– Мужики! – раздался крик Сан Саныча из ямы.
Иван подбежал к краю блиндажа и заглянул вниз. Там из-под лежащего настила торчала полуистлевшая кисть руки человека. Все замерли, молча глядя на остатки блиндажа, ставшего могилой для неизвестных солдат. Иван снял пилотку. Все обнажили головы. В воздухе повисла тишина. Сколько же их, таких вот могил, по всей земле разбросано? И не счесть. И сколько их ещё будет впереди? Тоже не счесть. Но такова уж участь солдата. Погибнуть за многие вёрсты от родного дома. Погибших бойцов похоронили прямо возле разобранного блиндажа, выкопав братскую могилу на высоком берегу красавца Днепра.
К вечеру понтон общими усилиями был наконец-то готов. Иван после ужина сидел на берегу реки и любовался раскинувшимися перед ним тёмно-синими просторами. Солнце в спешке уже уходило уже за горизонт, и вода в Днепре постепенно становилась чернее самой ночи. В ней уже, словно в колыбели, качались первые робкие звёздочки, а около берега дрожал от вечернего озноба острый серп месяца.
– Чего задумался, командир? – рядом сел вечно угрюмый Сан Саныч.
– Да вот, любуюсь, – несколько рассеянно ответил Иван.
– Не переживай, переправимся, – как всегда коротко сказал Сан Саныч.
– Конечно, переправимся. Я в этом даже не сомневаюсь. Не в первый раз, – Иван повернулся к Сан Санычу. – А ты давно воюешь?
Сан Саныч, не торопясь с ответом, стал сворачивать свою дежурную папиросу, время от времени поглядывая на дальний берег реки.
– Давно, – Сан Саныч закурил, пуская по ветру сизый дым махорки. – Я, паря, ещё в Гражданскую начал. Молодой был, горячий. А более всего глупый. Наслушался агитаций от кожанок и попёрся за светлое будущее шашкой махать направо и налево.
– Так ты в Гражданскую воевал? – восхищённо спросил Иван.
– Воевал… – Сан Саныч на минуту задумался. – Смутное тогда время было. По колено в кровищи ходили. И правых и левых к стенке ставили. Но я тогда не думал про это. Радовался, как дурачок. А потом и меня туда же…
Сан Саныч замолчал. Опустил голову и тяжело вздохнул.
– После войны домой пришёл. Мы до этого плохо жили. Бедно. Пришёл. Думал, что вот, завоевал себе свободу, буду жить хорошо. Поначалу так оно и получилось. Землю дали, женился. Работал с зари до зари, хрип на этой самой земле гнул и по сторонам не глядел. Вот и проглядел. Кончился НЭП. Словно и не начинался. Меня в кулаки в один момент записали. Оказалось, что всё, что я своим горбом заработал, не моё, а заслуги мои прежние даже не помянули. А ведь предупреждали умные люди. Не раз предупреждали. Всё на заслуги свои надеялся, да пронадеялся. Вот так, парень. Оказался я в Сибири с молодой женой и ребятёнком. Без штанов.
Сан Саныч достал кисет и трясущимися руками стал сворачивать вторую папиросу.
– А потом? – не выдержал Иван. – Что потом?
– Да ничего… Не было никакого потом и больше вообще никого не было. Один я остался. Живу зачем-то, сам не знаю зачем. Вот на войну призвали. Воюю теперь… Поначалу смерти искал. Не нашёл. Потом понял, что сам себя обмануть решил… Нет, рано помирать. Рано. Прогоню ворога из России, и ничего мне больше не надо будет. Ты парень правильный, поймёшь когда-нибудь. Ладно. Заговорил я тебя. Спать пора. Завтра могёт быть и поговорить-то не удастся.
Иван проводил глазами старого солдата и задумался:
– Не всё так гладко было в те времена. Выбор большой, а найти нужную дорогу не каждый сумел. Саныч вон заплутал. Теперь расплачивается. Да и времена сейчас не те. В одном он прав. Врага гнать надо, а не рассуждать.
В семь часов утра прозвучала команда к форсированию Днепра. Сан Саныч и Фёдор, работая баграми, оттолкнули понтон от берега, дружно заработали шестами. Двинулись. Предстояло переплыть двухкилометровую ширь реки. Где-то на том берегу слышались раскаты боя. Там отчаянно сражалась триста тридцать третья стрелковая дивизия, форсировавшая Днепр накануне. Именно она сейчас стягивала на себя все силы противника и отвлекала от переправы. Благодаря ей и удалось незаметно одолеть реку. Тихо подошли к берегу, стали спешно высаживаться. Вот тогда-то противник и обнаружил, что прозевал форсирование целого полка, да ещё с артиллерией. Тут же загрохотали немецкие пушки. Разорвались первые снаряды, круша уже пустые понтоны. С берега застрекотали пулемёты.
– Проснулись, гады, – выкатив орудие подальше от берега, проговорил Иван. – Сейчас начнётся.
Он быстро огляделся, взял автомат в руки и скомандовал:
– Ивашов, Засекин! За мной! Остальным катить орудие!
Он бросился вместе с другими артиллеристами очищать место для позиции. Иван бежал, стреляя на ходу по фрицам, и заметил, что по ним строчит пулемёт из окопа, оплетённого хворостом. Артиллеристы залегли. Он тоже пригнулся, достал гранату и бросил её в окоп. Взрыв, второй, третий… Пулемёт замолк. Атака возобновилась. Вот и окопы. Иван спрыгнул в развороченное пулемётное гнездо и дал очередь вдоль траншеи. Двое немцев тут же сложились пополам, словно переломились. Разгорелась рукопашная. Иван стрелял, бил прикладом. Патроны закончились. Иван схватил брошенный немецкий пулемёт и им крушил неприятеля. Постепенно продвигался вместе с артиллеристами всё дальше и дальше. В итоге место для орудий расчистили, но обстрел вражеской артиллерии не прекращался. Урону он большого не нанёс, а вот понтоны разбил вдребезги. Стали поднимать орудия. Берег был высокий, песчаный. Каждую пушку облепили со всех сторон и потащили в гору. Тащили тяжело, напрягая силы до предела, скользя сапогами по мягкому песку. Тащили, рвали жилы, но тащили. Но вот и позиция. Наконец-то дотащили.
– Гляди, командир, что эти фрицы понастроили, – указывая на окопы, засмеялся Фёдор. – Чёрте что, а не окопы.
Иван присмотрелся. Действительно. В горячке он даже внимания на них не обратил. Перед ними тянулись довольно нелепые на первый взгляд сооружения. Выкопанные в песке траншеи неполного профиля были опутаны хворостом, как тын в огороде. Солдат в них мог только сидеть или лежать. Они были глубиной всего по пояс.
– Ничего смешного не вижу, – серьёзно сказал Иван. – Они и из таких траншей неплохо держали оборону. Дело тут не в окопах.
– А в чём тогда? – недоумённо спросил Фёдор.
– А в том, товарищ Ивашов, что умелый и грамотный солдат и без окопов отразит атаку. Нельзя недооценивать врага. Фашист хоть и сволочь, но драться умеет получше нас с тобой.
– Это верно, командир, – согласился Фёдор. – Воевать они сильно горазды.
В тот же вечер следом за первым эшелоном под непрерывным огнём противника форсировал Дон шестьсот десятый полк, а утром и шестьсот девятнадцатый. Плацдарм на правобережье достиг уже почти километра по фронту и нескольких сот метров в глубину. Немцы в спешном порядке перегруппировали свои части и стали наносить удар за ударом по узкой полоске захваченной земли. С воздуха их непрерывно поддерживала авиация. В зоне боевых действий появились части подошедшей сорок шестой пехотной дивизии немцев.
– Танк прямо! Бронебойным! Заряжай! Орудие! Правее двадцать! Прицел семь, девять! Орудие, твою…, – без устали кричал Иван, уже и сам оглохший от бешеной стрельбы.
Атаки не прекращались ни на минуту. Перед высотой намертво замерло, исходя чадящим дымом, немало вражеских танков, валялись трупы немцев, а противник всё шёл и шёл на горстку русских солдат, вцепившихся зубами в клочок родной земли, обозначенный на штабных картах высотой 105,4. Не осталось и места, в которое не попал бы снаряд или бомба. Всё было перевёрнуто вверх дном, но сбросить обратно в реку советские полки фашистам так и не удалось. С левого берега их поддерживали ещё не успевшие переправиться батареи дивизионной артиллерии. Корректировали огонь по телефонной связи.
Уже под вечер немцы с новой силой обрушились правее, на триста тридцать третью дивизию. На участке двадцать пятой дивизии бои временно затихли.
– И сколько же сил у этих фрицев? – утирая лицо, проговорил Засекин. – Бьём их, бьём, а всё никак не перебьём.
– Я тебе то же самое могу сказать, – ответил Фёдор. – Могу поспорить, что немец думает то же и про нас.
– Закончить перекур, ребята, – просматривая в бинокль окрестности, сказал Иван. – Немец снова полез, а у нас снарядов в обрез. Всё, шабаш. Идут. Танки и пехота. Всем приготовиться.
Иван оглянулся на реку. Там продолжали переправляться оставшиеся части дивизии.
– Попадут в переплёт мужики, – подумал он и закричал, повернувшись лицом к врагу. – Осколочным заряжай!
И снова стонала земля от разрывов, снова свистели пули, снова гибли люди. Днепр уже кипел от бомб и снарядов. Разлетались вдребезги понтоны, как игрушки, так и не доплыв до берега. Словно брёвна во время сплава, плыли по реке трупы. Уже раздувающиеся, с выклеванными птицами глазами. Сотни трупов, сотни. Но переправа работала, не останавливаясь ни на минуту. Подкрепление было. Плацдарм расширялся.
Взрыв. Иван инстинктивно пригнулся. По спине забарабанили комья земли.
– Командир, Семёнов!
Иван обернулся. Парнишка лежал в обнимку со снарядом, так и не донеся его до орудия. Фёдор вынул из его рук снаряд, сунул его на место и побежал за другим. Иван кинулся к Семёнову, но его неожиданно кто-то оттолкнул. Это был санитар. Здоровый малый с сумкой наперевес. Он склонился над Семёновым, затем стал копаться в сумке.
– Живой, – Иван вернулся к орудию.
Когда он в следующий раз оглянулся, то ни санитара, ни Семёнова уже не было. Прямо на орудие шёл очередной панцирь.
– Танк прямо!
Сан Саныч спокойно крутил ручку маховика. Из ствола танка вылетел огонь. Где-то сзади рвануло.
– Орудие!
Танк закрутился на месте. Правый трак был перебит.
– По танку прямой наводкой! Бронебойным! Орудие!!!
– Готов, – прошептал Иван.
Пулемётчики отсекали пехоту, добивали выпрыгивающих из горящих машин танкистов. Схватывались врукопашную. Рвали глотки. Втыкали в серые шинели ножи, штыки. Стреляли, но берег не сдавали. Восемь атак отбили только за один день. Восемь раз немцы отступали и снова вводили всё новые и новые силы. На крохотный пятачок плацдарма рвалось до шестидесяти вражеских машин одновременно, подкреплённых пехотой.