емил свой взор на гусляра, верно, наполнившись воспоминаниями. А Соловей нежно, точно оглаживая волосы любимого дитяти, провел пальцами по струнам гуслей и запел сказанье: « В начале времен, колесницей Солнца правил Бог Ра. Тысячи лет правил он колесницей, вывозя на небесный купол Солнечное светило. Но пришло время и состарился великий Бог, устал он от трудов своих праведных, да обратился в Ра – реку, что течет по небу и отделяет Явь от небесного царства, да течет по Восурской земле и впадает в Восточное море. И тогда сын его светлый Бог Хорс взял колесницу отца своего и стал ею править:
Иди, Солнце, в свои синие луга,
Ты должно подняться в колесницу свою
И взойти с Зарей на Востоке».***
Дослушал Святозар сказанье до конца, и впрямь засветился внутри каким-то светом, какой-то теплотой к своим предкам, прадедам и дедам, которые из самих веков заглянули через те слова в душу своего потомка.
Наследник улыбнулся, посмотрев на отца, разговаривавшего с Храбром, что сидел от правителя по левую руку. И вдруг, не с того не с сего, вспомнил про мать свою, каковой нынче не было на пиру. Печаль легла на чело юноши, и припомнил он как на празднике в честь Бога Коляды, входила она следом за отцом в гридницу такая красивая, с высоко поднятой головой и туго заплетенной косой, в длинном ярко-голубом сарафане. Вспомнились ему и слова доброжила, что мать плачет и причитает по нему, что отец запретил ей приближаться к сыну. Что с праздника в честь Бога Коляды Святозар еще ни разу ее не видел, так как они не трапезничает более в белой столовой, верно именно из-за него нет и сейчас ее на пиру в гриднице. И так нежданно стало ему обидно за мать, что лицо его все зарделось и начало покрываться красными пятнами. Наследник взял чашу отхлебнул пару глотков оранжево-желтой, сладкой медовухи, немедля ударившей в голову, и придавшей ему смелости, и позвал правителя:
– Отец, отец…
Но Ярил не слышал наследника продолжая беседовать о чем-то своем с Храбром. Святозар протянул руку и похлопал правителя по руке, и когда тот остановил жестом наставника и развернул свое улыбающееся и довольное лицо к сыну, спросил его:
– Отец, скажи мне, а почему нет на празднике матери?
Правитель сразу перестал улыбаться, и, нахмурив лоб, весьма тихо ответил сыну:
– У нее нет желания быть на празднике, – да тотчас отвернул лицо от наследника к Храбру и вновь продолжил с ним прерванный разговор.
– Я знаю, это все из-за меня. Это из-за меня ты не пустил ее на праздник. Но ведь, отец, она, ни в чем, ни виновата, – чуть громче так, чтобы правитель обязательно услышал, молвил Святозар, и посмотрел в затылок правителю.
Тот точно не слыша сына, беседовал с наставником, но, по-видимому, слова Святозара все, же долетели до слуха правителя и он изменился в лице. Потому что наследник увидел, как внезапно беспокойно вытянулось лицо Храбра и тот кинул недовольный взгляд на него.
Святозар взял чашу и допил из нее медовуху, а когда почувствовал, как у него закружилась голова, сказал правителю:
– Да, отец, она ни в чем не виновата. Уж если кого и наказывать то только меня. Потому что это я все скрыл от тебя про Нука. И это я не заслужил прощения. Однако, погляди, я сижу здесь, вместе с тобой по правую от тебя руку, пью медовуху и ем, а мать сидит одна в своих покоях и плачет… Плачет… причитает… – Святозар повторил то несколько раз, и лицо его обидчиво исказилось, уж так ему было жаль мать. – Я ведь все.. все знаю, отец. Знаю, что ты запретил матери ко мне приближаться, пригрозив ей, что ежели она тебя ослушается, то будет отправлена в темницу… – стоило наследнику проронить сердито те слова, как он суматошно прикрыл рот рукой, побледнел и уставился на правителя.
Отец услышал обидчивую речь сына и неторопливо развернул голову да так глянул на него, что наследнику захотелось провалится сквозь пол, и оказаться прямо в комнатах слуг.
– Будем считать, – зыркнул на пустую чашу Святозара, молвил правитель. – Будем считать, сын, что это просто хмель ударил тебе в голову. Но я все, же тебя спрошу, откуда ты знаешь, что я запретил матери видится с тобой и пригрозил ей темницей?
Наследник опустил голову, и все еще прикрывая рот рукой, замотал головой.
– Ну, так, что ж, сын, коли ты сам начал этот разговор, так давай продолжим его, – ровным голосом заметил Ярил. – И откуда ты знаешь, что я запретил ей видится с тобой?
Святозар отнял руку ото рта, и дотоль не подымая головы, прошептал:
– Прости, отец, прости, меня. Я, верно, такой неблагодарный, верно совсем тебя измучил. Иногда мне кажется, что правильно Боги меня такого неблагодарного забрали от тебя. Ты не заслужил такого непутевого сына, который вечно… вечно ведет себя ни так как положено наследнику, и постоянно приносит одни неприятности и боли.
– Ну, – глубокомысленно протянул правитель и усмехнулся. – Верно, не без этого. Но все, же я очень рад, что у меня такой живой и славный сын. Однако я не хочу, чтобы ты уходил от ответа, на мой вопрос.
Наследник робко поднял глаза и когда увидел, что правитель улыбается, ответил:
– Мне доброжил рассказал. В тот первый вечер, когда я пришел в себя…. Рассказал мне, что мать приходила и хотела меня видеть, а ты отец, запретил ей приближаться ко мне, в противном случае обещав посадить ее в темницу.
– Ах, этот доброжил! Ведь я запретил ему, что либо тебе рассказывать, и как– либо волновать тебя… – Ярил приподнялся на своем сиденье и стал оглядывать зал, в надежде, наверно, заметить доброжила, но, так и не увидев его в гриднице, добавил, – ну, ничего я с ним вечером поговорю.
– Отец, отец, доброжил ни в чем не виноват не надо его ругать, – просящее зашептал Святозар.
– Это, что ж, сын у тебя все время никто не виноват. И верно опять… и в этот раз виноватым станешь ты? – вопросил правитель, и, не сводя пристального взгляда с наследника, покачал осуждающе головой.
– Что ты хочешь этим сказать, отец, я тебя не понимаю, – пожимая плечами, поинтересовался Святозар.
– А, что ж, тут не понимать. Эрих на тебя напал он не виноват. Мать сюда этого подлого Нука привезла опять не виновата. Доброжилу я, хозяин дворца, велел молчать, не тревожить больное сердце моего мальчика, и наново он не виноват. И положа руку на сердце, я думаю, во всех этих бедах ты снова обвинишь себя, да скажешь мне, что виновен лишь ты, – сказал правитель и усмехнулся.
Святозар смотрел в усмехающееся лицо Ярила и молчал, уже ругая себя за то, что вообще начал этот разговор и задел отца обидными словами.
– Ну, чего примолк, – продолжил правитель. – Ты же вроде хотел поговорить, ну вот давай с тобой и обговорим все. Да выясним, почему я так оберегаю тебя… Почему тревожусь за тебя и словно, как это ты сказал… А! словно диковинную птицу во дворце держу. Давай я тебе объясню, почему охрану к тебе приставил в виде Борща, Дубыни и Храбра, почему каждый шаг твой под моим бдительным оком, – дрогнувшим голосом добавил Ярил.
Святозар услышал некогда говоренное наставнику, тотчас побледнел, казалось кровь, отхлынув от лица, вдарила своей массивностью не только в больное сердце, но и в голову, отчего тягостно стало дышать, и юноша торопливо нащупав верхнюю застежку на лазурном кафтане, расстегнул ее.
– Я то, отец, Дубыни говорил, не думая, что он тебе передаст… – проронил Святозар трепещущим гласом. – Тот разговор был лишь между нами, зачем он рассказал тебе, зачем, – и отер ладонью выступивший пот на лбу.
Правитель глянул на побледневшего сына и сам уже пожалел, что молвил ему это. Он поспешно поднял стоящий рядом с блюдом высокий, хрустальный сосуд и налив Святозару в чашу воды, обеспокоенно произнес:
– Выпей, мальчик мой, тебе наверно не хорошо. – А когда увидел, что наследник взял чашу и отпил из нее, пояснил, – это случайно у Дубыни вышло. Он не хотел говорить, просто беспокоясь за тебя, начал обвинять меня в моей не обдуманной заботе…. И слово за словом передал всю твою обиду на меня.
– Отец, ты меня не верно, понял, как я могу обижаться на тебя, как могу обижаться на твою заботу, нет, это не обида, это просто… Просто я к вольной жизни привык, а как сюда попал, так ее и потерял. А после болезни и вовсе, вовсе, вроде как я … – наследник замолчал, не зная как объяснить.
А Ярил меж тем протянул руку, потрепал сына по каштановым волосам и мягко заметил:
– Погоди совсем чуть-чуть, как только мы съездим на Синь-камень и я нареку тебя наследником, то сразу успокоюсь…Я успокоюсь, оно как ты тогда будешь защищен магией, и никто не захочет тебе навредить… Никто не захочет до тебя дотронуться… даже Нук. А по поводу матери…
– Мне ее просто жалко, – еле слышно дохнул Святозар.
– Я, тебя, сын, понимаю…понимаю… – и то правитель молвил и вовсе ласково, верно страшась недопонимания сына, а посему всеми силами стараясь обратить его на свою сторону. – Душа у тебя такая добрая и светлая, понятно, почему тебе ее жалко. Но я тебе вот, что скажу. Когда доброжил сказал мне, что ты подозревал в Нуке злого ведуна. Я сразу все понял. Понял, я, мальчик мой, что именно мать повинна во всех наших бедах. Именно она поменяла тебя и Эриха местами, именно она повинна, что тебе украли и возможно именно она повинна, что Эрих напал на тебя…. Потому, как только, ты первый раз пришел в себя, и у меня появилась хоть какая-то надежда, что ты будешь жить. Я пришел к ней и потребовал объяснений. Но она молчала, мотала головой и просила меня оставить ее в покое…. Я, так и сделал, сын … Я оставил ее в покое…. Но запретил ей подходить к моим сыновьям, до тех пор, пока она мне все не объяснит. Ведь, в конце концов, это по ее настойчивой просьбе я разрешил приехать с нами из страны Игников Нуку. По ее настойчивой просьбе дал своему сыну имя ее отца. По ее настойчивой просьбе разрешил Нуку быть слугой своего сына. Я был слишком добр к ней, слишком снисходителен и во, что это вылилось…. Тебя у меня отняли на долгие годы. А тебя, моего мальчика, моего сына и первенца лишили отца, братьев, сестры… лишили тебя семьи… А когда я наконец-то тебя разыскал… Когда я, наконец– то убедился, и за столько лет впервые обрадовался… что род Богомудра, его магия жива и будет жить в тебе. На тебя нападают, тебя убивают, и кто?.. Кто?.. Мой второй сын, сын который мне не менее дорог, которого я все эти годы растил, и сам не понимаю, где его не досмотрел. А, что если бы Святозар, за тебя не заступились ведунья Баба Яга, да сам ДажьБог. Я ведь видел… видел, – и каждая жилка на лице правителя напряглась. – Видел…стоя около тебя на коленях видел… что ты умер… и шептал я заговор так, от собственного бессилия, что– либо поправить. А, Дола молчит… молчит… не хочет говорить, и что мне остается думать, а вот, что…. Наверно, жена моя захотела извести мой род и каким-то странным ужасным образом…ужасным… – Ярил замолчал, тяжело переведя дух, и взяв чашу полную медовухи, залпом ее выпил.