Борщ поднялся с корточек, выпрямился, и, свесив вниз свои крепкие руки, в каких удерживал снятые сапоги, молча, отрицательно покачал головой, не соглашаясь с наследником.
– Вот, ты, упрямый, Борщ… ну прости, словно баран. Ну, столько правитель за это время пережил, и тебе верно не жалко его…. Ну, какая тебе разница, сегодня ты ему расскажешь или завтра, а для правителя ведь все по-другому. Нет, не любишь ты моего отца… не жалеешь его…, – добавил Святозар и опустив голову, исподлобья взглянул за изменяющееся лицо слуги.
– Эх, зачем вы так ваша милость, зачем. Уж я очень люблю нашего правителя, и мне его очень жалко. Сколько лет живу во дворце, никогда от него грубого слова не слышал, никогда он на меня не крикнул. Что ж, – и Борщ тяжело вздохнул. – Ежели вы, верно, говорите, что можете его завтра порадовать, то я конечно, как вы и просите, не пойду к нему в гридницу. Пойду тогда пройдусь, что ли… а то он Сенича пошлет ко мне в опочивальню, чтобы я к нему явился, – сказал слуга и пристроил сапоги наследника около ложа. Миг погодя вопросив, – а вам больше ничего не надобно, ваша милость?
– Ну, ты только чистый кафтан принеси и чистую рубаху, – торопливо откликнулся Святозар, и довольно заулыбавшись, прилег на ложе, подоткнув под голову подушку. – И знаешь, что … я думаю, завтра правителя обязательно порадую, и печаль с его лица сойдет, вот поверь мне. А теперь иди, я очень устал и хочу спать… И спасибо тебе Борщ, хороший ты парень.
Слуга, затушив в канделябрах свечи, покинул опочивальню, прикрыв за собой дверь, и тогда Святозар сызнова, чрез тонкое полотно материи, ощупал рубец на груди да ублаготворено повернулся на правый бок, закрыл глаза, и уснул.
Но сон юноши был весьма беспокойным, всю ночь он, то и дело тревожно просыпался да ощупывал рубец, а отыскав его на месте, радостно улыбался и, вновь, засыпал. А под утро он вдруг почувствовал резкую боль, которая обожгла рану. Наследник открыл глаза, солнце едва-едва заливало комнату, своими теплыми лучами. Он лежал на боку, а рубаха на груди была вся в крови, порывисто поднявшись, и, ощутив тяжелое биение сердца внутри, Святозар пощупал рану, на том месте, где прежде был рубец, сейчас опять зияла резаная дыра, из которой струилась кровь.
Взяв тряпицу и отерев кровь, наследник лег на спину, и, прижимая пальцами материю к ране, стал читать заговор, который вчера создал. Дошептав заговор до конца, он ощутил, что под тряпицей приподнялась кожа, и образовался рубец. Святозар попытался снять тряпицу, да только она кончиком своим вросла в рубец, и ноне крепко держалась за него. Сжав зубы, юноша резко рванул материю из рубца. Шрам еле слышно скрипнул, будто порвалась ткань, и немедля отдал тряпицу. Снова заструилась кровь, но только совсем малеша, наследник провел подушечками пальцев по рубцу, и тот сызнова сомкнулся.
Поднявшись с ложа, поспешно сняв с себя кровавую рубаху и отерев ею грудь, Святозар задумался: « Значит, заговор действует только временно, ровно ночь и скорее всего, ровно день». Он посмотрел на восходящее солнце и понял, что разрыв рубца происходит со сменой дня и ночи, с восходом и заходом солнца. « Ну, что ж, – подумал наследник. – Это все-таки, что-то. Два раза в день мне надо будет заговаривать рану, а все оставшееся время я буду почти здоров. Надо сейчас же обрадовать отца».
И Святозар даже знал, как это сделает. Все время болезни, из-за слабости и быстрого утомления, он не мог, находится, как и положено наследнику, в тронном зале. Но сейчас Святозар чувствовал себя таким бодрым и радостным, лишь небольшая боль, в сердце к которой, он вскоре привыкнет. Наследник живо надел чистую рубаху, лазурный кафтан и штаны, подпоясался поясом, и немного повозившись все-таки, натянул сапоги да вышел в коридор, решив сделать отцу подарок, встретить его в тронном зале. Святозар неторопливо прошел по коридору, спустился по лестнице, и, подойдя к тронному залу, бесшумно открыл дверь. В зале уже сидели вельможи и какие-то незнакомые ему воеводы и тихо беседовали между собой. Как только в зал вошел наследник, они оторвались от своих разговоров и удивленно уставились на него. Святозар вначале оторопел от тех взглядов, но затем, едва махнув вельможам да воеводам головой в знак приветствия, подошел и встал за троном отца, да как нельзя вовремя. Потому что миг спустя открылись двери и в тронный зал вошел правитель Ярил, по реклу Щедрый. Отец ступал очень быстро, почти не обращая внимания на низко склонившихся вельмож и воевод, будучи явно чем-то озадаченным. Лишь подойдя почти вплотную к трону и поднявшись на возвышение, он увидел наследника. Сначала по его лицу пробежало изумление, а позже такое беспокойство, что сердце Святозара заныло в груди, и нежданно резко дрогнуло. Наследник торопливо протянул правую руку, нащупал под кафтаном рубец и успокоено вздохнув, улыбнулся отцу. Правитель вместо того, чтобы сесть на трон подступил к наследнику и с тревогой в голосе спросил:
– Сын, ты, что тут делаешь? Что-то случилось?
– Отец, – ровным голосом ответил Святозар.– Ты только не тревожься…. Но, верно, кое-что случилось, однако хорошее, не плохое… Впрочем, я расскажу тебе об этом попозжа, а сейчас давай выслушаем людей.
– Но ты, – не соглашался правитель, и на лбу его проступила россыпь капели. – Ты очень слаб, и не сможешь выстоять…. Погоди, я прикажу, слугам принести тебе сиденье.
– Не стоит, отец, – поторопился удержать правителя от распоряжения Святозар. – Поверь, мне, я выстою. А позже все тебе расскажу.
Ярил, молча, смотрел на сына, и, по лицу его было видно, как в нем боролся правитель с отцом. Святозар почувствовал, что отцовские чувства сейчас победят, и чтобы этого не допустить добавил:
– Отец, погляди, тебя ждут люди, прошу тебя.
Тогда правитель небрежно вскинул руку, утер заструившийся по лбу пот, и, развернувшись, суматошно опустились на трон.
И как только Ярил сел на трон, один из вельмож поднялся и подошел к возвышению. Он остановился в нескольких шагах от него, напротив трона, и с достоинством поклонившись правителю, принялся докладывать о строительстве городов на юге страны. Он говорил, что по рекам Лятка, большая Яза, Волха уже построены города и переселено туда народонаселение с востока. Но в новом году нужно заложить еще два города по рекам Белая и Волха, для того, чтобы защитить наши южные границы, и, хорошо бы правителю до праздника масляницы назначить в будущие города воевод и направить туда дружины. Святозар обратил внимание, что отец слушает вельможу не внимательно, часто оборачивается и тревожно смотрит на сына, а ведь раньше такого правитель себе не позволял. Немного погодя отец и вовсе остановил рукой вельможу и подозвал к себе Милонега, тот торопливо приблизился к правителю, низко склонив голову, а отец что-то шепнул ему. Милонег согласно мотнул головой и торопливо вышел из тронного зала, через потайной вход, а некоторое время спустя слуги принесли сиденье со спинкой, устланное тонким ковром и поставили подле трона правителя. Отец повернул голову к Святозару и тихо сказал:
– Сядь, – а увидев, что сын, молча, подчинился и опустился на сидение, махнул рукой вельможе, позволяя тому продолжать.
До этого момента наследник слушал вельможу с интересом, но как только сел на сиденье, склонил голову и отвлекся от доклада. Только теперь Святозар понял почему, отец так часто оборачивался и беспокойно смотрел на него, ведь правитель не знает, что он зарубцевал рану. И наверно все это время думал лишь об одном: о боли и страдании сына, боялся, что тот, ослабев, может упасть в обморок, или может раскрыться рана и окрасить лазурный кафтан кровью. Как же можно было так не разумно поступить, подумав, что узрев наследника около трона, правитель обрадуется. Юноша поднял голову, посмотрел на отца и еще сильней стал себя корить: « Ах, глупый, глупый, ты Святозар. Надо было пойти с утра к отцу, показать рубец, обрадовать. А не припираться в тронный зал, и стоять тут с умным видом. Верно, Дубыня говорит молодо-зелено. Все мне кажется, что я такой мудрый, столько знаю, столько пережил, а поступить правильно не умею, вон опять переполошил отца». Наследник вновь, поднял голову, зыркнул на седые виски отца и от обиды за него, прикусил губу. « Ну, же, дурень, дурень я. Вон погляди, Святозар как беспокойно на тебя поглядывает отец, все время оборачивается. Он наверно из речей вельмож то и понять ничего не смог, ничего внятного сказать в ответ не может».
Обвиняя себя в неразумности наследник, так увлекся, что прослушал невнимательно, и другие доклады, которые делали воеводы и вельможи из разных частей великой Восурии. А когда сызнова поднял голову, то увидел, как в тронный зал вошли посланники нагаков, принеся правителю восуров роскошные дары: хрустальные кубки, обложенные золотом, сапфирами и жемчугами; чаши серебряные обложенные изумрудами; какие-то тонкие высокие, словно стеклянные кувшины, затейливо украшенные драгоценными каменьями; разные материи – шелковые, бархатные и атласные; да два больших наподобие восурских сидения со спинкой, обитые синим бархатом и обшитые золотыми и серебряными нитями.
Посланники нагаков, их было трое, люди небольшого роста, смуглые, черноволосые с большими, точно растекшимися носами, узкими глазами и широкими выдающимися вперед скулами, были одеты в какие-то цветастые, длинные наподобие восурских сарафанов одежы. Они так низко склонились, что Святозару показалось еще чуть-чуть, и упадут на колени. А затем один из них на чистом восурском языке заговорил, клятвенно убеждая правителя, что нагакский бек Турус против добрых соседей великой Восурии ничего подлого не замышляет, а в подтверждении своих слов шлет ему дары и передает на словах, что дружба их вечна и разрыву не подлежит.
Святозар смотрел прямо в черные, маленькие, бегающие глаза посланника и видел, что шельмец врет. Бек его боится восурского народа и правителя, боится и ненавидит, и дружба та вся лишь на страхе только и держится. Чуть ослабей Восурия и бек нагаков как стервятник кинется разрывать ее на части.