высказаться. К кафедре направился наш ученейший секретарь, доктор психологических наук, профессор Альберт Аввакумович Липкин. Липкин был обладателем бороды, ныне несколько поседевшей, которой вполне мог бы позавидовать какой-нибудь Тиглатпаласар, Навуходоносор или Ашшурнасирапал. Он также славился своей научной ортодоксальностью и беззаветной преданностью идеям отца-основателя трансперсонализма Станислава Грофа: шаг влево, шаг вправо – расстрел. Когда перед шестидесятилетним юбилеем Георгий Тигранович намекнул, что хотел бы узнать, какой подарок Альберт Аввакумович надеется получить от института, тот пожелал полное собрание сочинений Грофа на оригинальном английском языке с приложением ранних чешских статей, которое и получил под аплодисменты растроганных сотрудников. Он был гонителем всяких ересей вроде лжеучения
Кена Уилбера («Обратите внимание, на Западе трансперсонализм переживает острейший кризис – там книги Уилбера стоят во всех магазинах в разделе „философия" в таком количестве, будто это Кант, Гегель или Гроф!») и правой рукой или верным оруженосцем Георгия Тиграновича. Оказавшись у нашего аналоя для выступлений, он немедленно, с чувством глубокой убежденности в директорской правоте заговорил своим густым месопотамским басом о необходимости лелеять и пестовать «золотой фонд» института, о том, что ради этой великой цели необходимо «потуже затянуть пояса», о нравственном воспитании всяких тунеядцев, которые хотят на халяву родить или подлечить свою голову в институтской клинике и правильности требования медицинской справки перед посещением психоделички ad majorem Dei gloriam[3] (под Богом здесь следовало понимать, конечно, Грофа). На этом собрание закончилось, и все относительно тихо разошлись по секторам.
Я позвонил в китайское консульство, узнал там, что для получения гонконгской визы нужно официальное приглашение, спустился вниз к референту директора отправить факс в оргкомитет конференции с просьбой выслать приглашение по факсу же и, не обнаружив на месте Сергея, с которым собирался выпить по кружечке пива, отправился домой, закрыв за собой тяжелую институтскую дверь с ее массивной медной ручкой.
Если вы хотите узнать о том, что было дальше, прочтите следующую главу.
В предыдущий раз я проходил психоделическую практику три года тому назад при весьма специфических обстоятельствах. В институт приезжала делегация перуанских трансперсоналистов, в которую входил настоящий индейский шаман. Узнав, что у нас существует психоделическая практика, он предложил одному добровольцу испробовать на себе действие одного индейского снадобья, известного у нас как аяхуаско, или «вино мертвых», хотя его также часто называют «яге» или «яхай» (по действию оно близко к психоделику ДМТ, принимаемому вместе с ингибитором). Я вызвался в качестве волонтера и после определенной подготовки, включавшей в себя однодневный пост, получил от шамана (в клинических условиях, разумеется) некое питье, которое и проглотил за один прием. Первое время ничего не происходило, и я даже стал сомневаться в эффективности аяхуаско, но минут через пятнадцать я ясно услышал звуки льющейся воды. Постепенно звуковые эффекты дополнились зрительными. Палата клиники померкла и исчезла, и я увидел некий бассейн, окруженный высокими каменными стенами, образующими круг и сложенными из необработанных валунов, блестевших под светом немногочисленных факелов, закрепленных между валунами. Но самое интересное находилось в центре бассейна: там сидело огромное существо, нечто среднее между драконом и динозавром, из его пасти извергались потоки воды, которые и производили тот шум, который я услышал в начале. Шум все нарастал, превращаясь в грохот водопада. Картина сменилась, и я оказался на плоту в середине бескрайнего океана. Волнение воды было умеренным, и волны с приятным шумом ударялись о борта плота. Океан блистал лазурью, горизонта не было, ибо небо сливалось с водой в едва заметной дымке; оба пространства незаметно переходили одно в другое: небо становилось морем, а море небом. Внезапно раздались звуки совершенно незнакомой, но буквально чарующей музыки, напомнившей мне о гомеровских сиренах. Вскоре я увидел и источник музыки – сравнительно небольшие парусные ладьи, примечательные прежде всего своими экипажами, состоявшими из драконообразных существ (определенно, рептилии), игравших на каких-то неведомых музыкальных инструментах и жестами манивших меня к себе. Я почувствовал, что если отвечу на их приглашение, то умру. Поэтому я постарался не слушать музыку и не смотреть на драконоидов. Сцена снова изменилась: плот и ладьи исчезли, и я как будто бы воспарил над поверхностью океана. Суши нигде не было, ничто не нарушало непрерывности водной глади, переливавшейся сине-зелеными цветами и блестевшей алмазами пены под палящими лучами солнца. Внезапно налетел ветер, поверхность моря вскипела, ввысь взметнулся столб воды, – взметнулся и пал обратно в пучину вод, из которой поднимался окутанный паром остров с застывающими потоками лавы на поверхности. Снова тишина, покой и бескрайняя лазурь. И вдруг грохот, гром, мрак, свет, блистание молний, шум титанической битвы где-то за тучами, полыхающими огнем и мраком! Немыслимо яркая молния рассекла тьму, прогремел раскат раскалывающего голову на части грома, и снова наступила тишина, снова засияло солнце, освещая поверхность океана и скалистый вулканический остров, поднявшийся из бездны. Я почувствовал, что стою на острове. Меня мутило, затем охватило чувство приближения смерти, хотя никакого страха за этим не последовало. Прямо передо мной стояло дивное существо, что-то вроде то ли дракона со сложенными кожистыми крыльями, то ли огромной летучей мыши. Вокруг на задних лапах передвигались еще несколько подобных тварей – и отвратительных, и прекрасных в одно и то же время. Голос существа зазвучал прямо у меня в мозгу: «Сие есть тайна превеликая, но поскольку ты вот-вот умрешь, я открою ее тебе, раз уж ты здесь, на заре жизни твоей несчастной планеты. Мы были царями мира прежде, чем мир стал быть, и стал он быть против воли нашей, но мы вошли в него и поселились в нем, хоть и ненавидели его, даже не подозревая ранее, что вообще может быть нечто, подобное ненависти. Но наши враги преследовали нас, и там, вдали, куда ты не можешь проследовать даже мыслью, произошла великая битва, и враги наши одолели нас и низвергли на эту планету. Теперь мы будем царить на ней и править ею с помощью этого», – тут он показал мне некую спираль, которая странно напоминала рисунок ДНК в учебниках биологии.
Снова все померкло, и в голове зазвучала торжественная и величественная музыка. Некий голос запел неведомый гимн, от красоты которого защемило сердце. Я не понимал слов, но чувствовал, что в песнопении говорится о состоянии свободы и покоя, которое было некогда и которое будет снова. Я опять почувствовал, что умираю; на этот раз все мое существо пронзил панический ужас. Потом я узнал от индейца, что закричал, после чего он влил мне в глотку противоядие. Пришел я в себя только через несколько часов и так ослабел, что из клиники меня выпустили лишь через два дня. Понемногу меня стали беспокоить какие-то смутные ассоциации, и я попросил, чтобы в палату принесли Библию. Открыв Откровение Иоанна Богослова, в народе более известное как Апокалипсис, я с удивлением и некоторым страхом прочитал следующие фрагменты:
И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе.
И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним (12: 7–9).
И еще один:
И пустил змий из пасти своей в след жены воду как реку, дабы увлечь ее рекою.
Но земля помогла жене, и разверзла земля уста свои и поглотила реку, которую пустил дракон из пасти своей (12: 15–16).
На следующий день после выписки я снова встретился с шаманом в институтском коридоре, и тот спросил о моих впечатлениях от аяхуаско. Я очень кратко рассказал ему содержание своих видений, не упомянув только про рассказ драконоида, но заметив, что он называл себя и своих сородичей царями мира. Тут индеец широко улыбнулся и сказал:
– Так они это всем рассказывают. На самом же деле они цари только внешней тьмы.
И он указал рукой на потолок. Я чуть не разинул рот от изумления.
Вернувшись домой, я написал сонет, подражая, отчасти вполне сознательно, Максимилиану Волошину:
Открылись в лучезарности небес
Ярчайшие, невидимые светы,
И бытие дает свои ответы
На речи, что шептал тенистый лес.
И корни в землю, к пламенному центру
Стремятся за живительной водой,
Но к небу устремлен главой седой
Ствол, неподвластный стонущему ветру.
И в трепете мы откровенья ждали,
Вот весть пришла: исполнился Завет;
Вот истина, которой мы алкали.
Но вести сей сердца не постигали,
Не оставляли в душах наших след
Врата, в иные манящие дали.
Глава II,в которой нежданный гость открывает мистические тайны, а старый друг повествует о добре и зле
Открыв мне дверь (приходя домой, я всегда звоню условным звонком, а не открываю дверь ключом), моя жена Инна сразу же сообщила:
– А тебя уже давно ждут.
– Кто?
Вместо ответа она пожала плечами. Надо сказать, что это известие меня отнюдь не обрадовало. Терпеть не могу, возвращаясь домой, обнаруживать подобные сюрпризы. Хочется расслабиться и пообедать наконец – на работе я никогда не ем. А сегодня у меня и вообще весь день голова болит. Но делать нечего: пришли так пришли.
– Где он сидит?
– В твоем кабинете.