Работать было весело. Техбюро было полно хорошей молодёжи, в особенности наших шабшаевцев. В аппаратном отделе главным конструктором был «хитрый пассажир» — Михаил Михайлович Синайский, старшим конструктором — мой приятель и однокурсник Лёва Лехтман, целая куча ребят, шабшаевцев, окончивших институт, пока я сидел в исправдоме: Коля Санков, Федя Соколов, Саша Степанов и многие другие, о которых у меня до сих пор сохранились самые тёплые и дружеские воспоминания. Все работали что было сил, все были влюблены в завод и поминали добрым словом «хедер» Каган-Шабшая.
Конечно, «в семье не без урода». Однажды Федя сказал мне, указывая на расчётчика, болгарина Дедова, здорового парня с грубым одутловатым лицом и маленькими злыми глазками-шариками:
— Ты с этим поосторожней. Это наш стукач. Небось, уже взял тебя на мушку с твоим отказом.
Летом мы снова поселились у Кирпичниковых в Лосинке. У Лёвы Гордона окончился срок ссылки. И он и мама имели минус шесть, то есть право жить где угодно за исключением шести главных городов и их областей. Но на лето они нелегально приехали на время в Москву, чтобы выбрать себе место жительства и работу. Пока же они поселились тоже в Лосиноостровской, неподалёку от нас. Мы с Галей очень радовались близкому соседству после стольких лет разлуки, но получилось не так, как хотелось бы. У них теперь была большая семья, включая двух членов, требовавших неустанного большого внимания: маленькой Марьяны и Тони. Мама была постоянно в хозяйственных хлопотах. Я, со своей стороны, очень, очень уставал на заводе, приезжал домой поздно, и у меня часто не хватало энергии, чтобы подняться с места. Сама близость расстояния невольно способствовала оттяжкам: ну, думалось, живём рядом, всегда успеем наговориться. Очень уж мешала этому Тоня. Стыдно вспомнить, но часто я по две недели не видел маму.
Осенью Лёва устроился в Бюро научной информации вуза-совхоза Верблюд (ныне Зерноград) в Сальской степи Ростовской области, и все они уехали туда. Мама решила поехать с ними, чтобы помогать Маге ухаживать за ребёнком.
Мы с Галей вернулись в Москву. Анисья, успевшая за лето начисто обокрасть нас, встретила нас в штыки. Жить больше с ней стало совершенно невозможно, и мы решили меняться, хотя сами не верили в успех этого предприятия. Действительно, кого могла соблазнить полупроходная комната высотой в 2 метра за фанерной перегородкой, комнатка с крохотным окошком и, главное, с разваливающимися стенами и потолком? Да ещё с такой соседкой! Вся надежда была на имеющиеся у нас 160 рублей, скопленных с огромным трудом на всякий случай.
Мы расклеили на всех столбах объявления. Но, как правило, желающие меняться, поднявшись по крутой и тёмной деревянной лесенке, при виде нашей площадки, где коптили 4 примуса, поворачивали обратно. Так продолжалось месяца четыре, когда случилось третье чудо за этот год: пришли некие супруги неопределённого возраста, бегло взглянули на нашу комнату и заявили:
— Нас устраивает. Но наша комната лучше.
— Мы не скрываем никаких недостатков комнаты. Но если у вас лучше, доплатим полтораста рублей.
— Согласны, но меняться сразу.
Ну, думаем, значит у них ещё хуже. Соседи, что ли, грозятся убить или дом сносят, не иначе. Тут же поехали посмотреть. Дом, хоть на окраине — каменный, комната прекрасная, на втором этаже, с двумя итальянскими окнами на юг, ничего не протекает и не обваливается! В чём дело? Кой чёрт их гонит. Мы всё искали тайного подвоха и не нашли. В три дня оформили обмен. Таким образом мы начали новую жизнь на Рабочей улице, за Рогожской заставой. Несмотря на дальность от центра, нам всё нравилось, тем более, что это было близко от завода «Динамо». Правда, Гале пришлось далеко ездить на работу.
Потом уже соседи со смехом объяснили нам причину обмена. Супруги Бриллиантовы были, по общему мнению, просто психи. Они постоянно ругались между собой и шесть раз разводились. Однако через некоторое время выясняли, что жить друг без друга не могут, и снова съезжались. Их поведение стало «Притчей во языцех» во всей округе. Над ними издевались даже окрестные мальчишки на улице. Перед обменом с нами они находились в очередной разлуке, и им приспичило сойтись в седьмой раз. Но они не рискнули это сделать на старой квартире и срочно нашли новое место.
Бриллиантовы не успели вкусить «прелесть» Анисьи. Уже через две недели они осточертели друг другу. Жена сбежала, а мужа вскоре отвезли на Канатчикову. Получилось, что мы «построили своё счастье на несчастье других партийных и беспартийных товарищей».
Через год после моего поступления на «Динамо» завод получил распоряжение освоить производство крановых моторов постоянного и переменного тока. Изготовление чертежей было поручено: первых — группе Слабова, вторых — Чернова. Чернов, пошушукавшись с Долкартом, пришёл ко мне и сообщил, что я получаю чин старшего конструктора и назначен бригадиром трёхфазных асинхронных моторов.
— Конструировать целую серию!? Да разве я могу?
— Сумеете, мы поможем.
Пришлось суметь. Мне были приданы «войска всех родов оружия»: один младший конструктор, одна деталировщица и две копировщицы.
Откровенно говоря, «чёрт был не так страшен, как его малюют». По договору с АЕС (Allgemeine Elektrizitätsgesellschaft) мы получили чертежи их крановой серии и в общем ориентировались на них. Но, безусловно, у нас были другие стандарты на крепсы, на шарикоподшипники, на медь, другая изоляция, другие марки стали. Мы обладали меньшим искусством при изготовлении мелких деталей и поэтому делали их немного тяжелее, но зато прочнее. Мы внесли русские традиции в конструкции щёткодержателей, расположение клеммовых дощечек и кое-чего другого. Электрический расчет не входил в наши обязанности, его нам давали расчетчики. Словом, это была работа как раз для растущего конструктора первой ступени. Она была хороша ещё и тем, что попутно я быстро овладевал немецким языком.
Мы начали с самых маленьких моторов и в течение полутора лет подвигались к третьему размеру — на 70 лошадиных сил. Каждый размер делался в трёх вариантах: на 750, 1000 и 1500 оборотов в минуту, да ещё в герметическом корпусе и без него, всего 54 варианта. На каждый изготовлялось полсотни чертежей: гора, море, вавилонская башня синек, наклеенных на картон. У меня голова кружилась. Я стал засиживаться до поздней ночи на работе и плохо спал. Посреди ночи мне вдруг начинало казаться, что я где-то наврал, и вот уже сейчас по моей вине, в ночной смене литейщики отливают или станочники точат явный брак. Я покрывался испариной и порывался бежать на завод. Наутро страх оказывался напрасным. Кроме того, благодарение Богу, во всём свете существовало правило, о котором я сначала забывал, — не пускать в серийное производство ни одно изделие, не изготовив и не испытав тщательно пробную модель.
Зато сколько было невинной детской радости, когда в цехах выстраивались длинные ряды станин или крестовин, когда потом они обрастали роторным железом, когда обмотчицы укладывали в них замысловато выгнутые секции и когда, наконец, они дружно жужжали на испытательных стендах. А в коммерческом отделе так же жужжали толкачи от заказчиков:
— Да когда же, наконец, отгрузите нам моторы КТ 5? Мы не можем без них цех пустить!
Я никак не мог привыкнуть к мысли, что так много умелых и умных голов хлопочет над моим детищем, что их принимают всерьёз.
В конце лета я получил отпуск с завода, Галя — в лаборатории по труду имени Радченко, где она работала с А. У. Зеленко. Мы запланировали умопомрачительную поездку на Кавказ. Сперва на недельку к маме в Верблюд, потом пешком по Военно-Осетинской дороге на Кутаиси, Поти, Батуми и назад по побережью.
Верблюд стоял в голой как стол степи. Любители леса ходили на маленький железнодорожный полустаночек, где рос единственный в округе тополь. Впрочем, в самом совхозе уже торчали малюсенькие саженцы, обозначая линии будущих аллей. Кроме жалких саженцев там было несколько учебных и производственных корпусов, общежитие для студентов и десятка два двухэтажных кубиков по восемь квартир каждый — для сотрудников. В таком кубике на втором этаже Лёва получил квартиру.
Он работал в отделе информации, одновременно учился на тракториста, желая иметь хоть одну не гуманитарную специальность. Мага работала в библиотеке. Мама ходила за Марьяной и новорожденной Леночкой и одновременно вела всё хозяйство. Мне было больно видеть её, всегда такую деятельную, всегда играющую руководящую роль, решавшую принципиальные или организационные вопросы, погружённой в жизненную прозу: где достать, что сварить, каков желудочек у ребёнка. Но она не жаловалась, говорила что под старость это обычная судьба — сокращать свой размах. Теперь её цель — обеспечить Магочкино счастье, это тоже полезная организационная задача.
Трудно было придумать более паршивое место: жара, тучи пыли, ни капли тени, ни капли воды, вся видимая территория обработана для посевов, кроме только стравленного, занавоженного выгона с пучками полыни. Оно, конечно, житница, но как же в ней тяжело жить! Правда, хозяйство образцовое, машин тьма. Сюда привозили первые закупки американской техники на испытание. Вот где я нагляделся на своих механических лошадей! Даже увидел баснословных механических верблюдов — комбайны. Мне не надоедало часами их разглядывать, во мне проснулся земледелец.
Но жара, совершенно необходимо искупаться! Где же тут ближайший водоём? Нам сказали, что в десяти километрах есть пересыхающая речка, кажется, Мечетка. Там в бочагах, наверно, ещё есть вода. Подумаешь, десять километров! Пошли!
Разумеется, пошли мы только с Галей. Шли по океану пшеницы, созревшей для уборки. Километрах в четырёх за её колосьями исчезли крыши совхоза. Кругом только хлеба да безоблачное небо, да свирепое солнце, да нитка грейдера. Я понимаю, что и в степи есть поэзия, что и степь можно любить. Но это любовь не моего романа.
Мечетка действительно пересохла. Но бочаг, окружённый густым тростником, нашёлся. Влезли, опасаясь змей, в тёплую как в ванне воду. Ноги почти до колен утопали в липком чёрном илу. Передвигаясь с большим трудом, добрались до края тростника. Окунуться было нельзя, так как глубина воды выше ила была не больше двадцати сантиметров. Побрызгались как сумели. Чуть-чуть всё же освежились. Но, конечно, не поплавали. Помокли с полчаса. Когда вылезали, оказались все чёрные от ила, а помыться было невозможно. Кое-как обтёрлись майками и пошли назад. И решили позагорать на ходу.