ми, не захотел дать нам рыбу-золотое перо. Тогда ДажьБог взял свои золотые гусли и заиграл на них, а Ильм Озерный пустился в пляс, да такой, что волны, да ветры расходились, рыба из озера стала на берег выскакивать. Да выпрыгнула и сама рыба-золотое перо, небольшая с ладонь рыбка, а вместо хвоста у нее длинное, золотое перо. Да, такая она была юркая и быстрая, лишь в последний миг, перед самой поверхностью воды удалось мне ее схватить. ДажьБог как увидел, что рыба у меня в руках, прекратил играть, дунул на рыбку, и она оказалась в прозрачном шаре, наполненном водой. Поклонился я Ильму Озерному, который стоял посередине озера тяжело дышал и нам с отцом батогом грозил, и пошли мы с ДажьБогом в обратный путь. Отдали рыбу-золотое перо Богу Каме, а тот подарил мне волшебное кольцо. – Святозар замолчал, расстегнул на куртике все застежки, расстегнул застежки на кафтане, вроде, ему не хватало воздуха и тяжело вздохнув, добавил, – да, только ДажьБог оказался прав, любимая моя меня не дождалась, и колечко мне не пригодилось…
– Значит, сын, не стоила она тебя, – чуть слышно молвил правитель.
– Нет, отец, это я был недостоин ее… Потому что она была Богиня, а я простой смертный человек, – покачав головой пояснил Святозар.
– Что ж, мальчик мой, – сказал правитель, когда сын и отец доехали до дворца, спешились с коней и передали поводья слуге. – Пойдем тогда в столовую и выпьем чашу медовухи за прекрасных восурских дев, которые любят нас такими, какие мы есть… простыми, смертными людьми.
Глава шестнадцатая
Наутро у Святозара весьма болела голова, видно вчера вечером с отцом они выпили не просто по одной чаше медовухи. Наследника разбудил Борщ, принеся воды в тазу. После случая с обручом, он совсем изменился, и стал прежним, работящим и славным юношей, только иногда бедственно вздыхал. Святозар поднялся с ложа, и даже не одевая онучей и сапог, подошел к тазу и опустил в него голову.
– Ах, ваша милость, видно у вас голова болит? – беспокойно спросил слуга.
– Болит Борщ, очень болит, наверно, я вчера с отцом лишнюю чашу пригубил, – ответил наследник и сызнова нырнул в таз головой.
– А, что если, ваша милость, я вам отвара принесу. Сенич, уже его сварил, да правителю нашему отнес, я видел, – предложил слуга.
– И, ты, думаешь, Борщ, что отвар поможет?– морщась от боли, и пытаясь вспомнить какой-либо заговор от головной боли, протянул поспрашая Святозар.
– Да-к, конечно поможет, ведь не зря Сенич его для нашего правителя, вашего отца готовит, когда тот после пира хандрит, – беззлобно усмехаясь, молвил слуга и вопрошающе посмотрел на наследника.
– Ну, ты тогда принеси и я тоже выпью. А то голова так болит, что я ни одного заговора не вспомню никак, – попросил Святозар, и вновь нырнул головой в таз.
Борщ тут же вышел из опочивальни, даже не закрыв двери, а мгновение спустя вернулся, неся большую чашу, укутанную в утиральник.
– Борщ, да, ты уже здесь?! – вынув голову из таза, радостно произнес наследник.
Слуга развернул чашу, и, подавая Святозару, важно проронил:
–Да, я же, сегодня пришел на кухню, ваша милость. Гляжу, Сенич правителю отвар готовит, а я сразу о вас и подумал. Наверно, думаю, и вам надо прихватить. Я же видел, что вы вчера допоздна с правителем в столовой сидели.
Святозар взял чашу, сел на ложе и принялся не торопясь пить отвар, потому что тот был дюже горячий, почасточку дуя на его бурую трепещущую гладь. А когда наследник его допил, то вмале почувствовал, как по телу разлилась живительная влага, которая выгнала боль из головы и, по-видимому, из всего тела.
– Вот же Борщ, посмотри какой ты добрый, да хороший юноша, светлый мой помощник, – сказал Святозар, отдавая чашу слуге и вытирая голову поданным утиральником.
– Да, ваша милость, это все она скверная эта любовь, совсем меня измучила. Вот если бы вы, ваша милость, были бы так добры и дали мне какое-нибудь снадобье, чтобы я свою Злату тем снадобьем напоил, да она меня полюбила, – тяжело вздохнув, добавил Борщ и подал наследнику рубаху и онучи.
– Ну, ты даешь, Борщ, – оборачивая ногу онучами и натягивая сапоги, заметил Святозар. – Я тебе знахарь, что ли, чтобы снадобья готовить. Нет, моя магия другая, она не может принуждать любить кого-либо. Да, и знаешь ты ее хоть снадобьем напои, хоть дарами осыпь, но коли ты ей не мил, ничего не поможет.
Наследник поднялся с ложа надел рубаху да поданный ему синий, долгополый с косым воротом кафтан, и покуда медлительно застегивал на нем застежки, Борщ надсадным голосом изрек:
– Вчера вы для друга, я видел, такое чудо прекрасное создали, неужели мне никак не можете помочь.
– Послушай, Борщ, – начал наследник и положил слуге руку на плечо. – Нельзя принудить любить, нельзя насильно стать кому бы то ни было дорогим человеком, поверь мне. Придет время и тебя Борщ полюбит дева, и ты поймешь тогда, что только с ней ты и будешь счастлив.
– Охо…хо, – натужно застонал Борщ, и, отер рукавом заструившиеся по щекам слезы. – А, покуда, что так вот и мучится.
–Ну, а покуда, – сказал Святозар. – Покуда, прикуси нижнюю губу и терпи. Она, мой отец правильно сказал, она тебя не стоит.
– Это все, потому что я сирота, безродный, – обидчиво выпучив губы, заметил Борщ. – Нет у меня матери, отца, божатых, родни… Один я на белом свете. Мои же родители не здешние, приехали откуда-то, да в дороге наверно позаболели, а доехав до Славграда и поумирали. Утром нашу повозку деревенские нашли… Родители мертвые, а я еле дышу, мне годика три–четыре было. Они меня взяли, принесли к знахарке, что в деревне жила раньше, а та говорит, нет, не выживет мальчонка, помрет, надо к правителю нести. Ну, и понесли к правителю… Его светлость вылечил меня и оставил во дворце, и всегда он был ко мне добр, всегда заступался, жалел и как своих детей лечил… Наверно, думал он, что может кто-то и вас вот также любит, да заступается. – Борщ смолк и едва слышно хлюпнул носом, да погодя добавил, – а, Злата говорит мне, что я так голь перекатная, а она дочь самого лавочника.
Святозар сжал крепко рукой плечо слуги, его губы гневливо изогнулись и с каким-то растрепанным чувством в голосе он проронил:
– Знаешь, я тебя понимаю… Как бы меня не любили тетя и дядя, а мне всегда так хотелось иметь отца и мать… И я очень рад, что мне в жизни так свезло… И у меня оказался такой чудесный и добрый отец… Отец, который меня так любит, который тревожится и помогает мне… Знал бы ты Борщ, как у меня сейчас плохо на душе, а отец, отец… Уж я бы и не знаю, как бы без него был бы сейчас. И мне очень жаль, что тебе не дано такого испытать, но ты все, же не должен падать духом, ни в коем случае. Если твоя Злата так про тебя говорит, то явно не любит тебя… Ну, а раз не любит, ты с ней счастлив не будешь никогда. Так, что прекращай о ней думать и начинай ждать ту, единственную свою частичку, с которой сможешь прожить всю жизнь. Да оглянись, может она уже где-то рядом ходит, – дополнил наследник и обнадеживающе заулыбался отчего враз посветлело его прекрасное лицо.
Борщ тоже заулыбался, а когда Святозар снял руку с плеча, спросил:
– Вы, ваша милость, трапезничать пойдете в столовую или вам принести сюда?
– Нет, – ответил наследник, качнув головой и тотчас огладил растрепавшиеся на ней волосы. – Я пока есть не хочу. Я пойду в гридницу, а ты, сделай вот, что Борщ. Сбегай на дворцовую площадь, там должны были мои други приехать, и проводи их в гридницу ко мне.
Святозар вместе с Борщем вышел из покоев, спустился по лестнице, и, пройдя по коридорам, вошел в гридницу, слуга же направился звать другов. Войдя в гридницу, наследник огляделся, не торопливо приблизился к здоровущему камину, в каковом уже начал затухать огонь. Неспешно юноша наклонился поднял с пола пару поленьев, аккуратно сложенных подле стены в стопочку да подкинув их в камин, кочергой пошурудил красно-черные угли. И когда животворные языки пламени стали лизать дрова услышал, как позади открылась дверь и в зал вошли негромко переговаривающиеся други. Святозар выпрямился и порывисто повернул голову в направлении дверей, да тотчас недвижно застыл на месте, оно как впереди всех другов увидал стоящего и широко улыбающегося Стояна. От неожиданности наследник выронил кочергу, и прерывающимся голосом спросил:
– Стоян? А ты чего тут делаешь?
– Как чего? Ты же сказал, чтобы мы пришли сегодня, – ответил Стоян, и пошел навстречу к Святозару.
– Да, тебя это не касалось… Я тебя не звал… У тебя же это… медовые дни. Ты, какого шута явился, молодую жену бросил. Да и вообще, кто тебе сказал, что я тебя звал, какой дурень? – повысив голос поспрашал Святозар и гневно оглядел другов, двинувшихся за Стояном, оные однако узрев возмущенно-покрасневшее лицо наследника, единожды остановились.
– Отец, мой сказал, – поведал подошедший вплотную Стоян, и, подняв кочергу с пола, подал Святозару. – Он пришел с утра и сказал, что ты всех другов собираешь. Ну, а я как ты помнишь старший из них, потому и явился.
Наследник услышал пояснения друга и вовсе густо заалел, и ажно покрылся бусенцом пота, так как оказывается, дурнем назвал Дубыню, да, вертя в руках кочергу, озадаченно молвил:
– Да, кто ж его просил тебе говорить. И что ж теперь обо мне жена твоя Белослава подумает… Скажет совсем наследник одурел, впервый же день оторвал… Ах, как скверно вышло… как скверно. – Святозар наклонился положил кочергу подле камина и прикрыв ажурные дверцы на нем, добавил, – иди, Стоян, иди домой, я тебя не звал… Не хочу, чтобы обо мне Белослава плохо думала.
– Знаешь, Святозар, – откликнулся Стоян и не сильно стукнул наследника по плечу. – Раз уж я пришел, то уходить не буду. Ты мне и другам все поведай, зачем звал, а я потом и уйду к своей жене, у нас с ней жизнь впереди долгая, времени набыться вместе хватит. И жена моя о тебе, друг мой, никогда плохо думать не станет… не такой она человек, чтобы плохо думать о тебе, который мне жизнь спас.
– Так ты не уйдешь? – не унимался наследник и расстроено зыркнул на Стояна.