Со второй половины 1943 года гитлеровцы стали всё больше применять тяжёлое вооружение, типа танков "Тигр" и самоходных орудий. Качество брони у этих машин было настолько высоко, что воевать против них противотанковыми ружьями стало уже крайне неэффективно. В связи с этим в советских войсках отдали предпочтение артиллерийским соединениям, а высвободившихся бронебойщиков переквалифицировали в танкисты и артиллеристы. В ускоренном темпе формировали не просто артиллерийские дивизионы, а истребительно-противотанковые. Это были особые части, специализирующиеся на уничтожении танков. Причём били не с дальних дистанций, когда и противника-то зачастую не видно, а непосредственно на поле боя в лоб, причём зачастую с позиций, расположенных перед пехотой. И не всегда из укрытий. Их просто не успевали откапывать. Разворачивали орудия прямо перед идущими на них танками. Под обстрелом. Но это того стоило. Между орудиями и танками завязывалась смертельная дуэль. Кто кого. Иногда артиллеристы вынуждены были подпускать тяжёлые танки на крайне опасные четыреста метров, хотя могли спокойно бить и с восьмисот. Но умышленно шли на риск. Чтобы наверняка, чтобы фриц не успел опомниться, не успел подавить огневые точки. Тогда зачастую получается очень короткий бой. Бой, в итоге которого половина или больше танков горят, а остальные в лучшем случае пятятся. В худшем несутся вперёд и давят оставшиеся орудия и расчёты гусеницами. Намертво и всех подчистую. Без вариантов. Но дальше они наталкиваются на вторую линию истребителей и там уже сами горят. Бой артиллеристов-истребителей с танками – очень страшное дело. Обоюдно страшное.
Такая перестановка коснулась бронебойщиков и в двадцать пятой дивизии. Роту лейтенанта Синельникова расформировали начисто. Освободившиеся бронебойщики, сдав свои длинные ружья стали быстро осваивать артиллерийские орудия. Распалось и отделение Ивана Селивёрстова.
– Старший сержант Селивёрстов, – зачитывал приказ перед строем Синельников. – Двадцать девятый отдельный гвардейский истребительный противотанковый артиллерийский дивизион.
С Иваном в один батальон распределили друга Фёдора и баламута Ваську Бубнова.
– Только не этот пентюх, – не сдержался Фёдор. – Вот уж повезло так повезло. Может, хоть там нас в разные расчёты определят? А, Вань? Ну не может же такое быть, что бы мне всю дорогу с ним мучиться?
Но мечты Фёдора рухнули сразу по прибытии к новому месту назначения, хотя и прибывать-то было совсем рядом. Пять минут ходьбы. Новички тут же доложились командиру батареи сорокапяток. Так называли противотанковые орудия сорок пятого калибра. Довольно-таки распространённое средство против танков на момент Второй мировой войны. Носила эта пушка среди личного состава и ещё одно название – "Прощай, Родина". Солдаты называли её так потому, что, если снаряд противника попадал в её расчёт – считай, что война для бойцов закончилась. Печальное название. Явно, не внушающее даже признака оптимизма. Но выбирать бронебойщикам не приходилось. Ивана на новом месте службы определили наводчиком, Фёдора заряжающим, а Бубнов попал в подносчики снарядов. Причём в единственном числе. По штату полагалось иметь двух подносчиков. И назывались они правильно ящичные. Хотя в штате орудий больших калибров были и те и другие. Ящичные готовили снаряд к выстрелу, а подносчики их носили. Дальше действовали замковые. Расчёт, в который попал Иван, был пока что не укомплектован.
– Да, – невесело проговорил Фёдор, рассматривая неказистое на первый взгляд орудие. – Это, конечно, уже не противотанковое ружьё, но ещё и не пушка. Маловата она чего-то. Да и не спрячешься за ней.
Фёдор присел, но с его ростом голова всё равно была выше щитка. Фёдор недовольно покачал головой.
– Вы что, боец, воевать сюда пришли или прятаться? – раздался густой бас позади бронебойщиков.
Расчёт тут же выстроился возле орудия.
– Старший сержант Золотухин. Леонид Сергеевич. Командир орудия, а следовательно, и ваш командир.
Перед бойцами стоял пожилой коренастый солдат невысокого роста. Командир строго оглядел подчинённых. Они тоже с нескрываемым любопытством рассматривали своего нового командира. Самым примечательным у Золотухина были его пышные усы цвета созревшей соломы, когда её уже косят и вяжут в снопы. Кончики усов, как и заведено у злостных курильщиков, были более тёмного, почти коричневого цвета. Вдобавок, местами сильно обожжены. Такими же пышными были и брови, из-под которых смотрели черные, как у цыгана, глаза. Командир оглядел новоиспечённый расчёт орудия и остановил свой взгляд на Фёдоре:
– Ваша фамилия, боец.
– Рядовой Ивашов, – ответил Фёдор.
– Так вот, рядовой Ивашов. Это вам не пушка, а орудие. На вид она, может, и неказиста, но с танками управляется неплохо. А о тебе, Селивёрстов, я наслышан. Рад, что ты ко мне попал. Научу вас ребятки всему, чего сам постиг. Вот тогда и повоюем. Посмотрим, чего стоят окопники в артиллерийском деле.
И начали бронебойщики осваивать новую специальность. Занятия проводил сам командир дивизиона, а после них Золотухин дополнительно обучал их тонкостям артиллерийского мастерства. Времени на подготовку было крайне мало, но в целом к началу боёв расчёт был подготовлен.
В начале августа 1943 года двадцать девятый отдельный гвардейский истребительный противотанковый артиллерийский дивизион в составе шестой армии выступил в район Изюма для начала участия в наступательной операции. Подцепив орудие к машине, Иван с расчётом двинулись в путь. Пройдя скорым маршем сто тридцать километров по разбитым фронтовым дорогам, поздним вечером дивизия вышла на правый берег Северного Донца.
– Красота-то какая, – глядя на раскинувшуюся впереди роскошную реку, сказал Фёдор. – Сейчас искупнуться бы. А, командир?
Золотухин тоже щурился на воду и улыбался чему-то своему. После изнурительного марша лицо его было покрыто слоем пыли, перемешанным с потом. Особенно выделялись грязные полосы, залёгшие в глубоких морщинах.
– Разговорчики, – машинально проговорил Золотухин и, словно очнувшись от своих дум, добавил: – Согласен с тобой. Привести себя в порядок сейчас совсем не помешало бы. Бубнов!
Тот вздрогнул от неожиданности и уронил кисет.
– Возьмёшь вёдра и дуй на реку.
– Есть, товарищ командир, – по инерции привычно ответил Бубнов и тут же зачастил: – А как же ужин, товарищ старший сержант? Не успею я к ужину. Это что же? Голодным оставаться прикажите? Я так не согласен. Вон пусть Фёдор сбегает. У него и ноги длиннее и он первый придумал купаться. А мне лично до фонаря. Я и так могу проходить.
– Разговорчики! Выполнять! – коротко скомандовал Золотухин и усмехнулся. – Кому чего, а тебе, Бубнов, только бы пожрать.
За время учёбы и бесконечных переходов расчёт уже совсем стал полноценной боевой единицей. Только что повоевать ещё не довелось. Золотухин оказался не таким уж и строгим командиром, как показался ребятам вначале, зато сверх меры дотошным во всех мелочах. Особенно доставалось, конечно же, Бубнову с его неуравновешенным характером и неисправимым разгильдяйством. Гонял его Золотухин без пощады, после чего бедный Бубнов спокойно не мог даже видеть своего командира. Вздрагивал при каждом упоминании о нём. Иван тоже не сразу сошёлся с усатым артиллеристом. Он привык уже сам командовать и принимать решения. Его коллектив хоть и был небольшим, но всё же подразделением, а здесь он становился на одну ступень с ещё вчерашними своими же подчинёнными. Умом он понимал, что это правильно. Что никто не поставил бы его командиром орудия, если он в нём ни черта не понимает. Но смириться с этим пока не мог. Своё отношение к Золотухину Иван, как ему казалось, успешно скрывал, только тот понял недовольство Ивана с первых дней, но до поры до времени помалкивал. В конце концов напряжение достигло своего апогея и Золотухин не выдержал, высказался:
– Слушай, Ваня. Я, конечно, понимаю твою обиду. Из командиров сунули в подчинённые. Но я-то здесь при чём? Тем более что это временно. Поверь мне старику. Парень ты неглупый. Опять-таки сержант. Тем более старший. Коммунистом вон стал. С дисциплиной у тебя всё в порядке, политграмоту освоил. Всё у тебя ещё впереди. Научишься нашей профессии, поднатореешь на деле, так я сам за тебя просить буду. Первый. А сейчас спрячь свой гонор, куда сам знаешь и постигай грамоту артиллериста. Договорились?
– Да я всё понимаю, Леонид Сергеевич, – подумав, ответил Иван. – Ты, если что, прости меня. Я не на тебя злюсь, а на себя. А артиллерию я постигну, можешь не сомневаться. Ты мне и поможешь в этом. Так что считай, что договорились.
– Ну и добре, парень. Ты знаешь, про нашу сорокапятку всякое треплют. Больше врут, конечно. Вроде того, что с ней и одного боя не продержишься. Маловат щиток, а дистанция против новых танков сократилась почти вдвое. Что это значит?
– Да понятно что. Ему в нас попасть легче будет. У нас, бронебойщиков, на этот счёт выход был. После выстрела каждый раз позиции менять. Но это всё больше в теории. Я пробовал на деле такой манёвр изобразить, да вот только не всегда получалось. Пока ты бегаешь с ружьём туда, сюда да ещё с патронами, стрелять-то, получается и вовсе некогда. Вот и сидишь на одном месте, отсвечиваешь как пень. Зато процент попадания в танк очень даже резко увеличивается.
– Это что же получается? – Золотухин от волнения даже курить перестал. – Процент против жизни? Так получается?
– Так, Леонид Сергеевич. Так, – ответил Иван. – В теории, а на практике совсем наоборот. Представь себе, что на тебя не один танк идёт, а несколько да ещё пехота следом топает и из своих шмайсеров то и дело постреливает. Ты, допустим, со своими перебежками один танк подбил, а два пропустил. Вот они и раздавят тебя, как клопа. А так все три можешь запросто поджечь. Вообще каждый раз по-разному получается. На все случаи инструкции не напишешь. Своей головой думать приходится. Исходя из ситуации.
– Это ты верно сказал, – закивал головой Золотухин. – Аккурат в самую точку попал. Так что будешь ты ещё командиром, будешь. Это я тебе говорю. А насчёт одного боя, так я тебе так отвечу. Я с этой игрушкой с начала войны воюю. И ничего, как видишь, жив и даже, я бы сказал, вполне здоров. Чего и тебе желаю.