аппарата на камбузе втайне от поваров. Сотканный из водорослей и грибов, мутный приторно-кислый алкоголь привычным теплом растекался по телу. Успокаивал. Баюкал голову, укутывая мысли в теплую вату. Батон снова бухал, и Батону становилось нестерпимо хорошо. Отчаянно хотелось горланить. Душу рвать.
Родина.
Еду я на родину,
Пусть кричат – уродина,
А она нам нравится,
Хоть и не красавица,
К сволочи доверчива,
Ну, а к нам – тра-ля-ля-ля…
Охотник потихоньку в одиночестве добивал бутылку, не заботясь о том, где будет потом похмеляться. Если помногу цедить, поварята быстро просекут. Плевать. Да и растягивать не хотелось, пока вливалось хорошо.
Хотел ли он сам домой? Если бы Батона спросили, он не смог бы дать ответа. Где теперь у каждого из них была их мифическая Родина? Нет больше той великой страны. Пусть и разворованной. Пусть в чем-то неправильной. Лисица хитра, да шкуру ее купцам продают. Но страна все равно была своя…
А теперь и ее не стало. Теперь кругом была только пустота. Пустыня. Ничего больше.
Остались всего-навсего воспоминания. И призраки, являвшиеся во снах.
– Все мы просрали, бля, – посмотрев на Чучундру и ссутулившись, заключил охотник. – Сколько там лет Моисей шатался по пустыне – сорок? Видел бы он нашу старушку сейчас. Двадцать годков минуло, а сколько говна кругом. Проклятые мы с тобой, мышара, а? И чего нам не сиделось на жопах в нашей дыре? Ну, мир посмотрели. Себя показали. А толку…
Зверек молчал.
– Вот и я о том же.
Батон отпил еще.
Обожгло.
Посмотрел на бутылку. Дряни оставалось на пару глотков, с вязким осадком на донышке. Точечки какие-то плавали. Перемешивались. Ну, значит, и харэ.
Он кое-как доскреб щеку и убрал нож.
– Ладно, хвостатая, на боковую пора. Утро вечера мудренее. А ты иди, вынюхивай. К хозяйке давай. Ищет тебя небось… или дрыхнет уже давно.
Мышь еще немного посидела, пока охотник возился, укладываясь в палатке, а потом выбежала из тусклого и рассеянного света фонаря, коротко махнув хвостом.
«Грозный» продолжал свой путь, неуклонно следуя к юго-восточному побережью Балтийского моря.
Следующий день прошел без видимых изменений. Так миновали еще одни сутки. Потом еще одни.
Плыли.
Мигель прервал молитву, намотал четки на запястье и достал из сумки старый замусоленный блокнот, в который давно привык записывать свои мысли и наблюдения, – что-то вроде дневника. За последние годы воспоминаний было не так уж и много, равно как и знаменательных событий, разве что нападение пингвинов в двадцать втором и прибытие в Антарктику «Грозного» с последовавшей за этим трагической развязкой крестового похода балтийских моряков.
Но были и другие воспоминания, уносившие его в далекие годы юности, годы первых неопытных робких переживаний и чаяний. В те дни, когда он еще не был священником, а солдатом-миротворцем. И на его жизни темными пятнами лежали грехи.
Листая страницы, Мигель снова погружался в прошлое…
– …Власти Чили не исключают возможность вывода своих военных из Гаити, находящихся в этой стране в составе миротворческой миссии ООН, – бубнил телевизор в углу тесной комнатки с низким потолком, к которому крепился старенький вентилятор, лениво перемалывавший стоячий удушливый воздух.
– Выключи ты это дерьмо, – Хуан легонько пнул по-турецки рассевшегося на полу перед ящиком Пабло.
– Дай посмотреть, – буркнул тот.
– А то мы не насмотрелись, – хмыкнул Хуан. – Землетрясения, холера, полный букет, господа. Теперь еще сексуальный бартер в обмен на продовольствие хотят повесить. И все про наши задницы. Вытащат они нас, как же. Держи карман шире. Гребаное Гаити.
– Успокойся, – миролюбиво проговорил сидевший на диване Мигель.
– Успокойся, как же, – посмотрел на него напарник. – Тебя, можно подумать, тут все устраивает.
– Нет. Но у нас есть приказ, и мы должны его выполнять, – Мигель встал и закинул на плечо винтовку. – Идемте, нам еще улицу проверять.
Вечерело. На улицах Белладера, граничащего с Доминиканской республикой, куда их забросили в последние дни, было не слишком людно. Несколько запоздалых прохожих, пара успевших примелькаться пьянчуг из соседнего кабака, дети, пинавшие мяч в пыльном дворе за углом. Тоненький ручеек туристов за последние месяцы совсем иссяк. Да и те, что попадались, были знатными любителями пощекотать себе нервы: никто в здравом уме и твердой памяти не согласился бы по доброй воле посетить эту страну. Впрочем, на самом деле это только упрощало работу миротворцев. Каждодневную опасную работу.
Основная задача миротворцев заключалась в охране продовольственных конвоев и патрулировании улиц, ведь местная полиция и армия с этими функциями уже давно не справлялись. Да и отличить местных полицейских с военными от обычных бандитов порой было очень проблематично.
А здесь, на границе с Доминиканской республикой, обстановка была самая напряженная. Тысячи гаитянцев смотрели в сторону соседей с надеждой и нескрываемой завистью. Подумать только – один и тот же остров, одни и те же пальмы, одно и то же Карибское море, но какая разница между двумя странами! Одна – это райский уголок, который привлекает туристов со всего мира. А вторая – страна, одно название которой может отпугнуть кого угодно. И нет ничего удивительного в том, что многие гаитяне спали и видели себя в качестве работников на сахарных плантациях Доминиканской республики. Для многих это был предел мечтаний. А уж получить работу где-нибудь при отеле – это уже настоящая фантастика, счастливый лотерейный билетик. А сейчас, после того чудовищного землетрясения, произошедшего недалеко от Порт-о-Пренс, ситуация только усугубилась.
Тогда Мигелю казалось, что вот он – настоящий ад и самое дно человеческого падения.
Бизнес по переправке людей из Гаити в Доминиканскую республику расцветал буйным цветом. Многочисленные группировки постоянно устраивали между собой стычки за право владения этим неиссякаемым источником обогащения. Но все они были готовы объединиться на некоторое время, когда какая-то третья сила появлялась на горизонте. И этой третьей силой оказались миротворцы. Они должны были поддерживать хоть видимость какого-то порядка, который устраивал далеко не всех. Сейчас Гаити больше всего напоминало Тортугу в момент своего пиратского расцвета. Беззаконие и право сильного – вот что стояло на вершине. Да и не просто так, видимо, Тортуга входила в состав Гаити. Был в этом какой-то высший смысл.
Чили откликнулись одной из первых на призыв мирового сообщества о помощи гаитянскому народу. По составу миротворцев можно было изучать географию обеих Америк. Но вот только среди равных были те, кто считал себя равней остальных. В то время как американцы и канадцы окапывались на своих базах и давали бравурные интервью по поводу собственных успехов, всю грязную работу приходилось делать чилийцам, бразильцам, аргентинцам.
С каждым днем нападения на миротворцев учащались. Но если сначала все происходило как-то спонтанно, то теперь это все больше напоминало охоту. Охоту, главными трофеями в которой были голубые каски. Пару раз миротворцев даже брали в заложники в надежде на хороший выкуп. Но эти конфликты быстро разрешались. Или по доброй воле, или в ходе жестких и решительных действий со стороны миротворцев. И на то они имели полное право. Это, конечно, не афишировалось, ведь солдаты с шевронами ООН всегда и всюду должны были представляться рыцарями без страха и упрека, всегда готовыми прийти на помощь тем, кому она действительно была нужна.
Мигелю и его товарищам обещали, что в скором времени их должны были заменить, но конкретной даты никто не назвал. И эта неопределенность выматывала еще сильней, чем постоянные патрули и гнетущая обстановка. А капитан Вакасо на все резонные вопросы старался только отмалчиваться, не комментируя действия и обещания начальства. Но по нему было видно, что его сложившаяся ситуация беспокоит не меньше остальных.