– Мои люди лгать мне не будут… потому как они знают, что я бог, и могу их тут же осудить на смерть, – заметил Турус и громко икнул, да так, что изо рта у него вылетили, и разлетелись в разные стороны слюни. – Завтра с утра я пошлю к правителю Восурии и его сыну посланников и попрошу мира, а наследнику пошлю в дар трех своих гнедых жеребцов. – Бек замолчал, задумчиво почесал голову, и добавил, – нет, трех мало, надо пятерых… Да, трех гнедых и двух вороных… надеюсь он будет доволен… Нет, с народом во главе которого стоит такой сильный колдун я воевать не буду, так и знай Нук.
Нук утер, свое перекошенное от злобы лицо, на каковое попали слюни бека и громко сказал:
– Мальчишка никакой ни колдун, он чародей.
– Колдун, чародей никакой для меня разницы нет, важно, что он владеет великой магией, – вновь икнув, проронил Турус. – И наверно пять коней ему будет мало… пошлю еще двух чалых… Да, семь коней это хороший дар, – бек посмотрел пренебрежительно на Нука и сказал, – у наследника великая магия в руках, а ты Нук ничего не можешь и не умеешь.
– Не бросайся такими словами бек, не бросайся, – гневно закричал Нук и с такой ненавистью и злобой глянул на Туруса, что Святозар содрогнулся, и незамедлительно заколебался подымающийся из костра дым, в коем он хоронился. – Ты, не знаешь какая во мне сила, и чем я владею, а мальчишкина магия ничто в сравнении с моей.
–Ты, тут не кричи и не говори со мной так, – повелительно изрек Турус. – Кто я … я бек самого нагакского народа, а кто ты, собака бесхвостая…
Но беку не удалось договорить, потому как Нук внезапно вскочил на ноги, опрокинув стол, и лежащее на нем блюдо с мясом и прохрипел:
– Собака бесхвостая…? Гляди бек, я покажу кто здесь бог, а кто собака…
Нук вышел на середину шатра, достал из-за пояса кинжал и присев на корточки, воткнув его прямо в ковер, вырезал в нем треугольник. Да принялся шептать и водить кинжалом снизу вверх, слева направо и по мере того как рука его двигалась живее, а шепот становился громче из ковра стал вылезать круглый, наподобие пня бугорок. Как только бугорок поднялся на столько, что стал доставать до согнутых коленей, Нук затих. Он поднялся в полный рост, поклонился пню, и громко крикнул: «Именем Чернобога – повелителем Тьмы и Нави, господином Пекельного царства! Отец мой Горыня – появись!» и в тот же миг из пня стал расти громадный указательный палец, он вытянулся из пня почти на аршин, замер, а миг спустя чуть-чуть пошевелился и согнулся, будто приветствуя Нука. И злобный колдун также поклонился в ответ, да взяв кинжал, воткнул его в верхушку пальца. И когда из– под кинжала потекла тонкая струйка черно-серой жидкости, Нук припал к ней и принялся торопливо ее лакать, боясь потерять хоть одну каплю ценного для него питья. Вмале напившись той крови, он порывисто вырвал из верхушки пальца кинжал, и, сызнова поклонившись, сказал: «Отец мой, Горыня, я сыт, поди прочь в Пекло». Палец вновь согнулся и медленно пополз обратно в пень, а Святозар услышал тихий шепот позади себя: «Иди, иди, мальчик, за ним» И тотчас исполнив веленное, наследник дернув дымным своим телом, полетел вслед за пальцем. Стараясь не коснуться его вершины, Святозар проскользнул в дыру, которая на миг осталось после здоровущего пальца, и оказался в каменно-земляном коридоре черном и громадном.
Коридор был очень длинным и широким, и один его конец уходил куда-то вдаль, теряясь в извилистых своротах, другой же завершался огромными пузатыми, черными, каменными воротами, укрепленными на высоких каменных столбах, упирающихся в потолок коридора. С буро-земляных стен коридора свисали длинные корни деревьев, на которых крепились, будто живые, черные, черно-бурые, да бурые чудища. Святозар огляделся и около каменных ворот увидел великана, лишь взглянув на него, наследник сразу узнал в нем Горыню, оного когда-то победил и сбросил в Пекло. Горыня был высок, хотя теперь от долгого пребывания в коридоре у него на спине вырос горб, пригнувший его к полу, и очень страшен, с черными волосами, которые спадали клоками вниз с головы. Грязная набедренная повязка прикрывала бедра, но за время пребывания Горыни в пекельном царстве, она сильно укоротилась и теперь смотрелась дюже дырявой. Тело великана, его руки и ноги были покрыты черной шерстью, местами свалявшейся, а кое-где и совсем поредевшей так, что оголялась его невзрачная на вид зелено-черная кожа. Лицо Горыни было тоже зелено-черное и не поросшее шерстью, однако от постоянной злобы оно превратилось в звериную морду со здоровущим разинутым ртом, из какового текли густые слюни, да торчали черно-зеленые длинные зубы. Выпуклый лоб нависал над глазами, а очи его были похожи на круглые, холодные, черные камни с мерцающим красноватым пламенем внутри. Широкий овальный нос, вскинутый кверху с двумя большими ноздрями, а по бокам головы толстые вытянувшиеся уши с острыми когтями на концах. Горыня все время двигал носом, словно принюхиваясь, перемещал из стороны в сторону глаза и шевелил ртом, вроде как постоянно злился и кричал.
Внезапно он повернул свою двигающуюся морду и воззрился на душу наследника. Святозар вздрогнул от вылупившихся на него черно-красных глаз, в которых замелькали, точно живописные изображения картинок былого…
Вот по земле идет, тяжело ступает молодой, белокожий великан Горыня, у него красивое лицо с высоким лбом и широким носом, большие темно-серые глаза и алые губы, его темные каштановые волосы прямы и послушно лежат на голове. Рядом с Горыней его лучшие друзья великаны Дубыня и Усыня, да сам Бог Велес, в дружине которого они состоят, и нет сильней тех четырех витязей, и нет крепче той дружбы.
Но изображение меняется и видит Святозар полыхающие огненные вихри на небосводе, да такие же огненные вихри, вздымающие и испепеляющие деревья, камни и воды на земле. И в этом вихре небесном бьются не на жизнь, на смерть Боги сыновья Сварожичи Семаргл и Перун, да и сам Сварог рядом с ними. У Перуна в руках золотые стрелы молнии, а на спине висит небесная радуга-лук, у Семаргла плеть полыхающая огнем, а у Сварога раскаленный молот. И видно, как Сварог с сыновьями борется с подлым черным Змеем, которым обернулся Чернобог, а на спине Змея сидит сам Горыня, предавший своих другов и добро, и перешедший на службу к тьме. Подлетел к небесному своду черный Змей, вцепился языком в него, а Горыня давай кулаками в свод стучать, пытаясь его расколоть, и падают искры от кулаков на белую его кожу, и темнеет она от этих брызг, словно оплывает под ними. Да, тут Перун схватил лук и выпустил стрелу молнию в Горыню, а Семаргл хлестнул великана плетью. Покачнулся от тех мощных ударов Горыня, не удержался на Змее, да полетел вниз на землю.
Мелькает вновь изображение и видит Святозар новую картинку. Позабытый на долгие века обросший черной шерсть, с позеленевшим лицом, и с черными глазами живет Горыня в высоких горах и творит зло, кидает камни в море, топит ладьи плывущие мимо. Но погрязшему во зле великану мало этого и он идет в горные города и деревни и разрушает дома, разрывает людей на части и теперь уже в его глазах горит, полыхает красное пламя. Плачут, вопиют люди, и ДажьБог посылает Богомудра за волшебным древком в Сумрачный лес, а после на новой картинке красивый и светлый юноша гонит своими стрелами обезумевшего от злобы Горыню к краю пропасти и тот со страшным грохотом падает на дно и оказывается в самом Пекле.
И ходит… ходит Горыня по длинному коридору и носит… носит в себе злобу на род Богомудра.
А кругом него свисают долгие корни деревьев, на коих висят точно переспелые плоды черно-серые, да бурые чудища с большими овальными головами, да длинными, тонкими подобно плетям двумя руками. Нет у чудовищ ни лиц, ни ног, ни волос. И те чудовища были когда-то свергнуты в Пекло самим Сварогом за то, что творили на земле черное колдовство. Горыня долго стоит возле такого чудища, которое шевелит своими долгими руками-плетьми, посем отрывает его от корня и глотает.
Вновь меняется изображение и видит Святозар, как пополневший великан разрывает себе живот и вытаскивает оттуда черно-серого ребенка. У того дитя две ноги, две руки, длинный хвост и вытянутая, как яйцо, овальная голова, на которой безобразно-большой в половину лица плоский нос, а по обоим от него сторонам выпуклые черные, как у Горыни глаза, да тонкий, похожий на щель безгубый рот. Горыня садится на пол, кладет дитя на ноги, а сам вырывает из стены корень и стряхивает с него, словно плод, чудище прямо на землю. Свалившееся на пол чудище, миг погодя беспомощно подползло к стене на своих тонких руках, да ухватившись за пустой корень длинным хвостом, вскарабкалось повыше и повисло на нем. Великан меж тем засовывает вырванный корень себе в живот на место раны обкладывает его землей с пола, и тогда черно-серая жидкость вытекающая из разрыва прекращает сочиться. Горыня берет дитя, который широко раззевает свой рот, в левую руку, а сам надкусывает указательный правый палец и засовывает его в рот младенца. И долгие, долгие годы, сменяющиеся картинки показывают сосущего кровь из пальца ребенка, который постепенно превращается во взрослого, подстать Горыни великана.
И последнее, что увидел Святозар, это уже взрослого сына Горыни шагающего по коридору, прямо к воротам. Подошел черно-серый с овальной головой и длинным хвостом сын великана и воткнул кинжал, который держал в руках в середину пузатых, черных, каменных ворот, оглянулся, посмотрел на горбатого Горыню, и когда ворота покачнулись и пришли в движение, да тяжело раскрылись, шагнул туда вперед… наверх…. в Явь.
Лишь мгновение спустя, как закрылась дверь за чудищем, Святозар встряхнул головой, высвобождаясь от виденного, и пристального взгляда Горыни. Великан вдруг задвигал своим носом, втянул воздух и громко закричал: «Чую, чую, светлой, чистой душой воняет!» Корни, на которых крепились чудища пришли в движение, а безлицые головы завертелись на своих обрубленных телах, руки вытянулись вперед стараясь схватить невидимую для них светлую, чистую душу. Ужас сковал Святозара, когда в него чуть не вцепилась длинная четырехпалая рука. Но также внезапно откуда-то сверху прямо на душу наследника упал золотой луч света и родной голос беспокойно шепнул: «Торопись, мальчик!.. И помни, я рядом!..» Святозар тут же устремился вверх по тому лучу, а выскользнув из пекельного мира, вмале очутившись где-то в небесной ночной дали, и словно ведомый светом, как можно живее полетел по проложенной им полосе к своему стану. Он был так напуган и так торопился, что чуть было не пролетел шатер правителя, да не снижая быстроты полета, впорхнул в собственное тело.