– Как дома, – пробормотал он. – Залезешь на печку, приставишь ноги к тёплым кирпичам и спишь до утра как убитый. Никакая простуда не брала, потому как в печке есть особая лечебная сила. Так маманя говорила. Или тётка… Или бабка…
Глаза Ивана закрылись сами собой и, пробормотав что-то совсем уж непонятное, он сладко засопел. Вскоре весь блиндаж уже спал после тяжёлого дня. Кто сопел, кто спал без звука, а кто и храпел. Особенно громко выводил замысловатые трели Сан Саныч. Но на него даже внимания никто не обращал. Настолько глубокий сон был у солдат. Сон, в котором они уже не были продрогшими и усталыми воинами. Кто-то из них видел дом, кто-то жену с детишками. А кто-то и за партой сидел в обнимку с тетрадкой, в которой вчера самолично переправил двойку на тройку. Это потом, после войны, они, кто останется в живых, будут по ночам ходить в атаки, бить из пушек по танкам и хоронить друзей. Всё это будет потом, а сейчас им дано время, хотя бы во сне, пожить без войны, поговорить с родными, кого они сейчас защищают и кого они могут больше не увидеть.
Ночь пролетела как одно мгновение. Казалось, только что прилёг, а уже пора вставать. Печь давно прогорела. В блиндаже веяло свежей утренней влагой через колыхающуюся вместо двери плащ-палатку, но затопить буржуйку так никто и не удосужился. Иван открыл глаза и невольно поморщился. Дух в землянке стоял от высохших портянок и валенок, прямо сказать, сногсшибающий. Стали потихоньку вставать. Петя Засекин вскочил, стянул с себя одежду и в одних трусах выскочил на волю. Снег, хоть и подтаял изрядно, но был в избытке. Петя с ходу, как в реку, нырнул в сугроб, выскочил и стал растирать руками упругое тело. Мимо как раз проходил порученец из штаба. Увидев купающегося в снегу парня, он от удивления замер, покачал головой и скрылся в землянке.
– Вот это амбре, – зажимая нос рукой, проворчал порученец.
– Это что ещё за клещ там свой голос подаёт? – раздалось из угла. – Ещё и ругается, сволочь.
– А это, Вася, клещ из штаба по чью-то душу припёрся, – злодейски сверкая глазами, пояснил Фёдор. Он как раз наматывал на ноги портянки, издающие то самое амбре. – Им там, штабным, кровати подают панцирные да бельё с иголочки. Оне,
друг ты мой, благородных кровей. Нашего благовония не понимают. Тебе чего надо, убогий?
Тот от такого радушного приёма быстро умерил свой пыл. Он знал, что штабных в окопах не жалуют и за неловко сказанное словцо можно и по физиономии схлопотать. Очень даже запросто.
– Сержанта Селивёрстова к лейтенанту Самохину, – выпалил неосторожный на язык порученец и тут же выбежал из землянки.
– Так и знал, – проворчал Фёдор. – Эти захребетники ничего хорошего не притащат. Держись, командир. Я слышал, что этот товарищ из СМЕРШа та ещё гнида. Будь поосторожнее с ним.
Выйдя из блиндажа, Иван с наслаждением вдохнул утренний свежий воздух:
– Так-то оно так, но хлопчик всё же прав. Амбре у нас первосортное. Надо будет при случае постираться. Интересно, зачем это я Самохину понадобился?
Так, раздумывая над этим вопросом, он и зашёл в блиндаж, где обосновался лейтенант. Обстановка в командном "особняке" немного чем отличалась от солдатского. Ну стол, сколоченный из грубых досок. Ну телефонный аппарат. Вместо табуреток ящики из-под снарядов. Запаха такого резкого портянками нет. Вот и вся разница. За столом у горящей коптилки сидел тот самый товарищ из СМЕРШа Самохин в звании лейтенанта. По виду он тоже ничего особого собой не представлял. Обыкновенный человек лет чуть за тридцать, в изрядно потёртой форме, с копной рыжих волос на голове. Иван встал перед столом и, как положено, доложился Самохину. Тот оторвался от разложенных перед ним бумаг и поднял глаза на вошедшего.
– А, Селивёрстов, – сказал он, словно старому другу, хотя и видел его в первый раз. – Садись. Чего стоишь?
Иван сел на ящик.
– Как служба, Селивёрстов? – спросил Самохин.
– Хорошо, товарищ лейтенант.
– Это хорошо, Селивёрстов, что хорошо, – сказал Самохин и неожиданно засмеялся. – А то всё говорят, что нехорошо. Мне докладывали, что ты, старший сержант, отличный боец. Командир орудия, в партию вступил недавно. Танков много подбил. Даже четверых фрицев в плен взял. Медаль получил. Опять же, в коллективе тебя уважают. Даже, я бы сказал, любят тебя солдаты, Селивёрстов. Не чета некоторым. А то у нас недавно случай был. Бойцы своего же командира в спину пульнули, когда тот в атаку их поднял. А ты у нас ну просто герой. Как у тебя с политзанятиями, Селивёрстов? Понимаешь текущий момент?
– Понимаю, товарищ лейтенант, – ответил Иван.
– Отставить, Селивёрстов. Что ты, в самом деле, заладил. Товарищ лейтенант да товарищ лейтенант. Называй просто, Денис Петрович. Я же тебя не на допрос вызвал, а просто на беседу. Закуривай, – Самохин достал из кармана железный портсигар, открыл его и протянул Ивану.
– Спасибо, Денис Петрович. Предпочитаю свои.
Самохин снова засмеялся, достал папиросу и закурил.
– Молодец. И тут ты на высоте. Слышал я про твой спортивный расчёт. Слышал. А вот ты, Селивёрстов, слышал, чем я тут занимаюсь? А?
– Шпионов, наверное, ловите, – просто ответил Иван.
– Правильно. Шпионов. И ещё тех, которые им помогают. Вот их-то и сложнее всего поймать, – Самохин встал и заходил по блиндажу. – Сочувствующие немцам, ругающие нашу партию и правительство тоже наши враги, Селивёрстов. Скрытые враги. И если ты их не видишь, то это вовсе не значит, что их нет. Вот их-то и нужно вывести на чистую воду. И ты мне в этом поможешь.
Самохин встал напротив сидящего Ивана и уставился на него пристальным взглядом. В глазах лейтенанта Иван увидел что-то нехорошее. То, что отличало Самохина от простых офицеров. Иван напрягся. Всё, что говорил Самохин, на словах выходило правильно, но что ему нужно было от Ивана, непонятно.
– Это как, Денис Петрович?
– Будешь мне лично докладывать о разговорах в дивизионе. Не обо всех, понятно, а только о тех, где ругают власть, вождей, командиров, наконец. В общем, обо всём, что пахнет уголовщиной, предательством. Ты понимаешь меня, Иван?
Вот теперь Иван понял, зачем его вызвал Самохин. Понял и не на шутку обозлился.
– Вы что же, Денис Петрович, доносчика из меня сделать решили?
– Стоп, стоп, стоп. Никакого не доносчика, Иван, а внештатного сотрудника СМЕРШ. Чувствуешь разницу? Сотрудника! Причём добровольного. Это очень почётное задание. Почётное и ответственное. Будем вместе бороться против врагов советской власти, врагов народа. Подумай и дай ответ. Я тебя не тороплю.
Иван встал и, глядя прямо в глаза Самохину, жёстко ответил:
– Я уже подумал, товарищ лейтенант. Нет!
Самохин сузил глаза. Взгляд его был уже далеко не таким приветливым, как в начале разговора. Он снова достал папиросу и закурил, медленно выпуская дым изо рта. Так прошло минут пять томительно ожидания.
– Ты хорошо подумал, Селивёрстов? – спросил наконец Самохин, гася папиросу в пустой банке из-под американской тушёнки.
– Так точно, товарищ лейтенант, хорошо, – вытянулся по стойке смирно Иван.
– Ну, что же. Так и запишем, – Самохин взял чистый лист и стал писать. – Сержант Селивёрстов от сотрудничества отказался. Тем самым он показал свою несознательность, не соответствующую званию коммуниста. Так, Селивёрстов? Пишу.
– Нет, товарищ лейтенант. Не так, – обозлился Иван. – Я знаю, что такое быть коммунистом, и сознательность я не терял. А доносчиком и наушником быть отказываюсь. Коммунисты никогда не были подлецами. Они всегда шли и сейчас идут с открытой душой, а не следят из-за угла за товарищами и не подслушивают их. Я провожу работу со своим расчётом и политзанятия у нас в порядке. А если замечу у кого слабину, то разберусь с ним по совести коммуниста. Вот это я твёрдо обещаю. Разрешите идти, товарищ лейтенант?
Самохин внимательно выслушал гневную речь Ивана, покачал головой, что-то решая, и сухо ответил, глядя на лист бумаги:
– Я вас не задерживаю, товарищ старший сержант. Можете быть свободны.
Как только Иван вышел, Самохин со злостью скомкал лист бумаги и бросил его в угол.
– Ладно хоть матом не покрыл, как некоторые, – произнёс он.
Глава 13.
В районе Корсунь-Шевченковского выступа противник готовил прочную оборону против наступавшей Красной армии. Многочисленные ручьи, реки, овраги, большое количество сёл и деревень обеспечивали создание мощного оборонительного рубежа триста восемьдесят девятой пехотной дивизии немцев – крупному соединению вермахта. Командовал дивизией генерал-майор Курт Крузе.
Наступление началось ранним утром двадцать пятого января с мощного артиллерийского налёта. Двадцать пятая стрелковая дивизия двигалась в центре. Справа наступала шестьдесят шестая, слева – двести тринадцатая стрелковые дивизии. Стремительным броском они прорвали оборону немцев и отбросили неприятеля на шесть километров вглубь обороны. На следующий день атака Красной армии продолжилась. Ей удалось продвинуться ещё на двенадцать километров. Генерал-майор Крузе никак не ожидал такого жёсткого напора. Его прославленная дивизия терпела поражение за поражением, оставляя на полях сражения сотни трупов солдат и офицеров, сожжённую и изувеченную технику. Двадцать седьмого января двадцать пятая дивизия с боями вышла на окраину станции Капитоновка.
– Разворачивай! – кричали артиллеристы водителям тягачей.
В спешном порядке стали устанавливать орудия. Возле Капитоновки со вчерашнего дня творилось нечто невообразимое. Ещё двадцать пятого числа немецкая группировка под командованием фон Брезе оказалась здесь в окружении после очередной контратаки. Станцию на следующий день отбил двадцатый танковый корпус из состава Красной армии. Немцы, чтобы выручить фон Брезе, создали кулак из девятнадцати "Пантер" при поддержке мотопехоты и двинули его на прорыв. До окруженцев кулак ещё как-то пробился, но образовавшийся коридор поддержать уже не смог. Просто нечем было. Получилось так, что и советские войска оказались в