Съёмки проходили в потрясающей атмосфере дружбы, взаимоподдержки и любви — даже работая, Светлана отдыхала душой. Физически же ей приходилось не очень легко: пришлось сесть в инвалидное кресло и обращаться с ним так естественно и привычно, будто это устройство знакомо ей с раннего детства.
А вот когда съёмки близились к завершению, и начались проблемы…
Сначала Светлана узнала, что беременна.
Она всегда тщательно следила за своим циклом, отмечая эти дни в маленьком календарике, что было обусловлено не столько её аккуратностью и щепетильностью, сколько чисто профессиональной необходимостью. Утверждая график собственных съёмок, Светлана должна была знать, что, к примеру, во время месячных ей не придётся дефилировать в купальнике и плавать в бассейне, или выполнять какие-нибудь сложные трюки, сопряжённые с большой физической нагрузкой. Поэтому даже небольшую задержку она заметила сразу же.
Сходив к гинекологу, она получила подтверждение своим подозрениям и равнодушный вопрос: «Ребёнка оставлять будете? Пока ещё есть время для прерывания». Светлана поразилась будничности, даже скуке, звучащей в голосе докторицы. Она отчаянно замотала головой, давая понять, что о прерывании не может быть и речи, а затем торопливо натянула трусики и сжала колени, точно опасалась, что её заставят сделать аборт немедленно, силой, прямо в кабинете.
Известие о беременности одновременно и обрадовало, и испугало, и огорчило Светлану. Обрадовало — потому что она любила детей и, разумеется, мечтала, что когда-нибудь они у неё появятся. Испугало же потому, что она не ожидала такого быстрого наступления этого самого «когда-нибудь», она не была готова к этому морально. Огорчило — потому что это означало прекращение съёмок как минимум на год, а то и дольше. К тому же, Светлана сомневалась, что Илья станет ей в этом деле поддержкой и опорой — роль идеального отца была последней, в которой его можно было себе представить. Ещё непонятно, как он воспримет эту новость…
Илья отреагировал довольно своеобразно — поинтересовался, а точно ли Светлана уверена, что ребёнок от него. Ей захотелось его ударить. Не влепить банальную пощёчину, а изо всей силы заехать кулаком по физиономии. Она даже спрятала руки за спину, чтобы избежать соблазна — искушение было слишком велико. По её лицу Илья понял, что перегнул палку, и поспешил сгладить неловкий момент:
— Ну ладно, ладно, прости… Ляпнул не подумав. Но… чёрт, нам же, наверное, ещё рано становиться родителями?!
— Тебе всегда будет рано, — холодно отозвалась Светлана. — Пока ты не нагуляешься… Только потом, боюсь, детей делать будет уже нечем.
Илья почесал подбородок, задумчиво рассматривая пока ещё плоский живот своей жены.
— То есть, ты предлагаешь оставить ребёнка?
Она даже отшатнулась.
— А ты что, хотел отправить меня на аборт?
— Ничего я не хотел, — заюлил он. — Просто спросил. Мало ли… Может, ты сама не горишь желанием впрягаться в эту каторгу с пелёнками-распашонками.
— Не горю, — согласилась она, — но ребёнка оставлю. Это окончательное решение. Так что начинай понемногу привыкать к новой роли, папаша, — добавила она презрительно.
Впрочем, с бабушкой её будущему ребёнку повезло ещё меньше. Выкроив свободный денёк у себя в графике, Светлана поехала к матери в Речной — очень уж ей требовалось поделиться хоть с кем-нибудь, услышать слова поддержки и уверения, что всё будет хорошо. Подруг у неё не было, распространяться о своём интересном положении перед случайными приятельницами и коллегами тем более не хотелось — но мама… мама же должна её понять? Как женщина — женщину?..
Да, они никогда не были особо близки, а после Тёминой гибели и вовсе отдалились друг от друга: не специально, просто мама сама закрылась от общения с дочерью. Она не желала ни вспоминать, ни говорить о Тёме. Ей, конечно, было слишком тяжело и больно думать о сыне, Светлана это понимала. Но приезжать к матери стала всё реже и реже.
Полгода назад мама решила обменять квартиру с доплатой — и переехала в однокомнатную, в другой район, где ничего больше не напоминало о её старой жизни. Она и работу сменила, уйдя с должности инженера и устроившись простой нянечкой в детском саду, недалеко от дома. Если бы у неё оставались друзья и близкие — они непременно покрутили бы пальцем у виска, но теперь крутить было некому. У неё, как и у дочери, совсем не осталось подруг: после предательства Костровой она перестала с кем-либо сближаться, а Шульман эмигрировала в Израиль.
Узнав о беременности Светланы, мать устремила на неё недоумевающий взгляд:
— А что ты хочешь от меня услышать? Поздравления?
Светлана даже растерялась от такого вопроса.
— Ну… я не знаю. Могла бы, в принципе, и поздравить. Вроде как приятная новость…
— Приятная? — женщина горько рассмеялась. — Да что приятного в материнстве? Сказочки всё это… Впереди тебя ждёт адская усталость, ежедневный труд и бесконечная рутина. Ты действительно хочешь во всё это ввязаться?
Светлана поднялась с дивана, на котором сидела.
— Спасибо за поддержку, мама. Я, пожалуй, поеду.
— А твой нездоровый образ жизни? — пригвоздила её мать вопросом в спину. Светлана замерла.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты же пьёшь, — безжалостно припечатала мама, — и пьёшь много, я это знаю. Актёры всегда пьют, это всем отлично известно. К тому же, твой муж, насколько я могу судить со стороны, и в грош тебя не ставит, — этими злыми, обидными словами она словно мстила за собственное поруганное достоинство, за свою неудавшуюся женскую судьбу. — Ну какой из него отец? Да и из тебя мать, прямо скажем… не ахти.
«Ну какая из тебя актриса, Светка?» — зазвучало у Светланы в ушах. Именно это говорила ей мама много лет назад. И вот теперь: «Ну какая из тебя мать?»
— Твоя вера в собственного ребёнка просто поразительна, — тихо сказала Светлана, покачав головой. — Возможно, я и в самом деле не стану лучшей в мире мамой… Но… господи, у кого мне можно было этому научиться?!
Она вылетела за дверь, не оборачиваясь.
Вскоре наступил период тяжелейшего токсикоза.
Обоняние у Светланы обострилось до предела. Её тошнило даже от слабого, еле уловимого запаха, а уж от резкого и сильного моментально выворачивало наизнанку. Она невыносимо страдала, когда сосед по лестничной площадке выводил гулять свою собаку — через дверь отвратительно несло мокрой псиной. Если же на кухне Илья вскрывал банку шпрот, Светлане казалось, что воняет даже в спальне. Её мутило, когда она приоткрывала дверцу холодильника. В подъезде тошнило от запаха мокрых тряпок, которыми моют пол, и кошачьей мочи. Даже когда Светлана просто чистила зубы над раковиной, желудок протестующе сжимался в тугой комок.
Ходить в магазины за продуктами стало мучением: там повсюду чем-то пахло. Колбасой, сырой рыбой, маслом, подмёрзшей картошкой и разбитыми яйцами. Даже столь любимый прежде запах молочного коктейля, напоминающий ей о детстве, теперь не вызывал ничего, кроме мучительного спазма в горле.
На съёмочной площадке Светлана то зеленела, то бледнела, боясь, что хлопнется в обморок, и щипала себя изо всех сил, чтобы прийти в чувство. Благо, до конца съёмок оставалось совсем немного, и она мечтала только об одном — завершить работу благополучно.
В свободное от рабочего процесса время она только и делала, что спала — спала чуть ли не сутками напролёт, словно впрок, подозревая, что после родов вряд ли у неё часто будет такая возможность. Иногда Илья, вернувшись домой и застав жену в постели, пытался подкатывать к ней со столь неуместными сейчас поползновениями — но, разумеется, всякий раз получал решительный, почти грубый, отказ. Её становилось противно при одной только мысли о сексе с Ильёй — и она не была уверена, что это вызвано исключительно токсикозом.
Муж обижался, психовал, уходил из дома, громко шарахнув дверью, и демонстративно появлялся лишь под утро, расхристанный и хмельной, но ей это было глубоко безразлично — только бы он снова не лез к ней, обдавая алкогольными парами. Всё, чего ей в данный период хотелось — это банального покоя. Илья раздражал её до зубовного скрежета, мешал ей. Если раньше, до беременности, Светлана была просто равнодушна ко всему, что вытворял её муженёк, и думала лишь о работе, то теперь, когда на ней лежала ответственность не только за себя, но и за ребёнка, она часто задавалась вопросом: ради чего она так долго терпит всё это? Зачем? Ведь у неё нет к Илье не то что любви — а даже капельки уважения… Их брак дышал на ладан, это было совершенно ясно.
Наверное, следовало развестись. Если на своё личное благополучие и комфорт Светлане было, по большому счёту, наплевать, то благополучие ребёнка было для неё не пустым звуком. От немедленной подачи заявления на развод её удерживал лишь традиционный, извечный, глупый бабский страх — поднимет ли она ребёнка одна? Справится ли?
А незадолго до начала озвучивания фильма нарисовалась новая проблема. Всю съёмочную группу ожидал крайне неприятный сюрприз — их режиссёр угодил под суд за финансовые махинации. Деньги на съёмки он получал не от киностудии «Мосфильм», а от некоего кооператива «Синемания», который оказался той ещё шарашкиной конторой и в итоге просто развалился. В результате производство было приостановлено на неопределённый срок, фильм заморожен, а артисты и другие участники съёмочного процесса остались без заработка.
В свете мыслей о предстоящем разводе это было для Светланы совсем некстати. Конечно, у неё ещё оставались кое-какие сбережения от предыдущих съёмок. Но всё равно было страшновато тянуть ребёнка в одиночку, ведь во время декретного отпуска она не сможет работать и достойно обеспечивать себя и малыша…
Самое смешное, что когда пару месяцев спустя Светлана всё-таки решилась разводиться, киношное окружение единодушно решило, что это Илья её бросил. Ну, а в самом деле, разве жёны уходят от таких мужей — красивых, богатых, знаменитых?.. Все дружно (правда, за глаза — поскольку она ни с кем это не обсуждала) жалели Светлану и для порядка поругивали Илью — слыханное ли дело, оставить беременную женщину? На самом