– Наоборот. Они по-прежнему намного страшнее всего, что мы тут расплодили за двадцать лет, – парировал Батон. – Здесь чужая территория, мы не знаем, с чем предстоит столкнуться. Не лезь в это, дочка.
– Я после Африки и всего, что было, ничего уже не боюсь. Лишние руки не помешают, – отрезала девушка. – И я тебе не дочь.
– Ладно. Проехали, – сдался охотник. – Но я с тобой нянькаться не буду. Пусть тебя твой святоша и пасет, если хочет.
– Справлюсь. Не волнуйся.
И вот Лера была в оружейной и собиралась вместе с остальными. Чучундра в очередной раз осталась в каюте.
Рядом устроился Пушкарев, внимательно проверявший свою винтовку и обработанную дезактивирующими растворами химзу.
– А Копенгаген был красивым городом? – выдвинув из ножен «Клен», спросила соседа Лера.
– Да. Очень, – отозвался сталкер. – Как игрушечный. Особенно зимой, в сочельник. Улочки, башенки, ратуши… Это был город сказок.
– Здорово. А я вот никаких городов не видела. Только по рассказам старших знаю.
– Любишь всякие легенды?
– Люблю, – улыбнулась девушка.
– Ты ведь без них выросла, да? – пожалел собеседницу Пушкарев. – Какие в нашем аду могут быть сказки. Ни Карлсона, ни муми-троллей, ни Русалочки.
– Я про Колобка и Гремушку знаю, – откладывая нож, неуверенно ответила Лера, смущенная непонятными именами.
– Гремушка? – в свою очередь удивился Олег. – Кто это?
– Это домовой. Он живет в трубах и выходит только по ночам, когда все спят. Он охраняет дом от напастей. Сидит себе за стенами и гремит.
Эту сказку дед специально придумал и рассказывал маленькой девочке, чтобы она не боялась шума за стенами, когда прочищали системы водоснабжения Убежища. Лера об этом знала. Но все равно выдуманное существо, у которого и толкового описания-то не было, нередко помогало ей спокойно заснуть. Даже когда она уже стала взрослой.
Ерофеев знал, что с помощью сказок можно было лучше понять своего ребенка, его переживания, желания и мечты. Их чтение сближало малыша и его родителей, создавало доверительные отношения между ними, улучшало шаткий психологический климат в семье. Ведь воспитавший Леру старик поначалу являлся единственным близким для нее человеком на всем оставшемся свете. Батон-то появился намного позже.
Да и дети быстро росли. Год под землей шел за несколько.
Ничего с этим нельзя было поделать. Накопленные человечеством сказания и предания неуклонно забывались, стирались и выветривались из памяти, вытесняемые заботами и невзгодами нового мира. Что-то, какие-то крохотные обрывки еще хранились в старинных книгах, приносимых добытчиками с поверхности. Но их с каждым годом становилось все меньше. Брошенные человеком руины быстро нищали.
Вот и стали со временем появляться в подземных комнатушках и переходах новые герои нового мира. Загадочные гномы, обитатели глубоких пещер, заботливые домовики, могущественные колдуны, волшебники и отважные богатыри-добытчики, сражающиеся на поверхности с драконами… Лишившееся прошлого человечество заново, на новый лад переписывало утраченные истории, по-прежнему испытывая острую потребность в чудесах.
Так рождались сказки апокалипсиса.
– А какие истории были в Копенгагене? – спросила Лера, возясь с «химзой».
– О, самые разные. Добрые и грустные. Веселые и не очень. И ведь знаешь, даже про сам город существует одна старая легенда.
– Какая? – заинтересовалась девушка.
– А вот какая, – Пушкарев придал своему голосу как можно больше загадочности. – В далекие древние времена богиня Гефион заколдовала одного шведского короля, и он пообещал ей отдать столько земли, сколько она сможет вспахать за ночь. Гефион превратила своих сыновей в быков, и они во тьме вспахали весь остров Зеландия. Там и появился Копенгаген.
– А как это – пахать на быках?
– Ты не знаешь таких?
– Только буренок видела, – подумав, сказала Лера. – Они у нас в окрестностях живут.
– Вы берете у них молоко? – заинтересовался Олег. – И как, не фонит?
– Нет. У них вместо молока кислота.
– Ексель-моксель… И много у вас там подобной живности?
– Неподалеку раньше была животноводческая ферма. Так что много чего развелось. Мы с Батоном частенько на них охотились.
– Значит, ты выросла на улице, – заключил сталкер.
– Можно сказать и так.
– А ведь раньше это выражение имело совсем другой смысл, – грустно усмехнулся Пушкарь.
– Какое?
– Оно обозначало неблагополучие. Это относилось к детям и подросткам из проблематичных семей. Ребята были предоставлены сами себе и творили что хотели. Пили, курили, кололись. Свободная любовь. Частенько все это заканчивалось колонией или тюрьмой. Или еще чем похуже.
– А что, может быть еще хуже? – Лера удивленно подняла брови.
– Смерть. Кроме нее больше ничего.
– Я росла без родителей.
– Да по тебе это видно, – убирая магазины в подсумок, рассмеялся Олег. – Ты жесткая вся. Самостоятельная. Ершистая, хоть уже и не подросток. Хотя в нынешние времена это уже стало нормой. Раньше вот говорили, что дети быстро растут. А сейчас и того быстрее. Едва из пеленок выберутся да молоко со рта оботрут, так сразу – хвать! – за оружие цепляются. На поверхность просятся.
Лера мысленно с ним согласилась. Вспомнила друга детства Юрика, который остался там, далеко, в Убежище. Веселый и хитроватый парень. Каким она увидит его, когда вернется? Уже самостоятельным, взрослым добытчиком, смело шагающим по поверхности, или все таким же милым, стеснительным пареньком? Когда-то, прячась за юношеской бравадой, чтобы не покраснеть или смутиться, он подарил ей на день рождения пудреницу, ставшую для нее талисманом. Последним осколочком дома. И где он только ее достал? Не украл же. В Пионерской общине такие номера не проходили и не оставались безнаказанными. Наверняка попросил у матери или выменял у кого-то. Интересно, какую маленькую жертву ему пришлось для этого принести? Лера никогда об этом раньше не задумывалась.
– До нашего путешествия я была другой. А потом столько всего увидела, что уже впору самой истории рассказывать.
– А что случилось с твоими родителями?
– Погибли. Давно. В Антарктике.
– Да уж. Далеко.
– Они были исследователями, биологами. Поплыли туда накануне войны что-то там изучать.
– А как ты попала на лодку?
– Сбежала из дома, чтобы замуж за одного придурка не идти.
– Видно, сильно припекло тебя, да?
– Не то слово, – хмуро отозвалась Лера, начиная немного нервничать от того, что разговор уходил в неприятное для нее русло.
– Тяжело, небось, с мужиками?
– Привыкла, – почти собравшись и проверив «Бизон», девушка решила сменить тему. – А сколько лет твоему сыну?
– Девять, – вздохнул Пушкарь.
– Как зовут?
– Фома.
– Необычное имя.
– Это из Библии, – пояснил Олег и, помолчав, продекламировал: – «Фома же, один из двенадцати, называемый Близнец, не был тут с ними, когда приходил Иисус. Другие ученики сказали ему: мы видели Господа. Но он сказал им: если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра Его, не поверю. После восьми дней опять были в доме ученики Его, и Фома с ними. Пришел Иисус, когда двери были заперты, стал посреди них и сказал: мир вам! Потом говорит Фоме: подай перст твой сюда и посмотри руки Мои; подай руку твою и вложи в ребра Мои; и не будь неверующим, но верующим. Фома сказал Ему в ответ: Господь мой и Бог мой! Иисус говорит ему: ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны не видевшие и уверовавшие».
– Ты знаешь Библию наизусть? – дослушав, удивленно приподняла брови Лера, застегивая на запястье уцелевшие СИГ-РМ1208[3], которые накануне нашла в оружейке. Драгоценные батарейки удалось сохранить благодаря зарядному устройству. И вот, ходики до сих пор шли, спасибо хорошему швейцарскому механизму и заботе внимательного к мелочам Паштета.
– Отрывками.
– У меня она тоже есть. Я знаю, что таких книг в мире осталось немного, поэтому берегу. Но про это я еще не читала. Подобные вещи говорил один человек в нашем Убежище. Его звали Птах. И называли блаженным.
– У нас в бункере тоже есть свой святой. Так мы о нем говорим. Он еще и учитель.
– Такие люди везде нужны, – заметила Лера, пакуя в подсумок коробочку аптечки АИ-2 с промедолом и тареном. Так, на всякий случай. Может, и не пригодится. Она надеялась.
– Согласен. Вот и у вас на борту священник. Он из вашего Убежища?
– Нет. Присоединился к нам позже, в Антарктике. Он чилиец.
– Надо же, а по-русски хорошо говорит.
– У него был учитель. А почему ты так назвал сына?
– Хотел, чтобы он верил. Верил в то, что в нашем мире еще осталось место доброте и чудесам. Несмотря ни на что. Верил.
– И я когда-то верила…
– А теперь?
– Теперь знаю, что ничего уже не изменится. Нам осталось только выживать.
– Грустно это все, не находишь?
– А что делать? Сами во всем виноваты. Никто не просил предков устраивать ту войну. Но все случилось так, как случилось.
– Как случилось, – эхом повторил Олег.
– Ты хорошо назвал сына. Пусть у него будет надежда, – улыбнулась Лера, прицепляя к «Бизону» лазерный целеуказатель и проверяя затвор. – Все, я готова.
– Я тоже.
– Смотри, я поручилась за тебя перед остальными, – предупредила девушка. – И если это все-таки окажется ловушкой…
Сказав это, она почему-то подумала об оставшейся в каюте Чучундре. Зверька на предстоящую важную вылазку брать с собой не решилась. Не до этого. Пусть лучше сидит, а не шмыгает по лодке.
– Нет там никакой ловушки, – насупился Пушкарь.
– Но Ворошилов тоже прав. На берегу может быть засада, и что тогда?
– Я знаю там укромное место. Попробуем пристать незаметно и обойти их по суше.
– Будем надеяться. Я уже была наверху. С берега мы просматриваемся как на ладони.
– Скоро должен подняться туман. Это сыграет нам на руку.