Я ошеломленно теребил волосы.
— Невероятно! Утром мы оба так радовались. У нее начала двигаться нога. Мы решили, что к нервам возвращается чувствительность.
— Увы, это всего лишь самопроизвольные сокращения мышц. Следствие инфекции.
По напряженному взгляду чувствовалось, что доктор Пробст сказал не все.
— Советую вам быть готовым ко всему.
Он коснулся моего плеча, повернулся и ушел. Я постоял немного, после чего отправился в мужской туалет. Там была всего одна кабинка, поэтому я запер входную дверь, опустился на холодные плитки пола и стал молиться.
— Боже, если ты меня слышишь, я отдам тебе все, только сохрани ей жизнь. Умоляю, не отнимай у меня Маккейл.
Я провел на коленях, в своей неистовой молитве, минут десять, пока кто-то не начал дергать ручку двери.
«Способен ли я на еще большее смирение? — думал я. — Стоять на коленях в общественном туалете! Бог наверняка услышит мои молитвы». Но мои ощущения были иными. Я чувствовал, что молюсь в пустоту. С таким же успехом я мог взывать к писсуару. Я поднялся, покинул туалет и вернулся в палату Маккейл. Ее лицо стало заметно бледнее.
— Что сказал врач? — тихо спросила она.
— Сказал, что у тебя легкая инфекция, — не желая ее пугать, солгал я.
— По-моему, не очень-то легкая.
Маккейл болезненно поморщилась.
— Как же ты устал от всего этого.
Я взял ее за руку.
— Я устал от тех мучений, которые ты вынуждена испытывать.
— Это долго не продлится.
— О чем ты?
Она закрыла глаза.
— Никуда не уходи. Оставайся рядом.
ГЛАВА 15
«Не обманывайте себя. События всегда могут принять еще более скверный оборот».
Болеутоляющие сделали свое дело, подарив Маккейл три часа сна. Температура понизилась до сорока градусов и замерла на этой отметке. Все остальные показатели оставались более или менее одинаковыми, что можно было отчасти считать благом.
Около девяти часов вечера Маккейл открыла глаза. От жара ее веки отяжелели. Она попыталась говорить, но слова давались ей с трудом, и я не мог разобрать их. Тогда я приложил ухо к ее губам.
— Что ты сказала?
— Оркас, — еле слышно прошептала она.
— А он тут при чем? — удивился я.
— Я хотела поехать туда с тобой.
Оркас — самый крупный из островов Сан-Хуан, расположенный к северу от береговой части штата Вашингтон. Мы праздновали там мое окончание колледжа, поселившись в пансионе, устроенном из бывшей фермерской усадьбы. Путешествие туда было одним из любимейших моих воспоминаний. Нигде я не испытывал такого счастья, как там. И нигде острота моей любви к Маккейл не была столь сильной, как на острове Оркас.
— А знаешь, когда я поняла, что выйду за тебя замуж?
— Когда?
— В клубе. Ты сказал, что никогда не оставишь меня.
Ее лоб перерезали морщины, будто воспоминания требовали болезненного напряжения.
— Ты помнишь? — прошептала она.
— Да.
Маккейл с трудом проглотила слюну.
— Ты никогда меня не оставлял.
— И никогда не оставлю.
— Зато я тебя оставляю, — помолчав, промолвила она.
Лицо Маккейл было мокрым от слез.
— Не надо так говорить!
— Обещай мне…
— Микки, не надо…
— Прошу тебя, выполни две мои просьбы.
У меня заколотилось сердце.
— Какие?
— Не оставляй меня.
— Ты же знаешь, я никогда тебя не оставлю.
Она снова с трудом проглотила комок слюны.
— Я не хочу умирать в одиночестве.
Меня прошиб холодный пот.
— Микки, не говори таких слов. Ты не умрешь.
— Прости. Понимаю, тебе тяжело это слышать.
— Ты справишься с этой чертовой инфекцией. Мы справимся.
— Ладно… пусть так.
Эти слова она произнесла одними губами и вновь закрыла глаза.
Через несколько минут в палату вошла медсестра. Она проверила показания мониторов и нахмурилась.
— Что случилось? — спросил я.
— У вашей жены падает кровяное давление.
— Чем это опасно?
— Я должна сходить за доктором. — И медсестра быстро покинула палату.
Вскоре после ее ухода Маккейл открыла глаза, но на меня не смотрела и ничего не говорила.
— Микки, ты не можешь уйти, оставив меня. Я не смогу без тебя жить.
Она молча глядела на меня.
— Ну почему я тогда тебя не послушал? Если бы я остался дома, как ты просила, мы бы сейчас не находились здесь.
Маккейл стиснула мне руку настолько, насколько позволяли покидающие ее силы. У меня по щеке скатилась слеза, которую я незаметно стер. Я смотрел в лицо Маккейл.
— Микки, какая твоя вторая просьба?
Она молчала.
— Ты просила выполнить две твои просьбы. Какая вторая?
Маккейл проглатывала скопившуюся слюну, затем ее губы дрогнули и слегка шевельнулись. Я вновь приложил ухо к ее губам.
— Что, дорогая?
— Живи, — выдохнула она.
Я невольно отпрянул. Маккейл закрыла глаза. Вернулась медсестра. С ней пришел дежурный врач.
— Отойдите, пожалуйста, — произнес он.
Врач спросил, разрешаю ли я сделать жене внутривенный укол. Я кивнул. После укола врач ввел ей в рот вентиляционную трубку и протолкнул в горло. Мои мысли перемешались. Происходило то, чего ни в коем случае не должно было происходить. Точной последовательности событий я не помню. Это походило на сон, где не ощущаешь течения времени. Фразы, которыми обменивались врач с медсестрой, повисали в пространстве.
— У нее шок…
— По-прежнему падает…
— Сердцебиение продолжает нарастать…
Количество медиков в палате возрастало, и все они занимались какими-то делами. Вскоре у Маккейл изменился ритм дыхания. Вдох давался ей с заметным трудом, а между вдохом и выдохом возникала тревожная пауза.
— Дыхательная недостаточность.
А затем послышался самый страшный из всех звуков. Прерывистые «бип-бип» сменились однотонным, пронзительным сигналом.
— Остановка сердца.
Врач лихорадочно принялся массировать грудную клетку Маккейл, потом схватился за пластины дефибриллятора.
— Выключите этот вой! — крикнул он медсестрам.
Визг смолк. Врач продолжил массаж грудной клетки.
Через семь минут все закончилось. Моя любовь покинула этот мир в сорок восемь минут первого ночи.
— Я люблю тебя, Микки. И всегда буду любить, — успел я сказать.
ГЛАВА 16
«Все потеряно».
В палате появилась социальный работник и встала рядом со мной. Я не видел, как она вошла и сколько времени находилась здесь.
— Она ушла, — произнес я, не глядя на социального работника.
ГЛАВА 17
«Я бы отдал все, только бы ее вернуть. Все, что угодно. Но мне нечего было предложить взамен. Даже свою жизнь. Особенно свою жизнь. Что ценного в такой разбитой жизни, как моя?»
Два следующих дня промелькнули в туманной череде событий. В основном люди из похоронного бюро таскали меня по разным местам — упрямого клиента, которому надо было продать совершенно не нужные ему вещи. Я вспомнил механически четкие действия отца, отдававшего распоряжения по организации похорон моей матери. Мое упорное отрицание смерти Маккейл исчезло. Словно робот, я проходил все этапы подготовки к похоронам. Выбрал гроб, надгробный камень, составил некролог, подписал какие-то бумаги. Нашел погребальное платье — расшитое бисером, шелковое, с аппликацией и передними складками. Последний раз Маккейл надевала его в январе, когда я получал награду Вашингтонской ассоциации рекламы. Она была самой красивой женщиной в зале. В эти дни я впервые осознал, что у меня не осталось друзей. И у Маккейл их тоже не было. Прежних мы давно удалили из своей жизни. Единственными людьми, с кем мы общались, были банковские служащие, принимавшие и перечислявшие платежи. Нам с женой хватало общества друг друга. Я никогда не думал, что мне понадобятся друзья. И здесь я ошибался.
В четверг прилетели Сэм и Глория, мачеха Маккейл. Я встретил их у дверей похоронного заведения. Увидев дочь в гробу, Сэм разрыдался.
— Моя маленькая девочка, — всхлипывая, повторял он. — Моя маленькая девочка.
Мой отец прилетел через два дня, накануне похорон. Верный себе, он говорил мало, за что я был ему благодарен. Я видел, что отец переживает за меня, и этого уже было достаточно. Отец остановился у меня и спал в гостевой комнате на первом этаже.
Всю ночь лил дождь. Я сидел в кухне и слушал, как миллионы капель бомбардируют землю. Спать я не мог. В три часа ночи в кухню вошел отец. Я сидел за столом и глядел в пустоту. Передо мной стояла чашка с давно остывшим кофе без кофеина.
— И мне не спится, — сказал он. — Не возражаешь, если я посижу с тобой?
Я кивнул. Отец вытащил стул и сел напротив меня. Несколько минут мы сидели молча. Потом он произнес:
— Когда умерла твоя мать, у меня возникло ощущение, будто я лишился половины тела. Причем той, где сердце. Поначалу я сомневался, сумею ли жить дальше. Если честно, я не очень-то и знал, зачем мне жить дальше. — Отец с нежностью посмотрел на меня. — Даже не представляю, что бы я делал, не будь тебя. Сломаться, имея маленького ребенка, — непозволительная роскошь.
— Маккейл хотела детей, — сказал я. — А я твердил ей: надо подождать. — Я потер воспаленные от бессонницы глаза. — Завтра, завтра, не сегодня. Думал, что мы властны над завтрашним днем.
Отец молчал, и мои слова растворились в пространстве ночной кухни.
— А домой не хочешь съездить? Пожил бы в родных стенах, — проговорил он.
Я покачал головой.
— А как твой бизнес?
— Неважно.
— Может, тебе на какое-то время с головой уйти в работу?
Мы опять сидели молча.
— Пап?
— Да?
— Как тебе удается справляться… со всем этим?
— Сам не знаю.