– Из ружья, – пробормотал Льюис, sotto voce[17].
– А Морс на месте? – запустила пробный шар патологоанатом.
– Вернется после полудня.
– О!
Казалось, все ждут не дождутся Морса.
Особенно Льюис.
Глава пятьдесят девятая
Вот причина, по которой матери более преданы своим детям, чем отцы: они больше страдают, давая им жизнь. И в большей степени уверены, что их дети – это их дети.
Полуденное солнце сияло на светло-коричневом камне зданий колледжей, и шпили Оксфорда взирали на грешную землю все с тем же равнодушием. Автомашина с яркими опознавательными знаками полиции проехала от Хедингтон-хилл к Плейн, затем через мост Магдален в Хай. На заднем сиденье сидел Морс, трезвый и молчаливый, поскольку он достаточно много сказал увядшей женщине сорока с чем-то лет, сидевшей около него с красными от недавних слез глазами. Губы ее все еще дрожали, но маленький подбородок был тверд, что свидетельствовало в какой-то степени даже о ее мужестве перед лицом ужасных событий, о которых она узнала около двух часов назад, – когда раздался звонок в дверь дома ее сестры в Биконсфилде. Известие, что ее муж убит, а единственный сын сбежал из дома, не столько опустошило ее, сколько ошеломило. Образовалась стена: ее эмоции и реакции, с одной стороны, и внешняя реальность случившегося – с другой.
И конечно, помог разговор – разговор с главным инспектором, который, кажется, хорошо понимал, как и почему она страдает. Не то чтобы она слишком уж обнажила перед ним душу, но рассказала о все увеличивающемся отвращении, которое испытывала по отношению к тому, кто был ее мужем: к человеку, который медленно, но неизбежно обнажал в течение совместной жизни свою истинную натуру – натуру мелкую, нечестную, иногда жестокую. Филип – так долго маленький мальчик тысячекратно возмещал ей утрату любви и уважения к мужу. В детском саду, в начальной школе, даже в первые годы в средней школе, совершенно точно до двенадцати лет, Филип всегда искал опоры у матери, поверял ей свои тайны, обнимал ее (так ласково!), когда был благодарен или счастлив. Она гордилась тем, что именно ее он так любит.
Было ли это преднамеренным мстительным намерением или нет, она, честно говоря, не знает, но вскоре после перехода Филипа в среднюю школу Джордж начал усиливать свое влияние на мальчика и различными способами искоренять его привязанность к матери, всячески поощряя и взращивая представления о том, что тот уже взрослый, становится мужчиной и должен поступать по-мужски. По выходным он брал его с собой на рыбалку, часто возвращаясь из паба "Королевское солнце" с несколькими банками пива, одну неизменно предлагал своему юному сыну. Затем духовое ружье! На тринадцатый день рождения Джордж купил ему духовое ружье, и очень скоро Филип подстрелил воробья в садике, который клевал зерно, насыпанное ею для птиц. Какой ужасный вечер последовал за этим, какой разразился скандал, когда она обвиняла его в том, что он портит сына! Постепенно речь Филипа становилась грубой, а затем огрубели и его манеры. У них с отцом появилась привычка пересмеиваться по поводу шуток, которые были "не для женских ушей". Отзывы из школы становились все хуже и хуже, у Филипа завязалась дружба с некоторыми наиболее гнусными парнями из класса, которых он приводил домой, где они запирались и слушали поп-музыку.
Год назад вспыхнула грандиозная ссора между отцом и сыном по поводу рюкзака, в результате которой в доме воцарилась атмосфера взаимной неприязни. Она до сих пор не знает точно, что же тогда случилось, но знает, что муж врал о времени и месте, где он нашел рюкзак. Почему она думает, что он врал? Потому, что ни Филип, ни Джордж не водили в то утро собаку на прогулку вдоль шоссе: с ней ходила она. Филип очень рано уехал в Оксфорд на экскурсию, муж, проснувшись, был так скрючен радикулитом, что не мог добраться даже до уборной, не говоря уже о прогулке по шоссе. Но она знала, что Джордж где-то нашел рюкзак – или кто-то дал его ему – в то самое воскресенье, когда шведская девушка исчезла, то воскресенье, когда Джордж отсутствовал всю вторую половину дня, а затем снова ушел и напился, насколько она помнит. Должно быть, именно в этот воскресный вечер Филип и обнаружил рюкзак, скорее всего, в дальнем углу гаража, куда он полез, насколько ей известно, за горными ботинками для школьной экскурсии на пик Дистрикт, – нашел также, как она подозревает, фотоаппарат и бинокль. О, да! В этом она уверена, потому что сама нашла их в комнате Филипа. Только потом она узнала, что Филип вынул катушку с отснятой пленкой и, видимо, проявил пленку в школе, где он активно занимался в фотографическом кружке.
Большая часть этой информации уже была известна Морсу – она чувствовала это. Но внешне все выглядело так, как будто она целиком завладела его вниманием, со слезами и всхлипываниями рассказывая всю эту историю. Он не спросил ее, откуда она узнала о фотографиях, он, должно быть, и так догадался. Но он никогда не узнает о других фотографиях – порнографических фотографиях шведской девушки, которую она узнала по паспортной фотографии, напечатанной в "Оксфорд таймс". Нет! Она ничего не скажет Морсу об этом. Не скажет и об "увеселительных" угонах – и о своем смятении, когда она прочитала эти ужасные слова в его дневнике, слова о визжащих шинах и криках маленькой девочки, лежащей в луже собственной крови... Нет, ее сын выглядел бы еще хуже, если она расскажет об этом, и она никогда этого не сделает. Где бы он ни был и что бы он ни сделал, Филип всегда останется ее сыном.
Когда машина свернула налево к полицейскому управлению, она увидела стайку голубей, клюющих что-то на асфальте, которые вдруг внезапно, громко хлопая крыльями, взлетели на башню. Взлетели. Свободные! И Маргарет Далей, в голове у которой острыми ударами стучала боль, подумала, почувствует ли она когда-нибудь себя свободной...
– Молоко и сахар?
Маргарет Далей, мысли которой блуждали очень далеко, все же услыхала эти слова и взглянула в лицо инспектору, в его пронзительно голубые, но добрые глаза, как ей показалось, сейчас почти виноватые.
– Без сахара. Только молоко, пожалуйста.
Морс положил ей руку на плечо.
– Вы храбрая женщина, – спокойно сказал он.
Внезапно шлюзы полностью открылись, и отвернувшись от него, она безудержно зарыдала.
– Ты слыхал, что сказала леди? – рявкнул Морс на констебля, который, уставившись на них, застыл у двери. – Без сахара.
Глава шестидесятая
Музыка и женщины – я не могу не отдать им предпочтения, чем бы ни занимался.
Сразу же после обеда Морс вернулся в свой кабинет в управлении и прослушал запись допроса Майклса.
– Что вы думаете, сэр?
– Полагаю, кое-что здесь правда, – признал Морс.
– Вы хотите сказать, правда то, что он не убивал Далея?
– Я не вижу, как бы он мог это сделать – ведь у него не было на это времени?
– Кто же убил его, как вы думаете?
– Ну, в доме отсутствуют три вещи, не так ли? Сам Далей, ружье и парень.
– Сын? Филип? Вы думаете, он убил его? Убил своего отца? Как Эдип?
– Кое-чему я научил тебя, Льюис, с тех пор, как ты стал моим сержантом!
– Свою мать он любит?
– Думаю, очень сильно. В любом случае тебе будет интересно послушать, что она говорит.
– Но... нельзя же просто войти в Бленхэймский парк с ружьем за плечами...
– Его мать говорит, что он обычно ходил туда рыбачить. Говорит, что отец купил ему весь инвентарь для этого.
– А-а. Понимаю, что вы хотите сказать. Эти длинные брезентовые чехлы для удочек и всего прочего.
– Что-то в этом роде. Десять минут на велосипеде...
– Он достал велосипед?
– Не знаю.
– Но почему? Почему вы думаете...
– Должно было сыграть свою роль письмо, я полагаю, из коронного суда...
– И папочка отказался помочь?
– Вероятно. Приказал сыну уйти, весьма вероятно, сказал, чтобы тот убирался на все четыре стороны и оставил родителей в покое. В любом случае у меня такое ощущение, что парень в большом городе долго не продержится. Лондонская полиция скоро его доставит сюда, вот увидишь.
– Вы сказали, что это Майклс. Вы сказали, что почти уверены – это должен быть Майклс.
– Разве?
– Да, сказали! Но вы, кажется, были не слишком удивлены, когда прослушали запись?
– Разве не был?
Льюис не стал продолжать дальше.
– Ну и куда мы отсюда отправляемся в таком случае?
– Некоторое время никуда. У меня встреча со Стрейнджем. В три часа.
– А как поступить с Майклсом? Отпустить?
– Почему это мы должны его отпускать?
– Ну как же! Как вы сказали – он не мог сделать этого по времени. Невозможно! Даже на вертолете.
– И что?
Внезапно Льюис почувствовал раздражение, и довольно сильное.
– Так что же ему сказать?
– Ты скажешь ему, – медленно произнес Морс, – что мы задерживаем его на одну ночь – для проведения дополнительного допроса.
– По какому обвинению? Мы же не можем просто так...
– Не думаю, чтобы он стал слишком сильно протестовать, – сказал Морс.
Как раз в тот момент, когда Морс собирался постучать в дверь кабинета начальника полиции Стрейнджа во вторник после обеда, два человека собрались покинуть харчевню «Траут-Инн» в Волверкоте. Большинство посетителей, которые обедали на открытом воздухе, на мощенной камнем террасе, протянувшейся вдоль реки, уже ушли, время близилось к закрытию.
– Ты обещаешь записать это?
– Обещаю, – ответил Алистер Мак-Брайд.
– Куда ты теперь направляешься?
– Вернусь в Лондон.
– Тебя подбросить до станции?