Когда мои детки приехали из Лазаревки, Галочка немного поправилась, хотя скрытая форма малярии в ней сидела ещё более года.
Между тем, на заводе для меня сложилась нелёгкая обстановка. Жуков решил передать гальванический цех из электрического в крепёжный. Это грозило тем, что мне надо было в месячный срок закончить ряд переделок в новой мастерской, освоить два новых производства и передать дело назначенному заместителю. Самому же после этого перейти в распоряжение заведующего электрическим цехом Машкина. Я вовсе не хотел идти в новую мастерскую и стал вести переговоры о переводе меня снова в техбюро, в группу механика завода. Однако, тут нужно было быть осторожным. Нельзя быть строптивым, так как таких отправляли в принудительном порядке строить Магнитку, куда уже угодил мой друг Аркаша Красовицкий.
А мне так сильно захотелось учиться дальше, именно на географа. Но я пришёл к убеждению, что совмещать учёбу с работой старшего мастера — «детская наивная мечта». Дело в том, что завод не выходил из авралов и в эти периоды я не выходил с завода, постоянно ночевал в цеху. Даже когда этого не было, меня постоянно по ночам будили телефонные звонки: то вентилятор сломался, то хромировщик заболел, то почему-то в цеху нет тока, то кадмий не ложится на детали. Я мчался на завод, чинил, налаживал всё до утра и не заходя домой продолжал работу. До науки ли тут было!
Однако, как же мне хотелось перейти на географию! А может, попробовать? Но прежде всего надо посоветоваться с Галкой, ведь большая часть трудности ляжет на неё, и не менее пяти лет. Как она будет управляться, да ещё с малышом?
Она меня очень горячо поддержала, даже обрадовалась, говоря:
— Ты ведь привязан к географии с детства и должен когда-нибудь стать географом.
Я был счастлив и благодарен ей, что она меня понимает. Я ей объяснил, какие трудности ждут её. Она только засмеялась:
— Вместе будем преодолевать!
Так я приступил к осуществлению своей давнишней мечты и стал наводить справки.
Я стал выяснять, как уйти с завода, и, увы, узнал, что тогда существовало «крепостное право» — дирекция имела власть не отпускать никого с завода. А заводская квартира, в которой мы жили? Это уже вовсе кабала. Почему-то мы понадеялись на вполне нереальную возможность обменять заводскую квартиру на государственную. Дело опять упиралось в дирекцию завода, и чтобы Жуков разрешил обмен, даже с работником завода, трудно себе представить. Да и где найти такого, кто хотел бы обменяться?
Но я приложил невероятные усилия и… нашёл желающего динамовца, который не собирался бросать завод, а жил очень далеко. При обмене с нами он очень много выиграл: получил рядом с заводом отличную большую комнату за свою тёмную полуподвальную, где в квартире жило 16 человек. Но мы были довольны. Как теперь оформить это дело с директором? Стали ждать.
А пока я стал выяснять возможности своего поступления в университет. Я мог поступить только на заочное отделение, чтобы иметь возможность зарабатывать для семьи. Но в Москве на геофаке заочного отделения тогда не было. Из родственных организаций заочное отделение было только в метеорологическом и картографическом техникумах. Я решил податься на первый. Но… потерпел фиаско. По незнанию правил решил козырнуть своим высшим образованием, считая это своим козырем. Ответ меня ошарашил:
— Лиц с высшим образованием не принимаем. Так и повсюду. Таков закон. Вы получали от государства стипендию, на вас тратили деньги. А теперь хотите снова сесть на шею государству?
Сколько я ни божился, что не получал от государства ни копейки, наоборот, отчисление от моей зарплаты на заводах поступало на содержание института, всё было напрасно. Оказывается, времена изменились, и никто не помнил о порядках в Институте Каган-Шабшая. Администратор посмотрел на меня как на завравшегося мальчишку и не захотел более разговаривать со мной. Не помогли мои доводы, что я уже более пяти лет отработал на заводе, что на заочном я не буду получать стипендии. С таким же «успехом» я атаковал картографический техникум.
Выручил случай. Жуков вёл сидячий образ жизни и потому страдал геморроем. Наконец ему стало невтерпёж, и он лёг на операцию, назначив своим заместителем Боброва. Бобров до этого командовал своими татарами и был в курсе дел и намерений инженерно-технического персонала. В первый же день его правления я подкатился к нему:
— Разреши обменять казённую квартиру.
— Только с нашими.
— Само собой. Со старшим мастером Афониным.
— Зачем меняться надумал?
— Жена на службу поступает. Не с кем малыша оставить. А там бабушка рядом живёт.
— Смотри у меня! Если на работу будешь опаздывать…
— Будь я гад!
И он подписал заявление. Мы быстренько собрались и переехали на Сретенку, в Колокольный переулок. Тошно, темно и сыро было в подвале, но впереди маячила новая жизнь, и это всё окупало.
Я не соврал Боброву, объяснив ему причину обмена: поблизости в опустевшей квартире жила бабушка-няня, а Галя действительно поступила на службу.
Служба у неё была вольготная. После нашего возвращения из Лазаревки наши заочные друзья Липины пригласили Галю работать у них на дому лаборантом. Они приняли её как своего человека, и так велико было их радушие, что Галя сразу почувствовала дружную творческую атмосферу их семейства и теплоту человеческих сердец, в ней царившую.
Ещё в Тюфелевой роще моя тётушка Наталья Эмильевна, заменившая в Алёшиной группе Валентину Яковлевну, освобождала Галю для работы. Но нередко Галя брала Алёньку с собой на работу.
Обязанности Гали состояли в разборе проб планктона с помощью бинокуляра под руководством Александра Николаевича. Пробы были взяты в Телецком озере. А ещё она писала латынь под диктовку в рукописи Нины Николаевны. Так в нашу семью впервые проникли естественные науки.
Весной я узнал, что в Ленинграде на геофаке есть заочное отделение, и решил снова попытать счастья, написал заявление в завком.
Освоение новых операций на заводе затянулось на всю зиму, и ему не видно было конца. Для одной из них — анодной оксидации разрядников для электропоездов по расчету Додева — нужен был специальный конвертор. Его не могли сделать у нас и заказали на стороне. Завод-изготовитель поставил срок год, но по тому, как у них подвигалось дело, было ясно, что они в год не сделают.
Второе задание — антикоррозийное покрытие велодинамок — для Турции казалось сравнительно лёгким. Турки заказали их десятки тысяч, и весь цех ширпотреба переключился на эту работу. Обычные приёмы гальванотехники пасуют перед алюминиевыми сплавами. На них ничего не ложится, ни никель, ни цинк, ни кадмий. Я надеялся на шоскирование, но и с ним не удалось добиться надёжного покрытия: металл отслаивался, лупился. Я пошёл к заведующему производством Александрову и подал ему заявление об увольнении. Он слыл либералом и потому сказал:
— Я не хочу никого заставлять работать насильно.
И написал: «Не возражаю, после окончания освоения импортного заказа на велодинамки и оксидации электровозных разрядников». И с улыбкой добавил:
— Этого вам на два года хватит, а там посмотрим.
Для проветривания мозгов я записался на майские праздники в велопробег Ленинград-Москва. Туда на поезде, а назад на велосипедах. Здесь учли направление господствующих ветров с северо-запада на юго-восток. Вдобавок к двум дням праздника директор дал ещё три с условием, что участники пробега повесят на себя плакаты, прославляющие наш завод.
Приехали в Ленинград 30 апреля. Я тотчас же наведался в университет. Мне сказали, что решение ещё не принято. Но никаких возражений не предвидится. Уже хорошо.
Первого мая мы собрались у Московского вокзала и по лёгкому морозцу отправились в Москву. Нас было 8 человек, в большинстве молодые рабочие. Поехали без предварительной тренировки, первым весенним поездом, вовсе не зная друг друга.
Политрук пробега Зайдман, наш шабшаевец, работавший в отделе технологии, большой болтун и хвастун, сразу задал быстрый темп. Он говорил, что будет большим позором, если мы пройдём трассу в предварительно рассчитанный срок — пять дней. Необходимо закончить пробег в четыре дня. Исходя из этого он погнал как на спринтерской дистанции, за ним ещё двое.
Я, впервые участвуя в длительном пробеге, чувствовал себя не в силах принять предложенный темп и отстал. Со мной ещё четыре человека. К полудню разрыв достигал двадцати километров. Позади всех ехал замыкающий с велоаптечкой. Он был обязан всем помогать в ликвидации аварий и оставаться со всеми отстающими. Замыкающим назначали всех по очереди.
К четырём часам я начал ощущать некую неудовлетворённость в чреслах, живо напоминающую ощущения, испытанные мной при верховой езде в районе Они. Через два часа боль стала невыносимой, и я ехал, стоя на педалях. Впереди показался Зайдман и товарищи, ехавшие с ним. Он явно выдохся и жаловался на плохую конструкцию своего седла. В общем, плохая конструкция оказалась решительно у всех. Подъезжая к Ильменю, мы увидали речку, схваченную заберегами. Проломав ледок, мы спустили штаны и с наслаждением погрузили в ледяную воду нашу горящую плоть. Проезжавший мужичок, увидев 8 парней, которые подобно волку в сказке вмораживают свои хвосты в лёд, очевидно, решил, что это проделки нечистой силы. Воскликнув: «С нами крестная сила!», он хлестнул лошадь и умчался галопом.
Мы переночевали в Новгороде. Утром подивились на Кремль, к тому времени сильно разрушенный, поглазели минут пять на памятник тысячелетия России, покатили дальше.
Подъём к городу Валдаю был очень тяжёл. Зато спуск — великолепен. Целые километры велосипеды мчались как птицы безо всяких усилий с нашей стороны. И природа способствовала подъёму нашего настроения. В еловых лесах прыгали белки, радуясь богатому урожаю шишек. Снег сходил, вокруг стволов деревьев образовались земляные кольца, и зазеленела первая травка. Ельники сменялись борами, боры — березняками, уже покрывавшимися зелёным пушком. А уж птицы старались!