лась, что это плохой признак. Он что-то сделал со своим резервом силы, пока спасал ее, и теперь потерял над ним контроль. Как Динка теперь убедилась на собственном опыте, для того, чтобы проявить или спрятать клыки нужно перенаправление потока силы. А в теле Штороса эти потоки теперь были нарушены. Пока ему удавалось удерживать человеческий облик во время бодрствования. Но во время сна он перестал управлять этим процессом. И теперь Динке было страшно, что он умрет, пока она будет спать.
Спящий он совсем не производил пугающего впечатления и выглядел уставшим даже во сне. Он за сегодняшний день два раза чуть не умер.
Динка соскользнула с койки на пол у его головы и осторожно, чтобы не разбудить, провела ладонями по рогам до самого их основания, зарывшись кончиками пальцев в волосы. Он тогда на отмели говорил, что она делилась с Даймом силой даже, когда спала. И сейчас совершенно спокойно уснул, нисколько не сомневаясь в ней. Но Динка в себе была не уверена. А что, если она уснет, и поток силы прекратится? А что, если утром она обнаружит у своих ног остывшее тело?
Хотелось прижаться к его боку, провести руками по его обнаженной груди. Тело все еще недовольно ныло от неудовлетворенного желания, которое Шторос в ней пробудил своими объятиями и поцелуями. Но ему сейчас точно не до этого. Ему нужен долгий и крепкий сон, чтобы восстановиться. И непрерывный поток силы…
Динка вернулась на свою кровать. Она чувствовала себя вымотанной, но тревога и гудевшее в теле напряжение не давало ей уснуть. Вот если бы Шторос тогда в кают-компании довел ее до разрядки… Если бы она взорвалась наслаждением, пробегающим по каждой мышце. То тело бы расслабилось, и тревога бы ушла. Ей было бы гораздо легче пережить эту ночь. Динка стянула с себя сорочку, которая словно душила ее, оставшись в чем мать родила. Сейчас это не имело значения. Шторос все равно спал крепким сном.
Динка провела по своему телу ладонями от ключиц до бедер, вспоминая, как скользили по нему руки Штороса совсем недавно. А ведь он не делал ничего такого, чего нельзя было повторить. У нее тоже были руки: ладони и пальцы. Динка нащупала затвердевший от прохладного воздуха каюты сосок и сжала его между пальцами, едва не охнув от нахлынувшего удовольствия.
Однажды Шторос довел ее до удовольствия одними лишь руками. Интересно, а своими пальцами будет также приятно? Динка раздвинула согнутые в коленях ноги и осторожно коснулась себя там. Раньше она никогда не прикасалась к своему бутону намеренно. Только если мыла. И то старалась быстро пройтись мочалкой или влажной тряпкой.
Динка очень хорошо помнила, что именно делал с ней Шторос, и попыталась повторить, аккуратно раздвинув сомкнутые лепестки двумя пальцами. Было в этом что-то запрещенное, что-то неправильное и невыносимо стыдное. Но сейчас, когда ее никто не увидит… Динка прикрыла глаза и провела двумя пальцами между складками, сжав напоследок верхушку. От удовольствия заискрило перед глазами, и тело выгнулось, раскрываясь для ласки. Бутончик распахнулся и все лепестки стали влажными и скользкими. Динка провела пальцами в обратную сторону и, нащупав узкую ямку лона, погрузила туда кончик указательного пальца, прикусив губу, чтобы не выдать себя стоном.
— Значит, свидания с правой рукой случаются не только у меня, — донесся с пола хриплый мужской голос. Динка распахнула глаза и, охнув, свернулась на койке клубком, одновременно натягивая одеяло и укрываясь им с головой. Жгучий стыд окатил ее с головы до ног. Так стыдно, ей еще никогда в жизни не было. Как ей вообще пришло в голову заниматься таким?
— Надеюсь, что ты в этот момент думала обо мне, — услышала она тихий смешок и еще плотнее укуталась в одеяло. Он поднялся с пола и, усевшись на край ее койки, положил тяжелую руку на ее спину, укрытую одеялом. Некоторое время он молчал, и Динка замерла под его рукой. Сердце колотилось, как у воришки, пойманного на месте преступления.
— Сегодня был трудный день, — проговорил Шторос. — Ты не можешь уснуть?
В его голосе были нежность и забота. Динка согласно всхлипнула.
— Я помогу тебе, — он встал, порылся в сумке, что-то доставая оттуда, а затем вернулся на койку и рывком сдернул с Динки одеяло. Динка сжалась от неожиданности.
— Не бойся, не собираюсь я на тебя набрасываться, — хмыкнул он, с нажимом проводя ладонью вдоль позвоночника. Динка поддалась его руке, полностью переворачиваясь на живот и выпрямляясь. На поясницу полилась прохладная вязкая жидкость.
— Это персиковое масло, — пояснил Шторос. — Я собирался использовать его для других целей, но сейчас это пока не имеет значения.
Обе его ладони обхватили ее поясницу, словно теплым поясом. А большие пальцы заскользили вдоль позвоночника, размазывая по коже масло.
— Расскажи мне что-нибудь, — попросила Динка, прислушиваясь к прикосновениям его рук. Его ладони легко скользили по покрытой маслом коже от поясницы вверх к шее, а затем обратно, разогревая и делая очень чувствительной.
— Я умею рассказывать только страшные сказки, — усмехнулся он.
— Все равно, — расслабленно выдохнула Динка, растекаясь по кровати от его сильных поглаживаний. Его ладони разминали широкие мышцы под лопатками, а пальцы скользили между ребер. Кожа под его руками горела, и этот жар распространялся вглубь, согревая мышцы и пробирая до самых костей. Масло приятно пахло, и его тонкий фруктовый аромат заполнял маленькую каюту.
— В тавернах рассказывают, что когда лорд уходит на войну, он надевает своей жене железный пояс, который закрывает все, что есть между ног. А затем запирает его на замок и ключ увозит с собой. Думаешь зачем?
— Какой ужас, — поежилась Динка.
— Чтобы она не изменяла ему с другими мужчинами. А еще, чтобы она не смогла ласкать сама себя, если ей захочется. Чтобы ждала его, своего мужа.
Шторос повернул ей голову так, чтобы она уткнулась лбом в подушку и, откинув вверх волосы, круговыми движениями массировал затылок и и шею.
— Как же она нужду справляет? — удивилась Динка.
— Об этом история умалчивает, — тихо засмеялся Шторос. — Если ты не будешь послушной девочкой, то я куплю и надену тебе такую же штуку.
— А ключи будут у всех четверых или только у тебя одного, — захихикала Динка.
— Посмотрим, — загадочно произнес он. — Я обещал Хоегарду, что не трону тебя. Хоть я и не согласен с такими жесткими ограничениями, но я могу понять его тревогу. Если ты сейчас навредишь сама себе, то мне никто не поверит, что я здесь не при чем. Верно?
Его пальцы соскользнули с затылка и принялись разминать шею, плечи и верхнюю часть лопаток.
— Я не буду больше, — прошептала Динка, вспомнив за каким занятием застал ее Шторос и снова обжегшись нестерпимым стыдом.
— Я был бы не против снова посмотреть, как ты это делаешь. Но не сейчас, — произнес он, продолжая разминать ее спину. — Особенно после того, что ты учудила сегодня, я просто обязан тебя поберечь. А теперь постарайся уснуть.
— Я не смогу, — жалобно произнесла Динка.
— Тебя еще что-то тревожит?
— Я боюсь засыпать, — поделилась Динка. — Я боюсь, что во сне перестану делиться с тобой силой, и ты умрешь.
Она приподняла голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Но Шторос положил ладонь ей на затылок и вернул ее голову обратно на подушку.
— Об этом можешь не волноваться. Пока я рядом ничего плохого не случится.
— Но когда я болела, я много спала. А потом я обнаружила, что резерв у вас всех наполовину пуст. Я прекратила «кормить» вас и даже не почувствовала этого.
— Когда ты болела, твои силы были направлены на выздоровление. Тебе просто было не до нас. Ты сама находилась на краю гибели. Сейчас совсем другое дело.
Динка тяжело вздохнула. Как хотелось бы ему верить!
Его пальцы обрисовывали лопатки, вызывая приятную щекотную дрожь.
— Я настолько тебе дорог? — вдруг спросил он дрогнувшим голосом.
— Ты даже не представляешь как! — прошептала Динка и почувствовала, как сердце в груди сладко сжимается от любви к нему.
— Спи, козочка. Я буду рядом, — произнес он, продолжая широкими успокаивающими движениями оглаживать ее спину.
Динка хотела бы сказать ему, чтобы не называл ее больше козочкой, но уставшее тело расслабилось и избавленный от тревоги разум начал терять ясность и погружаться в дремоту.
Шторос вышел из каюты, осторожно прикрыл за собой дверь, чтобы не разбудить Динку, и прижался лбом к прохладной стене. Ее близость, ее сонный голосок, запах ее тела сводили его с ума. Никогда в жизни он не желал никого так сильно. Даже воспоминания о Крилле меркли перед этими чувствами. Да и вообще перестали тревожить его.
Раньше эти воспоминания мучили его каждую ночь, и он безуспешно пытался заглушить их сражениями, вином, женщинами. Когда он в последний раз вспоминал? Да тогда, в лодке, когда рассказал об этом Динке. И вместо страха и презрения вдруг увидел в ее глазах нежность и сочувствие. Она словно разделила его боль, забрав себе часть и уменьшив ее вполовину. И с тех пор навязчивые мысли о непоправимости произошедшего и о своей вине покинули его душу. Остался только страх самого себя, да горький привкус собственной никчемности.
Сейчас Динка сказала, что он дорог ей. Она ведь и раньше говорила ему о своей любви. Но он не верил. Не мог больше верить. Но не в этот раз. Он сможет защитить ее от чего угодно, но как он сможет защитить ее от самого себя?
Шторос издал тихий стон сквозь мучительно оскаленные зубы. Когти бессильно скребли по деревянной стене каюты. Как ему сдержаться, когда воздух в каюте вибрирует от запаха ее тела, когда она обнаженная лежит совсем рядом, когда она хочет его не меньше, чем он ее…
Проклятье! Дыхание с хрипом вырывалось из его груди, а гениталии скрутило нестерпимым напряжением. Мягкая ткань штанов обволакивала его возбужденный член, но это было совсем не то, что ему сейчас нужно.
Шторос провел рукой по члену прямо через ткань от основания до головки и тихо взвыл от разъедавшего его желания. Но хотел он не своей руки, которая приносит лишь временное облегчение. Он хотел бархатной мягкости ее лона, горячей упругости ее рта, нежного прикосновения ее рук, тугой тесноты ее попки. Он хотел ее криков наслаждения, хотел вкуса ее кожи, ее губ, ее нежного бутона, наполненного соками желания, хотел мягкости ее волос, путающихся в его руках и разметавшихся по подушке. Он хотел ее всю, от пальцев ног до макушки. Шторос не понимал зачем он прямо сейчас думает об этом, но сладкие фантазии доставляли ему мучительное удовольствие.