– Пошли отсюда, – сказал он, беря на руки маленького мальчика.
– А что будем делать с ней? – спросил я, поднимая девочку.
– С ней все будет в порядке. Я дал ей лошадиную дозу.
– Чего?
– Стрихнина. Видишь, она уже умерла. Пошли.
Я спускался с девочкой на руках, пытаясь не наступать в кровь. Теперь мы знали, что эта кровь оставлена женщиной. Мы принесли детей в дом, и уланы окружили их заботой. Они помыли детей в теплой воде, завернули в одеяла, накормили горячим супом, напоили чаем и уложили спать. Пока дети спали, уланы ходили на цыпочках и разговаривали шепотом. Доктор сидел рядом с детьми, пока не стемнело.
Неожиданно, без всякой на то причины, доктор спросил меня:
– Слушай, толстяк, помнишь ту ночь, когда мы узнали об отречении императора, и эту чертову лекцию, которую прочел нам Бас?
Я кивнул.
– Разве это не было замечательно?
Я уставился на него в немом изумлении: доктор был роялистом и белым до мозга костей.
– О чем вы говорите, док?
Он медленно перевел взгляд с пылающего лица мальчика, стонущего во сне, на меня. У доктора были небольшие, широко расставленные, зеленовато-серые пронзительные глаза. Он так сильно сжал губы, словно боялся произнести слово. Наконец Край наклонился вперед и прошипел:
– Я сказал, разве не замечательно то, о чем рассказывал нам в ту ночь Бас? Счастье для ста шестидесяти миллионов обездоленных людей. Рай для честных рабочих. Свобода совести. Обеспеченная старость. Достойная плата за тяжелый труд. Труд. Равенство. Свобода. Я тебя спрашиваю, разве не красиво он говорил?
Я смотрел на доктора, не зная, что ответить. Внезапно он встал и схватил меня за грудки. У него побелели губы. В глазах горела ненависть.
– Это было красиво, – прошипел Край, – красиво. Объясняю тебе, кровавый воин, рассуждающий червяк, это было красиво…
Я резко прервал его:
– Прекратите, док. Вы просто больны.
– Подожди. – Он с силой встряхнул меня. – Я требую от тебя ответа. – Лицо доктора исказила болезненная гримаса. – Да, красиво. – Он сделал паузу и продолжил, цедя каждое слово: – Но какой ценой? Я спрашиваю тебя, какой ценой? Ценой страдания этого ребенка, который, проснувшись, позовет маму и не услышит ответа?
Он уже не мог говорить, а только жевал губами. Потом вытер рукой лицо, повернулся и вышел из дома в темноту под мелко моросящий дождь.
Один из уланов смог уберечь детей во время скитаний и отдал их в приют для сирот в Варшаве под именами Станислава и Ванды Довбор, в память о нашем полковнике, последнем потомке польского рода Довбор.
Глава 28ПОСЛЕДНЯЯ ПЕРЕКЛИЧКА
В этот день на горизонте появились тяжелые, свинцовые тучи. Медленно, но целенаправленно они заполняли небо, двигаясь к зениту. Было уже десять утра, и солнцу, оказавшемуся в окружении мрачных грозовых туч, оставалось на небосводе все меньше и меньше места.
Тучи наползали со всех сторон, что случается крайне редко, но в этот день мы наблюдали именно такую зловещую картину. Освещенные теплым, ярким, осенним солнцем усадьба, стоящая на холме, парк, лес, излучина реки, стоящая на берегу деревенька находились в окружении мрачных предвестников приближающейся суровой зимы. Прекрасная в своей осенней грусти природа напоминала лицо молодой монахини, бледное, нежное и вдохновенное, еще наполненное желаниями и чувствами, но уже увидевшее перед собой черную завесу, символ конца, смерти.
Мы провели в усадьбе четыре дня; никогда еще мы не оставались так долго в одном месте. Пришло время двигаться дальше. Но сначала требовалось выбрать самый безопасный путь. Мы плохо представляли, что происходит в этой огромной стране; мы словно выпали из жизни, не принимая участие в происходящих в ней процессах, а потому не имея возможности влиять на них. Это вызывало у нас серьезную тревогу. Кроме того, мы страшно устали от одиночества, от бесконечных препятствий, возникавших на нашем пути домой, от долгой разлуки с родными.
Ночью уланы ушли на разведку, и все с нетерпением ждали их возвращения, практически не сомкнув глаз.
Двое уланов вернулись ранним утром и доложили, что в деревне говорят о белогвардейской банде, скрывающейся в усадьбе «Три дуба», то есть о нас.
Вот это уже было серьезно. Правда, уланы не могли с уверенностью сказать, известно ли в деревне, что банда на самом деле является полком польских улан. Следовало принимать срочные меры.
Один из посланных на разведку уланов всю ночь проговорил с председателем сельского совета, с которым два года назад познакомился в смоленском госпитале; они месяц пролежали на соседних койках.
Председатель обрадовался старому другу, особенно когда улан сказал, что «покончил» с войной и хочет предложить свои услуги красным. Председатель не знал, что улан поляк и служил в польском полку, а потому поверил ему.
Они обнялись и провели вместе почти сутки. Под воздействием спиртных паров председатель сообщил, «строго по секрету», что поступил приказ незаметно окружить 1-й полк польских улан и «вступить с ними в контакт». В революционном словаре слово «контакт» имело широкую трактовку. Улан попытался выяснить, какой контакт подразумевался в отношении польских уланов: мирные переговоры с проведением бесконечных пропагандистских митингов, нападение и кровавая расправа с «белоручками» или революционный суд и расстрел. Председатель пока не знал, какое будет принято решение, но, по его личному мнению, банду «белоручек» следовало истребить на месте. По собственной инициативе он уже запасся дюжиной газовых снарядов.
– Проклятые поляки ничего не стоят, – пьяно рассуждал он, – что у них есть? Рубашка да пара штанов. А мнят себя «знатью»! Они отказались выслушать нас, когда мы просили их присоединиться к нам. Они расстреливают крестьян и красноармейцев. Дьявольские отродья! Ничего, скоро мы до них доберемся и поставим к стенке этих сукиных детей!
Улан вынужденно кивал, подливая в стакан самогон, и так выяснил, что у красных два артиллерийских орудия, пулеметный расчет, два взвода красной конницы и триста пехотинцев – уже готова целая армия против горстки поляков. Правда, нет снарядов для артиллерийских орудий, но их обещали завтра подвезти.
И тогда…
– Капут буржуям! – выкрикнул председатель и захрапел.
Улан положил мертвецки пьяного председателя на кровать и вернулся в полк.
Поначалу мы думали, что стоит принять бой. К усадьбе можно было подойти с трех сторон: от деревни, с берега реки; с тыльной стороны дома, из леса, отделенного от парка узкой проселочной дорогой и низкой каменной оградой; и через поля, разделенные на участки рядами кустарников и канав, с отдельно растущими группами фруктовых деревьев, яблонь и груш. Поля упирались в небольшую железнодорожную станцию.
Пока еще оставалось время, чтобы пробраться через цепь сторожевого охранения, если оно имелось, пройти через лес и неожиданно атаковать стоявшую лагерем пехоту. Эти действия не слишком отличались от того, чем мы занимались на протяжении многих недель. Нам ничего не стоило уйти от этого места на десять, а то и на тридцать километров. И что потом? Красные все равно напали бы на наш след. Рано или поздно нам придется столкнуться с ними, и силы будут не равноценны. Мы были объявлены ими вне закона и не смогли бы объяснить, что у нас нет никакого желания воевать с ними. Но мы были не с ними, и этого было вполне достаточно, чтобы устроить на нас охоту. Кроме того, мы испытывали страшную усталость, и физическую и душевную.
Круг замкнулся.
Было бы неправильно позволить себе надеяться на случай: нас могли окружить и застать врасплох. Этого нельзя было допустить. Мы расположили охраняющие дозоры на дорогах, ведущих к станции, к деревне, к лесу.
Через несколько часов дозорные вернулись с известиями: дороги патрулируются кавалерией, уланы видели два наряда, на железнодорожной станции находились пехотная часть и пулеметный расчет, а в деревне солдаты ведут активную подготовку к наступлению на усадьбу.
Я почувствовал невыносимую боль в сердце, словно чья-то беспощадная рука всадила в него кинжал и медленно проворачивает, не оставляя надежды на спасение. Меня охватила беспомощность; истощенные дух и плоть, казалось, потеряли всякую способность к сопротивлению.
Имея всего один пулемет, мы не могли надеяться вырваться из такого плотного красного окружения.
Капитан Вар собрал всех офицеров и унтер-офицеров. Ему ничего не пришлось объяснять, все и так было понятно. Он попросил каждого высказать свое мнение и по традиции начал с самого младшего по званию. Все высказывались коротко и ясно, используя два-три слова.
– Прорываться!
– Сделать вид, что хотим перейти на сторону красных.
– Начать переговоры.
– Ускользнуть ночью.
– Напасть на деревню.
Все предложения были отклонены. Создавалось впечатление, что мы неожиданно поглупели и опустили руки. Только один унтер-офицер высказал здравую идею, и все единодушно ее поддержали. Его предложение заключалось в следующем. Оставить лошадей. Самим переодеться, уничтожить все свидетельства принадлежности к полку и рассеяться в разных направлениях. Поодиночке, парами и тройками проскользнуть через окружение, смешаться с местным населением. Можно даже временно поступить на службу к красным. Фронт распался, и поодиночке у нас больше шансов добраться до Польши. Тем, кому не удастся попасть в Польшу, следует двигаться в направлении Москвы, Киева и Одессы и оттуда попытаться проникнуть в Польшу. Офицеры получили приказ отправиться в намеченные города; на мою долю выпала Москва.
Следующим пунктом сбора полка была названа Варшава. Дата не оговаривалась.
Мы понимали, что не всем удастся выбраться из страны, где существовал закон «каждый надеется только на себя». Теперь нам следовало примерить этот закон на себя и любыми средствами избежать бойни.
Уланы молча выслушали принятое нами решение. Не теряя времени даром, мы приступили к церемонии роспуска полка, в течение трех лет сражавшегося на чужбине.